Как одно граффити может изменить жизнь

"Комментарии" прогулялись по Евромайдану с Владимиром Никоненко, вышедшим из тюрьмы

Над Крещатиком легкий снежок. В Макдональдсе тесно, как у невольников в трюме, но клиенты всё прибывают. Некоторые заходят просто погреться. У Владимира Никоненко другая цель. Вооружившись ноутбуком и подключившись к бесплатному вай-фаю, он ищет себе жилье.

— Работу сейчас найти проще, чем квартиру, – перед тем, как отвлечься на интервью, он в последний раз кликает на ссылку с объявлением, становясь похожим на студента, который учит билет за минуту до входа на экзамен. Холостой клик. Занявшись поиском квартиры, Никоненко столкнулся с хитростью – риэлторы указывают в объявлении низкую цену, а позвонишь – "ой, эту квартиру уже сдали, но мы рекомендуем вам другую, правда, она значительно дороже".

Работу Владимиру, может, и не придется искать – есть предварительная договоренность. Но вообще-то это мелочи. Всё образуется. Главное, он вернулся. Вернулся после нескольких месяцев за колючей проволокой. Вернулся из колонии-поселения, куда попал в начале года за то, что рисовал на домах граффити с изображением человека с простреленной головой, чей анфас был так похож на анфас Президента Украины.

Секунда славы

Конечно, в решении суда, приговорившего Никоненко к году ограничения свободы, ни о каком президенте речи не идет. "Действуя с исключительным цинизмом, игнорируя общепринятые правила поведения", Никоненко "наносил краской черного цвета изображение человека", а его сообщник Игорь Ганенко "проставлял в области лба точку красного цвета, чем сообща создавали неприличный рисунок, которым вызвали у окружающих негативные ассоциации с ранением или убийством человека и придали неэстетический вид улицам и сооружениям на территории г. Сумы". Подобные граффити, будто вспышки инфекции, время от времени появляются в разных частях страны. Ганенко дали еще больше – год и восемь месяцев лишения свободы, но по нему были эпизоды и кроме граффити.

— Это была рядовая акция. Обычные трафареты, которые делаются по всей Украине. Уж какой-какой, а этой акции мы точно не придавали такого значения, не думали, что так получится, – удивляется вышедший на свободу автор "неприличного рисунка".

"Мы" – это он об активистах "Автономного сопротивления", создавшего сеть ячеек по Украине. Движение не признает связи с политическими партиями и просистемными профсоюзами и главным врагом народа считает капитал. Акции АС были разносторонними. От безобидных флешмобов, пропагандирующих здоровый образ жизни, до площадной акции с картонным макетом президента, в которого прохожие могли швырять яйца.

— Владимир, привет! Как дела? – машет Никоненко рослый мужчина за соседним столиком, участник Евромайдана в компании таких же протестующих.

— Хорошо, – отвечает Никоненко, а потом шепотом спрашивает у меня, – Кто это? Я его не знаю.

— Вот так проявляется слава, – смеюсь я.

Компания поднимается, идет к выходу. Один из тех, что сидел к нам спиной, окликает Владимира.

— Держись! – показывает он на прощание кулак солидарности.

— Спасибо, – отвечает Никоненко, только без ответного кулака.

— А вот он – народный депутат от "Свободы"… – помогаю я Владимиру, чем могу.

— Да, Игорь Мирошниченко. Этого я знаю, – перебивает Никоненко. – Но такое со мной впервые.

Может, это потому, что он в Киеве только второй день. После ареста за граффити не контактировавший с политиками Никоненко узнал, что многие возмущены приговором. А когда появилась возможность освободиться раньше срока (можно было отделаться более мягким наказанием, если кто-то возьмет на работу), Владимиру посыпались предложения о трудоустройстве, от политиков в том числе. Правда, нередко фиктивные – чтоб замылить глаза пенитенциарной службе.

— Желающих пропиариться на этом было чуть больше, чем до фига, – резюмирует Никоненко.

Кому он по-настоящему благодарен – правозащитнику Евгению Захарову, оказавшему юридическую помощь.

Невидимые цепи УДО

Мы выходим на Крещатик. Снег своё отсыпал, теперь с митингующими заговорил ветер. Проезжая часть улицы превратилась в пешую, лишь однажды рядом с нами проехала скорая. Никоненко рад пройтись по центральной улице, до заключения он бывал здесь несколько раз в неделю – ходил на боевое самбо.

Вообще Никоненко родом из Сум. Приехал в Киев учиться на маркетолога, работал торговым представителем. Теперь ему осталось окончить четвертый курс. В магистратуру Владимир не пойдет – считает, что от высшего образования нет толку, если оно не помогает найти хорошую работу. Да и сам Никоненко – хороший пример для этого тезиса. Он планирует устроиться помощником народного депутата. Понятно, что образование тут ни при чем.

Свое пребывание в неволе Николенко воспринимает не как ограничение свободы, а как ее лишение. Колючая проволока, решетки на окнах, нары, еда, с которой можно за полгода угробить желудок. И контингент – от первоходок до рецидивистов. Всей свободы – возможность побывать в чужом бараке.

— Это типичный лагерь, как его себе люди представляют, – колония-поселение еще стоит у него перед глазами. – Когда узнали, за что сижу, было в первую очередь удивление. Была солидарность: руку жали, говорили: "Молодец!" Были и те, кто смеялся. Есть такие заключенные, для которых корысть выше всего, и они смеялись, зачем я это сделал, если мне никакой корысти с этого не было.

Возле Киевсовета очередь. У входа металлические стойки, между ними узкое горлышко, в которое по одному просачивается дискутирующий на политическую тему, отчитывающийся об увиденном по телефону, продрогший от холодного ветра народ-победитель. Двое активистов без устали вращают дверь, чтобы каждый мог войти достойно и без тесноты. Киевсовет – это взятый рейхстаг, на котором едва ли не каждый вошедший боец хочет водрузить знамя в виде чекина в телефоне или фотографии на центральной лестнице. "Штаб революции" – уведомляет надпись у входа в здание.

— Молодцы вообще. Маленькая победа. Мелочь, а приятно, – поднимается настроение у Никоненко.

Когда штурмовали Киевсовет, он еще находился в Сумах. Но окажись он здесь – вряд ли пошел бы на штурм. Условно-досрочное освобождение сковывает невидимыми цепями. Вот мирный протест на Майдане – это уже другое дело.

— Я понимаю, что вышел по УДО, и если что, меня закроют обратно. Изначально хочется держаться от всего подальше, но ты не можешь, просто морально не можешь. Смотришь, как "космонавты" лупят людей, и понимаешь: нужно что-то делать.

Европа в себе

— Да кому она нужна, эта елка, теперь? Какую она радость принесет? Разве что распил бюджета, – говорит Никоненко.

Собственно, вся елка – это пока что металлический конус с вывешенными на нем плакатами. На сцене на Майдане читают стихи. Изображение на большом экране не успевает за звуком: декламатор уже договорил, а губы еще шевелятся. Количество флагов и стаканчиков с горячим чаем или кофе здесь примерно одинаково. У Владимира ни флага, ни кофе, и я мешаю ему слушать стихи, но, едва он вливается в толпу, на лице проступает печать воодушевления, как у многих поблизости.

— Это такой симбиоз политической идеологии и взглядов! – перекрикивает он голос из динамика. – Здесь можно встретить анархистов, народовольцев, националистов, либералов, демократов. Им плевать на политические расхождения!

В этой людской массе сторонников евроинтеграции Владимир один из немногих, кому в ближайшее время путь в Европу заказан. Из-за судимости. Что обиднее – до заключения он не успел побывать ни в одной из европейских стран.

Проезд на Институтскую забаррикадирован. Минуешь деревянные щиты – и словно покидаешь территорию маленькой автономии в центре страны. У ограждения на повороте к Администрации Президента, которое с одной стороны стережет протестующая толпа, а с другой – безмолвствующий "Беркут", начинает казаться, что одна автономия породила другую.

— Расскажите, что для вас Европа и как вы воспринимаете Россию? – прошу я Николенко.

— Европа, как бы это ни было сказано тривиально, это, прежде всего, стандарты жизни. У нас общество с развитой гражданской позицией, это очень по-европейски. В Европе тоже не все хорошо, но в России намного хуже. Россия это вообще стремно. Для меня это политрепрессии, нищета и разруха, коррупция власти, беспробудное пьянство, геноцид своего народа. Единственное, что вызывает положительные эмоции – это простой русский народ. Там есть много близких по духу товарищей, за которых мы переживаем, и хотим, чтобы у них было примерно то же самое, что у нас сейчас. Хотя бы так.

В конце концов, мы вновь вливаемся в компанию броуновских частичек на Крещатике. Владимир продолжит поиски квартиры – иначе придется ночевать у подруги. Напоследок я интересуюсь, а что он думает о тезисе, что путь в Европу нужно начинать с себя.

— Конечно, это так. Вот я бросил пить, не пью уже три года. Пока сидел, я пропагандировал среди заключенных, что можно не пить. Причем я бросил, не потому что мне нельзя по здоровью. Я просто хотел доказать, что это такая маленькая победа над собой, – отвечает он.

Когда мы прощаемся, мимо нас проходит колонна студентов, направляясь туда, где можно опьянеть без алкоголя. Опьянеть от чувства солидарности.