Родину не выбирают. Если надо, переживают голод, войну и бомбежки

Нина Ивановна – женщина вполне среднестатистическая. Почти все, кроме мужа, в ее семье врачи. И вообще, в их семье "больше, чем две национальности". Еще Киев. Будущий муж внучки с перевязанной рукой Богдан почти безнадежно пытается просунуть где-то между столиком и полкой плацкарта тяжеленный чемодан. Все это время, видимо, привыкшая по жизни немножко командовать, и, кажется, с акцентом Нина Ивановна умело руководит подросшим поколением – и вот чемодан, в скорлупе авиацеллофана похожий на цыпленка, наконец перестает быть центром всеобщего внимания.

Нина Ивановна – только что из Амстердама, куда прилетела из Тулузы. Едва успев на поезд Киев-Мариуполь. В вагоне жара, а лицо ее, уже напоминающее мощи, излучает что-то по-китайски восточное и одновременно глубоко родное, степное и украинское.

9 марта 1953 года, во время похорон Сталина, Нина Ивановна стояла в печали в почетном карауле десять минут вместо пяти – с 11.54 до 12.05 – и она запомнила, рука ее онемела и устала. "Что, похоронили уже своего Сталина", – бросила тетя, на что идеальная пионерка Нина Ивановна ехидно ответила, что Виссарионыч ей родней, чем тетка.

Нина Ивановна до сих пор жалеет об этом поступке: как-то, много лет спустя, рассказывая о том, как опухли в голодные 1932-1933 года два несостоявшихся Нининых брата и одна сестричка, мама напомнила дочери, как ей "жаль, что в нашей семье есть люди, для которых Сталин важнее ближайшего родственника". Возможно, из-за этой своей неосторожной фразы, а может быть, еще почему-то, Нина Ивановна, однажды побывав в компартии, сегодня не воспринимает никакую политику и никакие партии.

С мужем она познакомилась совсем еще девочкой – Виталий как-то привез кино в ее родное село, а затем четыре года писал Нине Ивановне письма. И хотя ее родители были не в восторге от подобного брака – "зачем он тебе, если за тобой бегает сколько парней?" – Нина Ивановна связала с Виталием эту жизнь.

Как оказалось, навсегда. Он, впрочем, иногда, и даже часто ей изменяя, был в семье добытчиком. Но работа мужа-литейщика позволила всем остальным членам семьи избрать любимую медицину. Они с мужем были похожи: начиная с 1965 года и до распада Союза ежемесячно вносили на счет КПСС 25 рублей, хотя за это расточительство впоследствии, когда в стране появились кооперативы, их упрекал сын.

Нина Ивановна – русская. Так написано в паспорте. Но это неправда. Просто паспортистка в 1953 году ошиблась, добавив в оправдание: "Какая разница? В нашей стране – все люди скоро будут русские". Нина Ивановна говорит, что вот уже 25 последних лет изо дня в день вспоминает фразу отца, сказанную им после того, как он ознакомился с ее национальностью в паспорте: "Эх, дочка, дочка. Придут времена, когда кацапам скажут, чтобы они убирались прочь, в Москву. И тогда две твои сестры останутся здесь, на родине, у родителей и могил предков, а тебе придется упаковывать чемоданы". Чего-чего, но Нина Ивановна до сих пор не может себе простить, что тогда вспылила на отца. И когда она это сейчас произносит в поезде, на глазах женщины появляются слезы – почти такие же сухие, как и морщины.

Хотя ее родители – украинцы, да и сама Н.И. с Херсонщины, на самом деле в ее собственной семье не приняты разговоры, ни даже мысли о политике. Как-то так получилось, что ее дети – да, да, среднестатистические "мальчик и девочка" – никогда не говорят о политике. Все они семьей прожили так, вроде в мире вообще не существует ни воен, ни революций, ни майданов, ни обам, ни путиных. Хотя вряд ли в конечном итоге можно сказать, чтобы эта политика, которую семья Нины Ивановны успешно игнорирует всю сознательную жизнь, вовсе не повлияла на их бытие. Иначе отчего бы, прожив в браке до серебряной свадьбы, дочери Вике приспичило вдруг и срочно разводиться с любимым мужем и немедленно в прошлом году выходить замуж за француза. Уезжая, дочка сказала Нине Ивановне просто: "Достало. Хочется пожить для себя. И не в этой гребаной стране".

Именно из "негребаной" дочкиной Франции нынче возвращается Нина Ивановна домой, напитавшись туристическими наслаждениями. Часами она рассказывает мне, случайному пассажиру, о Лувре, Шанз-Элизе, Гавре, Тулузе, Бордо, Париже, о разнице культур, менталитетов, о цветах, растущих у домов, о балконах, на которых не сушится белье, о морях, о новых французских родственниках и прочих европейских подробностях.

Нет, она не такая, как дочь. Нина Ивановна до сих пор считает, что родину не выбирают. Что принимают ее такой, какова она есть. Мучаются всеми теми мучениями, что и прочие. Если так случилось, если надо, переживают голод, войну и бомбежки вместе с остальными – и всё остальное, что на роду написано.

Хотя "здесь все не так, как в Европе", Нина Ивановна возвращается с радостью. Там, в Запорожье, куда она приедет ровно в 5.30, Нина Ивановна прожила со своей семьей всю счастливую часть жизни. И хотя ее любимый муж оставил этот мир шесть лет назад, всё еще остались торговцы на том маленьком и укромном базарчике, где они вместе некогда покупали творог, сметану и молоко. Всё еще остались воспоминания. Всё еще есть для кого жить – например, для внучки и уже бывшего зятя Сережи, который так и остался любимым зятем.

Нина Ивановна немножко переживает разве что за сына. Он у нее, как и муж – красавец. Может быть, по этой причине там, в Москве, где он живет и пытается ментально раствориться в остальных вот уже тридцать лет, у него пятеро детей от четырех жен. И Нине Ивановне немножко страшно – и за сыновьи поступки с этими женщинами, и за национальность.

А так – всё здорово. Жизнь пишется: пускай на некоторых ее страницах, как в случае с неожиданным браком дочки (а бывшая жена нового дочкиного мужа – филиппинка, и от нее у нового зятя трое детей, причем двое – приемных), и с чистого листа.

Нина Ивановна поправляет мужнины часы "Кардинал", которые после его кончины всегда украшают ее суховатую руку, улыбается и, проболтав со случайным попутчиком шесть часов подряд, неожиданно для себя самой засыпает. Неожиданно, потому что согласно ее конституции, Нина Ивановна в своей жизни пытается побольше не спать, особенно во время путешествий. Ей хочется увидеть жизнь такой, какая она есть. И надышаться этой, полной невзгод и радостей, жизнью вдоволь.

И еще одно – Нина Ивановна, именно так зовут многих, в том числе и мою мать.