Голливудский хореограф Дуайт Роден: "Когда Суэйзи заболел раком, я прожил у него две недели"

Известный голливудский хореограф рассказал "Сегодня" о том, как спорил с Ленни Кравицем, чем запомнился Принц, чего он испугался при постановке шоу U2, о чем говорил наедине с Меладзе и своем балете Complexions Contemporary Ballet.

Интервью с хореографом Дуайтом Роденом прошло прямо во время репетиции в концертном зале: пока я жду, он заканчивает давать наставления танцорам на английском, показывает новые движения, а один из танцоров переводит его слова на русский тем, кто не понимает. Честно говоря, первое, о чем я думаю — каково человеку, который ставил номера для "Цирка Дю Солей" и рокеров U2, репетировал в Альберт-Холле и в личном домашнем зале Патрика Суэйзи, работается в нашем Доме офицеров — особенно под громкое сопровождение диалогов рабочих, которые, стоя на высоких лесах, меняют лампочки в люстрах? Но его, кажется, совсем не волнует, что происходит вокруг: он полностью сосредоточен на танцорах. Он приехал в Киев всего на несколько дней ради репетиций нашумевшего балета "Великий Гэтсби" с Денисом Матвиенко на музыку Константина Меладзе. Но он вернется в этом месяце в Киев еще раз — 29 ноября, вместе с его балетом Complexions Contemporary Ballet, который покажет шоу во Дворце "Украина".

— Дуайт, прошло ровно два года с тех пор, как вы представили постановку "Великий Гэтсби". Я была тогда на генеральной репетиции, которая у вас была в день премьеры, видела весь спектакль. Сейчас же я вижу, что под прежнюю музыку вы разучиваете новые танцевальные сцены. Насколько сильно изменилась постановка за эти два года и чем это вызвано?

Деоккупация юга страны – как украинские военные отвоевывают территории

Запрет на передвижение по стране для военнообязанных – все детали

Ракетные удары по мирным украинским городам - июль 2022

Ядерный терроризм россии

— Действительно, изменения вносились неоднократно. Время не стоит на месте, оно позволяет посмотреть на все со стороны. Танец — это ведь развитие, он не может стоять на месте. Честно говоря, я даже рад, что у меня есть возможность что-то изменить. Ведь и я, и зрители, и человечество меняется. Я не говорю, что тот, кто был на премьере два года назад, не сможет узнать, что происходит на сцене теперь. Нет — стержень, история, основные партии и ключевые моменты остались теми же, только к некоторым из них артисты теперь по-другому подходят: где-то с большим драматизмом, а где-то — с меньшим.

— Бывает, что хореографы не до конца довольны результатом, когда смотрят шоу во время премьеры. Вы были довольны "Гэтсби"?

— Не слукавлю, если скажу, что да. Я даже себе представить не мог, что такая мультинациональная команда, как наша, когда кто-то что-то говорит, а ты не понимаешь, или тебя не понимают из-за разных языков, сможет выдать такой результат. Мы так много работали, словами просто не передать сколько! А как мы спорили с Константином Меладзе, когда нам пришлось урезать музыку из-за хронометража... Представьте себе ситуацию: мы в студии, его английский недостаточно хорош, чтобы выразить все то, что он хочется сказать, а мой русский... Да какой у меня русский! (смеется). Но эти все трудности только подчеркнули, что ни у искусства, ни у любой другой общей идеи нет ни границ, ни преград, ни отговорок. В итоге я смотрел и думал: вау, это круто! При всем моем перфекционизме, я остался доволен результатом. И дело ведь не только в моей работе в качестве постановщика. Работала целая большая команда людей, которые разрабатывали образы, концепцию, полноценный бренд.

— Вы живете в Америке, но за эти два года репетиции "Гэтсби", большая часть состава которого тут, не прекращались. От артистов нашей оперы я слышала, что когда их приглашают выступать в других балетах за границей, они разучивают постановку по видео, которое им присылают. Используете ли вы как-то современные технологии? Репетиции по скайпу не практикуете?

— О, нет (смеется). Почему-то представил себе эту картину, и меня это рассмешило. Хотя, может, я ретроград, и мне важно ощущать то, что происходит во время репетиций. Мне важно видеть, что артист вживается в роль, а не бездумно заучивает движения, что ему комфортно становиться в ту секунду частичкой одного целого. В моем случае, обычно кто-то есть тут на месте, кто знает все партии, и кто может помочь. Кроме того, Клифорд (один из солистов с команды Родена. — Авт.) приезжает раньше, и может сам проконтролировать.

— А вообще, как вы относитесь к вторжению интернета в искусство? Раньше поход на балет был событием: люди покупали билеты загодя, красиво одевались, готовились...Сейчас человеку достаточно зайти в ютуб, чтобы увидеть популярную балетную постановку. Нет ли ощущения, будто технологии наступают на пятки?

— Все это имеет место быть. На мой взгляд, у этого явления есть несколько сторон. Во-первых, ни одни технологии не передадут той живости, страсти, напора и динамики, которую можно увидеть, находясь в нескольких метрах от танцора, ощущая, как содрогается сцена от его прыжков, движений. Но с другой стороны — интернет не может что-то ахти как испортить, он наоборот, скорее, привлечет внимание. Да, часть зрителей посмотрят ролик в ютубе и им будет этого достаточно. Зато они хоть что-то в своей жизни увидят! А вот вторая часть после просмотра заинтересуется больше, и отправится в кассу за билетом. Я рассматриваю это как своеобразную рекламу, даже не конкретной постановки, а балетного искусства в целом.

— У вас есть свой балет — Complexions. Он объездил уже полмира и стал очень популярным. Вы строгий руководитель? Есть какие-то ограничения и табу — набирать вес, служебные романы?

— О, нет, романы уж точно я не запрещаю (смеется). Меня вообще не волнует, кто чем занят в свое свободное время. Для меня главное — это отдача в процессе, насколько человек сконцентрирован на результате. А по поводу комплекции — тут я, пожалуй, тоже не сильно строг. Если вы посмотрите на моих артистов, увидите, что это не совсем стандартные тела танцоров, не те пропорции, к которым привыкли в классическом балете. Есть девушки вовсе не такие хрупкие, какими мы привыкли видеть балерин, а подкаченные или широкоплечие, повыше, пониже... Я специально отказался от этих рамок.

— До того, как руководить балетом, вы сами были танцором. Помните свою первую репетицию в качестве хореографа?

— Это было очень много лет тому назад... Я бы вспомнил даже не просто первую репетицию как руководителя, а первые репетиции с профессионалами, некоторые масштабные проекты, как работа с U2. Когда все взгляды устремлены на меня, а я ведь не знаю универсального рецепта, как ставить танец. Все ждут от меня каких-то ответов, а я их попросту не знаю, поскольку понимаю, что все нужно делать по ходу. И, естественно, это все было страшно. Многие танцоры думают, что режиссер всегда все знает и у него есть на все ответы. Но это не так (улыбается).

— Наверное, когда вы говорили только что о профессионалах, вы имели в виду таких артистов, как Принц и Лени Кравиц. Чем вам запомнилась работа с ними? Какими они были в процессе?

— Это действительно был крутецкий опыт. И даже не потому, что они культовые артисты, которые уже вошли в историю, а потому, что были удивительнейшими людьми и вне света софитов. Так часто бывает: чем выше величина, тем она проще, доступнее, добрее. Принц и Кравиц одновременно и похожи, и не похожи. Похожи они в своей человечной скромности, как бы парадоксально это не звучало — вовсе не заносчивые, какими очень часто бывают звезды. Чем запомнился мне Принц, так это своей добротой. Кроме этого, он был невероятно щепетильным в плане музыки, я такого еще не видел: к каждой нотке, каждому полутончику. У него был очень академический подход, я даже не ожидал такого. Мог бы поспорить, в своих знаниях он куда профессиональней многих известных дирижеров. Он придирался к музыке, но не к людям. Похожие воспоминания отложились и после работы с Лени: он всегда был сконцентрирован на самом высшем уровне, прислушивался к каждому слову... Рассказываю сейчас и понимаю, насколько это непривычно — добрые люди в шоу-бизнесе. Но именно такими я их и запомнил.

— То есть, поскольку вы были постановщиком их номеров, вы ими руководили?

— Это скорее была коллаборация — совместная работа, совместный мозговой штурм. Я был открыт, чтобы принимать их видение, и моя задача заключалась в том, чтобы внедрить его в танец. Они профи в музыке, а я — в танце. Так и взаимодействовали, без всякой субординации, руководить Ленни Кравицем не приходилось (улыбается).

— Говоря об известных людях, не могу не спросить о связи с Патриком Суэйзи. Когда ехала к вам на интервью, прочла статью, в которой он невероятно лестно о вас отзывался. Насколько я поняла, вас связывало больше, чем просто рабочие отношения?

— Действительно, нас связывала настоящая дружба. Глубокие и теплые чувства, которые присущи в отношениях между друзьями, знакомыми сто лет и прошедшими вместе через многое. Так было и у нас с ним: мы могли часами после репетиций обсуждать все, что вздумается, рассказывать друг другу как на духу о всем, что нас беспокоит. Ведь, согласитесь, очень легко дружить с человеком, когда вы веселитесь, когда музыка и все хорошо. А вот когда на душе что-то тяготеет, нам порой становится одиноко. Но с Патриком так не было. Когда я узнал, что он не просто серьезно болен, а смертельно болен (актер умер от рака печени 14 сентября 2009 года. — Авт.), я бросил все дела и примчался к нему домой в Лос-Анджелес. Мы провели где-то две недели вместе: говорили обо всем, завтракали, потом гуляли, смотрели фильмы, старались побольше смеяться, есть что-то вкусное, брать от этого времени все. Он прекрасный артист, я бы сказал, художник. После его смерти мы поддерживаем связь с его женой, иногда списываемся, работаем над тем, чтобы память о нем жила и дальше.

— Искусство, как и все прекрасное, всегда требует жертв. Какие жертвы вам пришлось понести, ради успеха?

— Да, когда я погружался в этот мир, я это отчетливо понимал, что, принимая в дар интересную работу, успешные постановки, достигая каких-то прекрасных результатов, мне нужно будет чем-то поплатиться. Мои жертвы, к счастью, были не столь страшными, какими они бывают иногда у творческих людей, и какими их порой изображают в голливудских фильмах об изнанке балета. Своей жертвой я считаю время. Время, которое я бы мог проводить дома, с семьей, родными, друзьями. Понимаете, я все время в движении, много путешествую, постоянно вдали от тех, кого люблю. Даже когда я дома, я много времени провожу в танцевальном классе, оттачиваю движения, думаю над новыми, и это часто занимает гораздо больше времени, чем работа в офисе, к примеру.

— Бывало ли, что вы ощущали разочарование, что выбрали именно балет, а не работу в офисе ?

— Не скрою, было время, когда я был близок, чтобы сдаться, бросить все. Это бывало даже не сколько от изнурительного графика, а от того, что мне казалось, будто все мои усилия не оправданы. Будто я столько вкладываю в процесс, а вот результат вообще никудышный. Но наступал момент концерта, когда я видел конечную подачу, реакцию публики на мои старания — и все отступало. Да и то, как старается молодое поколение, очень подстегивает и заставляет не стоять подолгу на одном месте.

— Если посмотреть ваш профиль в интернете, с большим трудом догадаешься, что вам 53 года. Очень часто мужчины запускают себя к этому возрасту. Какие бы советы вы могли дать нашим мужчинам, чтобы они могли держать себя в тонусе?

— Думаю, все дело в танце, он омолаживает душу. Ты движешься все время, и в первую очередь в эмоциональном плане. Наверняка вы видели ролики в интернете, как на талант-шоу приходят пожилые люди и танцуют степ или бальные танцы. И сколько есть танцевальных классов из разряда "Кому за...". Это все потому, что, танцуя, вы забываете о возрасте, о том, как вы выглядите, как должны выглядеть, полностью в это погружаетесь. И ко всему, если занимаешься этим делом регулярно, получаешь отличнейшую физическую нагрузку. Не скажу, что сейчас нахожусь на пике своей идеальной формы, но я над этим стараюсь работать (смеется). А если вы о каких-то специальных ритуалах в спа, то я этим не увлекаюсь. Как бы тривиально не звучало, если ты не получаешь физических нагрузок, хотя бы минимальных, то никакие процедуры не помогут.

— Сейчас как никогда востребовано новаторство и эксперименты в искусстве. Как считаете, при таком изобилии форм танца, через 50 лет классический балет будет востребован?

— Безусловно! И речь даже не в том, что будут еще ретрограды, заядлые театралы, благодаря которым эта отрасль будет жить. Дело в том, что классический балет, со всеми арифметически просчитанными движениями — это фундамент танца, без него не будет "отправной точки", того, по поводу чего можно фантазировать. Ведь в моем балете — много contemporary, но на основе классики. Все выдающие танцоры, вне зависимости от того, где они работают, должны знать базис.