Писатель без таланта – все равно, что любовник без эрекции

Часто доктора, попадая в новую компанию, предпочитают не распространяться о роде своей профессиональной деятельности, потому что каждый норовит тут же рассказать им о собственной болячке и попросить совета. И мало кого волнует, что у врача может быть узкая специализация (стоматолог, например, или гинеколог), главное – врач, а значит, обязан выслушать и чего-нибудь посоветовать.

Вот так и со мной. Как только меня стали издавать − каждый второй из моих знакомых и малознакомых, а порой и вовсе незнакомых, стал приносить или присылать мне по электронной почте свои рассказы, эссе, новеллы, повести и даже романы. Чтобы всё это читать и делать замечания по поводу прочитанного, я должен был бы сам бросить писать, потому что времени ни на что другое уже б не оставалось. Откровенно говоря, основная часть присылаемого чаще всего была полной фигнёй. Но кто из начинающих литераторов способен принять неприятную правду? К тому же мне не совсем ясна цель, с которой тот или иной начинающий литератор присылает мне свои опусы. Если он пишет во сто крат слабее меня, то ничего утешающего он от меня не услышит, ибо я не возьму на себя грех лгать ему о его сомнительном  даровании, вернее, об отсутствии оного. Если же он пишет, как я, или даже, может быть, намного лучше, то он и сам должен это осознавать. Да и потом я такой же, как он: я литератор, я всего лишь пишу. Я не редактор, не издатель, не литературный критик...

Я не смогу помочь ему издать книгу, не смогу помочь даже советом, поскольку и сам нуждаюсь в том, чтобы какое-нибудь крупное издательство взялось за печать, продвижение и распространение моего литературного наследия. А так как  я не опускался до написания какой-нибудь заведомо продаваемой жвачки, в жанре остросюжетной фантазятины, то нет ничего удивительного в том, что мои книги читает небольшая горстка интеллектуалов, чье расположение к моей скромной персоне не делает мою персону всемирно знаменитой. Так чем же я могу помочь молодому талантливому дарованию, мечтающему посвятить свою жизнь сочинительству, обрекая тем самым себя и свою семью на полунищее существование? Чем я могу помочь? Разве только тем, что дам бесплатный  совет найти более прибыльное или хотя бы гарантирующее более стабильный доход занятие?

Впрочем, такие, как я, мне пишут редко. Должно быть, они столь же не уверены в себе, каким некогда был я. А я никогда не решался написать тем, кем восхищался, я не решался быть одним из тех, кто докучает своими просьбами талантливым  предшественникам. Мне хватало ума понять, что у них и без меня дел "за гланды", им не до моей писанины. К слову в груде писем, приходящих ко мне, я редко встречаю вещи, написанные рукой, владеющей пером. Обычно это нечто сродни вот такому: "Она разделась спиной и боком к нему, чтобы ему не был виден ее перед." И это самое начало повести! И у этой повести два автора!

Дальше, если я все правильно понимаю, идет описание секса, впрочем, я не уверен, судите сами: "На белоснежной простыне ступни согнутых ног, поставленных друг от друга, казались большими для этой женщины. Бедра были рыхловаты, провисая над кроватью, и колыхнулись бы, если качнуть колени. Согнутые ноги опускались к животу и там, они и между ними, её тело, были в сумраке." Кто-то что-то понял? Как ноги опускались к животу, если ступни были на простыне? Где именно был сумрак? Скоре всего, в головах авторов. Эй, горе-авторы, а ну выйти из сумрака! А то вы там обапо саму макушку и надолго!

Но дальше – хуже! "Он стал на колени, женщина сдвинулась по кровати к нему и лежала оцепенело, но подрагивая только от его толчков, сталкиваемая ними чуть-чуть и, возвращаясь на это чуть-чуть к нему, держа опущенные на пол ноги слева и справа от его ягодиц, словно в колыхании волн поддерживала угловатыми коленями зад мужчины между ног." Боже, я ничего не понял! Она "возвращаясь на чуть-чуть" с опущенными на пол ногами поддерживала его зад, а перед, я так понимаю, он держал сам? Или его зад был между ее ног? А где был перед?... Ну, может, соавторы только начинают…Это их первые, неуверенные шаги в литературе? Но им обоим за уже за пятьдесят! Ладно, никогда не поздно начать... Допустим!  Но вот недавно заказали написать критическую статью. Предложили две книги одного "талантливого автора". Я отнёсся со всей серьёзностью. Приступил. Страница, вторая, третья... Превозмогая скуку и раздражение, я прочёл первую  книгу до половины. Если бы не задание, я бы этого сделать не смог. Да и кто-нибудь другой, думаю, вряд ли нашел бы в себе столько мужества и усидчивости, чтобы одолеть этот текст. Братцы, это не просто скучно! Это скучно и смешно одновременно! Я в ужасе! "Влекомый страстным физиологическим влечением, он – при всей своей завидной уверенности – не был до конца убеждён, что Альбина ответит взаимностью на признание с его стороны, что он уверен в том, что испытывает к ней страсть, поэтому сдерживал себя, выжидал, обнадёживая себя, что в будущем она сама захочет его, когда она увидит, что он её не хочет, хотя на самом деле это не так". 

Мама! Бог! Люди!! Кто-нибудь!!! Он к ней, она его, когда он её?! Что?! Кто на ком стоял? "Потрудитесь излагать свои мысли яснее"! Нет, серьёзно?! Влекомый, блин, влечением?! Сдерживал себя, едить твою мать, обнадёживая себя... Или: "Я запутался в отношениях, признаю, словно в лабиринте". В лабиринте можно заблудиться, потеряться... А вы, сударь, запутались в словах. И что такое "отпорхнув от меня", если две страницы назад автор уверял, что героиня была толстой и неповоротливой. Что ж она "отпорхнула"!? Абзац! И после этого мы жалуемся, что интеллектуальный уровень современных читателей ниже некуда? Читателей? Точно читателей? Вы уверены?

Вот я захожу в книжный магазин. Беру с полки книгу. Читаю: "Сильный, порывистый ветер, в бессильной ярости пытаясь сбросить совершенно чужих, среди вечного царства льда, снега и скал, людей, неистово рвал высокогорную палатку, едва укрепленную за час до бури, швыряя все новые и новые заряды снежной крупы в застывшие лица молодых альпинистов". Это первое предложение. А в конце второго предложения я уже не помню начало первого. Ладно, не страшно. Вероятно, надо уметь читать сосредоточенно. Беру вторую книгу. Даже название книги запомнил. "Комплекс Ромео". Читаю: "Я лежу в луже крови, и мужик с огромными, затянутыми в кожу "ядрами" пинает меня"... Нет уж, давайте про высокогорных альпинистов, в чьи молодые застывшие лица ветер швырял заряды снежной крупы...

И это уже опубликовано! Что же мне могут прислать люди, которые не уверены, будут ли их публиковать? Кстати, выскажу мысль некстати: Запомни, мой вечно юный душою друг, кто бы ты не был! Не уверен − не пиши! И даже если уверен − подумай сто раз, и пару раз перечитай свой так называемый шедевр!

Впрочем, постойте! Ладно, люди меня не знают, хотят услышать слова одобрения, тем самым, моей ложью хотят успокоить свои разумные сомнения. Но это всё чужие мне люди. Я могу им солгать, но не желаю. Могу написать правду, но жалею, сочувствую им. Могу им и не отвечать. Я могу даже не тратить своё время, которого у меня и так не столь уж много, на чтение их работ... Я не нанимался... Но что делать, если тебя просят прочесть свои работы твои знакомые? Вот, скажем, одна моя хорошая знакомая с детства, девчонка со двора, попросила оценить ее стих. Я прочел:

Расскажи мне тихо-тихо,

Как ты будешь жить,

Когда раскроешь небо

И отсюда улетишь...

Убеди глубоким взглядом,

С  моей душой столкнись.

Закричи закрытыми губами,

За спиною помолись...

Расскажи мне тихо-тихо...

Ладонь держи, не отпускай...

Пусть обнимает тебя небо,

Поскорее прилетай....

А я губами не скажу ни слова,

Глаза закрою – в них река...

А может быть уже и море

Ведь слезы часто льются

без конца...

Она – человек хороший, мне ее не хочется обижать... К тому же она по- своему  мила, но весьма несчастна и одинока, и я верю, что у неё "часто льются слезы без конца"... Но кто-то должен ей сказать, что стихи слабые, наивные, смешные... Понятно, в хромую  фразу "слезы часто льются без конца" она не вкладывала эротический смысл, но подсознание и подтекст неуправляемы, и зная её тягу к страданиям, я знаю что слезы будут и без конца и с концом, а за спиной её всякие подонки будут хихикать, а т.н. подруги злорадствовать... Что же делать? Похвалить не повернется язык, а "губокий взгляд" ни в чем не убедит, как бы глубоким не был, но кто-то же должен сказать ей хотя бы и "закрытыми губами", что это печатать нельзя...

Может, только я такой пошляк? Может, лишь я вместо картины страшной вижу нечто весьма интимное, не публичное, так сказать, когда слышу:

Кардиограмма наших отношений:

Прыгая вверх, я опускалась вниз…

А ведь и я и другие должны сопереживать, а мне стыдно, что я увидел не совсем благопристойную картину. Я один такой? И дело не в том, что я испорченный циник и пошляк, а в том, что ее стихи чересчур вычурны, либо пусты  и глуповаты, либо откровенно смешны до слез, хотя смешного мало,  а всему виной претенциозность и желание всех изумить глубиной душевных переживаний.

Душа смеялась, но не веселилась,

Сарказмом декорирован налет…

Останови свои словесные маневры,

Ведь ты же сделал все, что мог…

Два человека были, но расстались.

Банальность человеческой судьбы.

И для кого-то – новость для журнала,

А для кого-то – убийство для души.

У тишины есть страх услышать

Всё то, что хочется забыть.

Любимый голос, любимые улыбки –

Набор того, без чего надо учиться жить…

Снова…

Я был вынужден сказать, что ей писать стихи не следует. Знакомая с детства стала моим злейшим врагом. А ведь я был честен. Это необходимо ценить.

Что же делать? Что мне делать? Как мне быть, если − моего мнения просят друзья? Тот же Васька Голованов... Или Костя Данилюк?

Буду откровенен. Обычно я вообще не читаю чужие работы. Вернее, читаю лишь страничку-полторы, редко больше – этого обычно вполне  достаточно, чтобы составить мнение. Я читаю все лишь тогда, когда оторваться от текста нельзя, до того интересно!

 И вот однажды (чего боишься, то рано или поздно  произойдёт!), Данилюк принес мне свои рассказы. Я, имея опыт и стараясь в таких случаях избегать неблагодарной  роли этакого специалиста, не нашел весомых аргументов увильнуть в тот раз от обязанности прочесть и дать совет человеку, решившему попробовать себя на ниве отечественной словесности. Очень хотел увильнуть, найти предлог... Не удивительно! Имел горький опыт. Но  с другой стороны, это же Данилюк, как я тогда полагал, человек адекватный. Мы знакомы тысячу лет! Я решил, что для Данилюка готов сделать исключение. Да!  Стойко принял решение прочесть всё, что он принёс, от начала до конца. И честно вынести правдивый вердикт, каким бы он не был. Хотя, повторяю, я уже знал, что люди в большинстве своём хотят слышать не правду, а то, что правдой хотят считать. А иначе ты сразу – лжец, глупец или завистник!

Первый рассказ "Тёща" начинался превосходно: "Николай не мог уснуть от стекавшихся к переносице мыслей и лёгкой пульсации в правом указательном пальце. Жена с дочкой на море. Тёща убирается по дому. Николай лежит и думает о том, что в заблуждениях он жил, а в искушённости существовал. Вечер был светел. Бурчала хмурая тёща". Дальше шёл рваный и бессвязный диалог Николая с тёщей. Николай раздражался, и вскоре пульсация распространялась по всему телу. А он хотел оставаться ироничным и холодным… Завершался рассказ так: "Николай взглянул на часы. Разделся догола. Взял на кухне нож. Вошёл в комнату к тёще. Застыл у изголовья. Мгновение колебался, глядя на спящую. После чего взмахнул рукой, державшей нож… За окном белый серп луна пряталась за пышные кроны деревьев". Простенький такой, коротенький рассказ. Жуткий! Многословный, однослойный... Ничего шедеврального.

Второй рассказ оказался ещё короче. Назывался он "Одноклассники". Некий Николай явился к однокласснику, которым был Мустафа Найем. Коля явился к Мустафе, чтобы возвратить долг. Мустафа, якобы, неудержимо хвастался своим положением и дорогой коллекцией всевозможных кальянов, он долго подшучивал над Колей, стал раздражать... Финал обескураживал: "…Коля выпрямился и сильно ударил Мустю головой в лицо. Тот упал и потерял сознание. Николай выдернул из розетки шнур удлинителя, обмотал им шею одноклассника и принялся душить Мустафу… Краем глаза Николай заметил, что за окном вечерело". Последнее предложение меня "улыбнуло". Почти рассмешило, хотя Мустафу я знаю лично и его даже литературная гибель меня не радовала.

Третий рассказ назывался "Начальник". Главный герой заходит к соседу за солью. А тот был его бывшим начальником. Они разговорились, выпили, запели под звук ненастроенной гитары... Казалось бы, совершенно безобидное начало. Но я подозревал: без крови не обойдётся. И точно! Главного героя охватило привычное раздражение: "На белоснежный кафель с топора стекала кровь… С улицы пахнуло пьянящим запахом сирени".

Последний рассказ под названием "Президент" я уже не читал. Сразу заглянул в финал. Меня интересовало только одно: каким оружием воспользовался главный герой. Бензопила? Огнемёт? Бластер? Но я ошибся. Президент был убит самодельной бомбой, брошенной в него Колей, которому удалось ночью пробраться в резиденцию главы государства. Как всегда, умилил финал: "Сидя среди разных частей тела разорванного на куски президента, Николай вспомнил, что так и не купил сыну конструктор ко дню рождения. Близилось утро". Мной, что называется,  овладел приступ неудержимого смеха. Отсмеявшись, успокоившись, отдышавшись, я сказал Данилюку:

- М-да... Если ты это все серьезно, то... Даже не знаю... Возможно... Могу предположить только! Это некая сублимация, Костя. Ты выплёскиваешь на бумагу свою агрессию, и в результате, слава богам,  тёща, одноклассник, сосед и даже президент, ну и прочие − живы-здоровы, а ты доволен, тебе немного легче на душе. Так, нет? Литературой это назвать нельзя. Хотя, конечно, есть сногсшибательные фразы. К примеру, "жизнь  – это попытка утереть нос собственным родителям".

- В моём случае, – заметил Костя – это неудачная попытка утереть нос родителям.

- В целом, – солгал я, – не так уж плохо. Но надо работать. Много работать.

Я не мог выложить ему всей правды − поскольку после тридцати лет уже потихоньку начинаешь ценить тех немногочисленных людей, которых можешь отнести к категории друзей.

Однако мой осторожный ответ не удовлетворил Данилюка.

- Ты мне конкретно скажи, – попросил он, – тратить мне на писанину своё время или лучше не морочить голову ни себе, ни людям.

- Ну как тебе сказать…

- Говори как есть.

Я решил, что толерантность тут ни к чему, и резанул прямо:

- Литературного дара у тебя нет. А писать без него – всё равно, что трах…ться без эрекции.

 - Бесполезно?

- И практически невозможно, – сказал я. – Но с другой стороны, лучше сублимировать, чем сидеть потом за убийство тещи или президента.

Данилюк подумал с минуту, не меньше, и спросил печально:

- А если мне очень хочется писать? Вот ты посоветовал зря время не тратить, и я тебе доверяю, знаю, что говоришь правду, но если очень... Ну, прямо очень хочется писать...

- Ради чего? Статус, деньги, слава?..

- Нет, нравится сам процесс сочинения...

- Правда? – переспросил я, так как и сам пишу в основном потому, что увлекает сам процесс, а уж когда за удовольствие ещё и платят – да это сплошное счастье уже, согласитесь,  -  счастье, как минимум, ей-богу!

Поэтому, когда он кивнул, я сказал:

- Тогда пиши! Пиши все что хочешь – прозу, поэзию, эссеистику, мемуары, письма, дневники... Пиши, даже если никто этого читать не будет!

- А можно иногда присылать тебе, если покажется, что стало получатся лучше? Ты ведь в этом разбираешься?

Я вздохнул:

- Разбираюсь, наверное, и ты это знаешь...К моему огромному сожалению...

Я сказал правду... А что бы вы сказали ему, будь вы на моем месте?

К тому же, не забывайте.... Он же не совсем нормальный... Ведь он меня мог бы и убить, как какого-то обыкновенного президента... И рука б не дрогнула... А потом бы написал в протоколе: "Я сбросил его с восьмого этажа. Его тело летело вниз... Светало... )))

Вот и всё! Можете высказываться по поводу прочитанного, хотя я сразу признаю, все вы правы по-своему, а я по-моему – тем более! ;-)