Сергей Соловьев: "Сделал "Ассу", чтобы доказать, что я не хуже Меньшова"

— Сергей Александрович, многие ваши коллеги, тот же Михалков, Говорухин, достаточно громко высказывают свою позицию относительно политической ситуации между нашими странами. Вы не делаете этого из-за критики, которая может потом на вас вылиться, или по какой-то другой причине?

— Я считаю, что политикой должны заниматься исключительно политики. Они обладают той информацией, которая заставляет их принимать порой и безумные решения. Еще я убежден, что между политиками все время существуют договоренности, что называется, не для всех. Поэтому все эти политические дискуссии, которые показывают по телевизору и в которых участвуют, казалось бы, разумные люди, лично у меня вызывают ужас. Все они несут какую-то чушь с пеной у рта и с особой ерундой в голове. Поэтому все мы можем полагаться лишь на свою интуицию, подсознание в момент выбора, кому доверять и кого слушать. А сам я ну какие, право, могу сделать политические заявления? Одно могу сказать: любой мир лучше всякой войны. Я согласен с Федором Михайловичем Достоевским, который говорил, что ни одна политическая система не стоит даже одной слезы ребенка. И это абсолютная правда! Но кому нужны мои заявления? Кто их будет сейчас слушать? Я не хочу становиться посмешищем, поэтому и не говорю о политике!

— В интернете есть много вариантов вашей биографии, но всегда рядом со словом режиссер стоит прилагательное "культовый". На вас этот ярлык как-то давит?

Деоккупация юга страны – как украинские военные отвоевывают территории

Запрет на передвижение по стране для военнообязанных – все детали

Ракетные удары по мирным украинским городам - июль 2022

Ядерный терроризм россии

— Слово "культ" я впервые услышал в 1956 году в связи с разоблачением культа личности Сталина. Вот у меня в голове это так и осталось (улыбается). Когда мне начали говорить, что я культовый режиссер, я понял, что, наверное, чего-то не догоняю, что эти нынешние тонкие филологические сложности. Вообше эти понятия — "культовый режиссер", "культовая картина" — по сути, дребедень какая-то, словесная ерунда. Для меня они ничего не означают.

— Когда на экраны вышел фильм "Асса", многие говорили, что вы совершили настоящую революцию в кино. Сами вы это ощущали, когда снимали картину?

— О чем вы говорите?! Я с большим удивлением всегда слушал, когда мне говорили, что в "Ассе" я тонко предчувствовал политические и социальные изменения в стране. Ничего такого я не чувствовал, когда снимал! Просто до этого Владимир Меньшов показал картину "Москва слезам не верит", на которую ночью стояли очереди. А немного ранее его картины я показывал свой фильм "Чужая Белая и Рябой", который в Венеции получил один из главных призов, но в Союзе на него принудидительно возили солдат в грузовиках, чтобы зал не был пустым. Естественно, меня эта ситуация раздражала. Я думал: неужели я настолько глупее Меньшова, что не могу сделать картину, ради которой зрители бы висели на люстрах? И я начал искать модуль такой ленты. И нашел его в индийском кино. Тот же пожилой нехороший махараджа, тоже совращение юной девушки, в общем-то, один сценарий. А если индийское кино, значит, должны быть и танцы, и песни. На тот момент мне было чуть больше сорока, но я был далек от тех, кто на тот момент пел на сцене. И мне посоветовали поехать в Питер, ведь там тусовались замечательные ребята. И вот в Питере я познакомился сначала с Борей Гребенщиковым, в тот же вечер впервые встретился с Витей Цоем, после чего попал в восхитительный эстетический мир ленинградского сопротивления 1980-х годов. Для меня это и по сей день является эстетическим потрясением. Я с таким удовольствием тогда открыл рот, даже несмотря на то, что туда совершенно спокойно могли плюнуть, проходя мимо. Но я все равно стоял с открытым ртом — настолько это меня поразило.

— Кстати, а третью часть "Ассы" часом не планируете?

— Пока никаких оснований для появления третьей "Ассы" нет. Тем более, что я считаю вторую часть фильма своей самой совершенной картиной в карьере. С ней я нахожусь в наибольшем согласии — там я сказал все, что хотел, и добавить мне нечего. Вообще же вторая часть "Ассы" появилась из-за двух обстоятельств. Во-первых, мне было стыдно за финал первой "Ассы", где я сам стоял в десятитысячной толпе и тоже орал "Перемен, хотим перемен"... Но тогда ни один человек в той толпе (могу дать расписку) не знал, что за перемены имеются в виду, и никто, поверьте, не имел в виду перемены, которые по итогу произошли. Все имели в виду что-то смутное и другое. И вот за это мне было стыдно, что из спокойного Вити Цоя я сделал эдакого провокатора. Второй частью "Ассы" я хотел как бы извиниться за этот идиотический оптимизм. А вторая причина, из-за которой я решился на продолжение, была связана со сложностями съемок "Анны Карениной". Мне было важно спасти тот материал, который я снял для "Карениной", но съемки которой на тот момент приостановили. Я же тогда одновременно снимал две картины, причем иногда в один и тот же съемочный день. Утром "Каренина", вечером — "Асса-2".

— Вы пересматриваете свои фильмы спустя какое-то время?

— Бывает, но только по той причине, что я уже почти 30 лет занимаюсь педагогикой и иногда по просьбе студентов показываю какие-то свои картины. А просто так прийти домой и со словами: "Эх, а не пересмотреть бы мне сейчас "Сто дней после детства"? — и включить DVD, такого извращенного желания не возникало никогда.

— Как преподаватель вы строги?

— Я не строг и не лоялен к своим студентам. Я к ним вообще не отношусь как преподаватель — что мне им преподавать? Я к ним отношусь, как вурдалак, и во ВГИК прихожу исключительно попить молодой крови. Надеюсь, что им со мной так же интересно, как и мне с ними. По правде говоря, то, что я от них получаю, для меня намного важнее того, что я сам им бормочу.

— Не так давно со своими студентами вы сделали спектакль "Война и мир", который идет шесть (!) часов. Люди уходят и с трехчасовых постановок. Не думали сделать, скажем так, сокращенный вариант?

— Спектакль идет даже семь часов (смеется). Но, честно вам говорю, желания сократить постановку у меня не было. Первым желанием, когда я решил работать над этим материалом со студентами, было впервые в своей жизни прочитать "Войну и мир" до конца. Самому прочитать, чтобы студенты, наконец, осилили этот роман, и чтобы зрители однажды посмотрели всю историю от начала и до конца. Но самое смешное, что люди втягиваются во время просмотра спектакля и даже не уходят (смеется).

— Вы были учеником самого Михаила Ильича Ромма. Помните, какие советы он вам давал?

— Михаила Ильича я обожал, потому что он был необыкновенно артистичен, но почти всегда я не принимал того, что он мне говорил. Помню, он так смешно пересказывал картины гениального итальянского режиссера Микеланджело Антониони, что мы, студенты, еле сдерживали слезы от смеха. Я до сих пор с диким хохотом вспоминаю эти рассказы, причем в самих фильмах Антониони нет ни малейшего повода для смеха.

— Хочу спросить о вашей следующей картине. Это правда, что из-за международных санкций относительно России съемки вашей новой картины "Елизавета и Клодиль" притормозили?

— Я бы не хотел, чтобы вы делали какой-то акцент на этом или выводы, связанные с политикой. Там просто вся картина от начала до конца должна была сниматься во Франции, а если быть точнее — в Нормандии. У нас все держалось на личных человеческих договоренностях, а не на контрактных обязательствах. И вот вся эта политическая ситуация внесла некие коррективы во все эти договоренности. Никто нам не отказывает ни в чем, но в той же степени никто и не бросается немедленно реализовывать этот замысел. Меня просят подождать, пока все как-то само собой утрясется, а как я могу ждать, если у меня две героини — девочки, которые со временем имеют свойство взрослеть? Уже все актеры в картину утверждены, даже музыка подобрана и записана, локации найдены. Да там работы всего на полтора месяца! В моей картине будут как русские, так и французские актеры, например, авиатора у меня сыграет Пьер Ришар.

— Расскажите про картину "Метафизика любви", которую, увы, так и не случилось пока снять. На роль Тургенева, которого должен был сыграть Янковский, никого другого не рассматривали?

— У меня до сих пор есть огромное желание снять эту картину. Конечно, когда ушел из жизни Олег Янковский, на этом фильме я внутренне поставил крест. Но однажды на кинофестиваль в Ханты-Мансийск приехала замечательная актриса Фанни Ардан, с которой я поделился сюжетом так и не снятого фильма, и рассказал, столько времени впустую убил на поиски квартиры в Париже, где провел последние годы Тургенев с Полиной Виардо (ее кстати должна была играть Таня Друбич). Фанни посмотрела тогда на меня, как на умалишенного, и сказала: "В этой же квартире я сейчас живу!" У меня чуть дар речи не пропал! И когда я подробно рассказал ей сценарий, Фанни очень загорелась сняться в этом фильме. Я уже даже нашел второго Тургенева, Ардан была готова сама проспонсировать всю французскую часть проекта. Но, по российским нашим традициям, была собрана некая экспертная комиссия, которая сделала вывод, что эта тема сейчас никому не интересна. Причем эта комиссия состояла из моих же коллег, правда, фамилий, к сожалению, я не знаю. И вот так на сегодняшний день этот проект тоже рухнул. Я уже даже привык пробивать свои картины по десять, пятнадцать лет.

— А как же продюсеры, богатые спонсоры, в конце концов? Они не выходят на вас, не предлагают свою помощь? Не могу понять, почему на "попкорновое" кино деньги всегда есть, а на серьезные картины их чаще всего не хватает.

— Ой, вы затронули болезненную для меня тему. Мы называем профессией продюсерство, но на самом деле чаще всего это финансовое посредничество каких-то людей, которые зачастую к кино не имеют никакого отношения. Так сложилось, что и русское, и украинское кино, которое имело значение как мировое, никогда не было продюсерским. Вы можете себе представить хоть на секунду, как продюсер приходит к Параджанову на съемку? Он же этого продюсера просто убьет, понимаете? Я считаю, что в России такой профессии, как продюсер, еще не существует. У нас есть профессия финансовых посредников, это да. И когда в России говорят, что мы уже все работаем в системе продюсерского кино, мы все глубоко заблуждаемся.

— О своей картине "Анна Каренина" вы говорили, что этот фильм словно снят в память о дружбе с Олегом Ивановичем Янковским и Александром Гавриловичем Абдуловым (для обоих актеров эта картина стала одной из последних в жизни. — Авт.). О ваших друзьях вы даже написали целые книги. Есть что-то, что вы не успели им сказать?

— Наверняка эти слова есть, но по заказу я их произносить не могу. Хотя случаются ситуации, когда думаю: "Эх, были бы сейчас живы Олег и Саша, посоветовался бы с ними по этому поводу". Если говорить о своих друзьях, то поверьте, все наши профессиональные отношения носили сугубо личный характер.

— Когда вы писали о них книги, не боялись, что родные обидятся на вас за правду, которую вы решили открыть общественности?

— А я не писал такой правды. Конечно, я знаю многое, но об этом я никогда не то что не напишу, даже не скажу вслух. Я писал книги для людей, которые их до сих пор любят, как и я сам. С Александром Гавриловичем мы не сразу сработались: он часто опаздывал на съемки, я его отчитывал, он оправдывался. Он меня поначалу долго мучил, а потом еще признавался, что у него даже была мысль меня послать (смеется). Но я не мог не найти компромисса, потому что он был настоящим гением. Абдулов же был непревзойденным мастером импровизации. Он мог сыграть лучше или хуже, но сфальшивить — никогда! А вообще, к сожалению, уже ушло целое поколение артистов, которое унесло с собой ощущение того, что им подвластно живое. У нас есть задача вырастить новое поколение, и я надеюсь, что это получится.

— Со скандальным актером Александром Башировым вы работали вместе аж в пяти картинах. Не боялись, что его страсть к алкоголю и дебоширству помешают съемкам?

— Я понимаю о чем вы, и все равно считаю Баширова поразительным актером. Его артистизм весь строится на том, что он удивительная личность с восторженными интонациями. Конечно, он — черт знает что, но бесконечно интересен мне как режиссеру, он артистичен. Тем более, я к нему уже так привык, что мне будет даже странно начинать какую-то картину без Баширова.

— Честно говоря, мне было очень удивительно узнать, что вы дружите с музыкантом Сергеем Шнуровым. Вас можно назвать поклонником его творчества?

— Ну какой же я поклонник? Я ему товарищ, и могу с полной уверенностью сказать, что Шнуров — один из самых искренних и исповедальных художников нашего времени. Кроме того, он бесконечно интеллигентен и умен, он хорошо знает, на каком языке сегодня нужно разговаривать с аудиторией. И признаюсь, я очень скорбел, когда на некоторое время распадался его "Ленинград", и даже способствовал тому, чтобы появился проект "Рубль". Но тогда я уже понимал, что ничего не заменит "Ленинград", потому что в этом коллективе все ведь замечательно. Особенно когда вступает духовая часть группы, у меня волосы дыбом на голове встают. На меня это всегда действует так же мощно и сильно, как момент из фильма "Летят журавли", когда начинает играть "Прощание славянки". "Ленинград" передает такой заряд жизнеспособности и оптимизма, что я готов их слушать часами.

— А Сергей приглашает вас на свои выступления?

— Мало того, что он меня всегда приглашает на свои концерты, он еще и просит, чтобы во время выступления я сидел на сцене. Он говорит, что ему так спокойнее. Поэтому иногда на его концертах я таки сижу с ним рядом, только за кулисами (смеется).

— Вашей музе и второй половинке, актрисе Татьяне Друбич, вы посвятили сотни страниц книг. Одна из последних ее работ — роль в "Последней сказке Риты" режиссуры Ренаты Литвиновой. Вам понравилась игра Татьяны?

— Рената — чудный и талантливый человек, тем более, что уговорила Таню сыграть еще раз в кино, а ведь она нигде не снимается. Ей это в принципе не интересно. Она же медик по специальности, правда, сейчас она перестала вести приемы и занимается больше фармацевтикой. Главное, что мне бесконечно интересно все, что связано с Таней. Она такой человек и так устроена. А ведь есть масса хороших, добрых, красивых людей, с которыми уже на третью неделю знакомства пропадает всякое желание общаться. А вот Таня относится к тем людям, с которыми всегда интересно общаться, каждый день, начиная с той минуты, когда мы познакомились, когда ей было всего 13 лет (Соловьеву на тот момент было 29 лет. — Авт.). И это продолжается до сих пор! Вот сейчас мы с вами договорим, и я обязательно ей позвоню.

— Сложно поверить, что люди сохранили такие отношения даже после развода, который, судя по данным в ваших биографиях, случился еще в 1989 году...

— Да, слухи о нашем разводе такие ходят, но сам я в них не убежден... Я вообще с большим трудом понимаю сейчас, что такое ведение общего хозяйства, семейная жизнь. Мне вообще кажется, что сама по себе институция брака очень сильно изменилась. И наши классические представления о том, что мы должны мыть общие чашки, к примеру, понемногу стираются и исчезают.

— Вы много раз были членом жюри престижных международных кинофестивалей. Признайтесь, взятку хоть раз предлагали?

— Ой, я так мечтаю, чтобы кто-нибудь ко мне подошел и принес кейс денег. Поверьте, я тогда сделаю все от себя зависящее (смеется). Вот чего только в жизни у меня не было, но ни разу хорошего предложения с внушительным кейсом мне не поступало. Я жду и надеюсь на него очень сильно.

— В августе вы отметили юбилей. На какой возраст себя сейчас ощущаете?

— Честно? Лет шесть-семь. То есть зубы уже прорезались, но основная картинка еще в расфокусе. Поэтому я очень жду переходного возраста, полового созревания. Я как бы готовлюсь сейчас к этому (смеется).

— Вы были знакомы со многими легендами ХХ века. Какой встречей дорожите больше всего?

— Всеми встречами в своей жизни и людьми я дорожу. Они для меня драгоценны — это и Боря Гребенщиков, и Сережа Шнуров, и Ричард Гир...

— Последнее имя, признаться, удивительно было от вас услышать...

— А что тут такого? Ричард очень хотел сыграть Пушкина, а я как раз хотел снять такое кино. Мы потратили огромное количество времени, энергии, были даже фотопробы. Но у нас все сломалось, когда директор одной из голливудских студий, где мы должны были снимать, сказал Ричарду, что предком Пушкина был африканец. После этого Гир расстроился, и на этом фаза нашего творчества закончилась.