— Дмитрий, в каких реформах наибольший прогресс на сегодня, а где динамики нет?
— Продвигаются реформы в отраслях, где нет сопротивления со стороны чиновников, или в тех, где можно найти компромисс. Сложности возникают с реформами в сферах, где сложно найти общий язык с ключевыми лицами, которые принимают решения, или где есть скрытые интересы бизнес-структур, коррупционеров, тех, кто окопался и держится за свою позицию.
Например, вечная дискуссия по реформе системы здравоохранения. Чтобы куда-то двигаться, надо принимать решения, но должна быть единая система, а не несколько. Мы не можем строить три системы здравоохранения в стране. А у нас есть позиция Кабмина, парламента, общественности, и они не могут между собой договориться. У нас кто в лес, кто по дрова, и первое, куда бегут, – это в СМИ кричать о том, что все плохо. Им так проще: интервью дали – и в окоп. И сражаются между собой в СМИ вместо того, чтобы сесть и поговорить по спорным позициям.
— Кто должен начать диалог – министр здравоохранения? И кто должен быть за одним столом – лоббисты тоже?
— Все должны сесть за стол переговоров – общественники, депутаты, министерство. А если есть лобби, надо понимать, какие позиции они отстаивают. Мы же не хотим лечиться индо-пакистанскими товарами, которые отстаивают определенные общественные организации. А украинское лобби говорит, почему не используются украинские товары? Я, например, считаю, что это тоже рабочие места, и есть хорошие институции, где есть качественные товары. Я хочу, чтобы было максимально хорошее соотношение цена-качество, но некоторые международные компании играют в не совсем честную игру, нарушая законодательство своих стран, создавая преференции определенным группам в то время, как они должны формировать открытые цены для всех. Очень много подводных камней, которые надо урегулировать, и каждая сторона, которая защищает определенную позицию, должна понимать, что так, как было раньше, уже не будет.
— В каких еще реформах нет прогресса?
— Реформа государственной собственности, реформа госслужбы. Например, министр экономики Айварас Абромавичус сейчас активно сражается за то, как должен выглядеть государственный холдинг. Но в государственном предприятии спрятано очень много интересов различных групп, политических сил и т.д. Это такая коррупционная кормушка. Многие политики и олигархи считают, что госпредприятия – это продолжение их бизнеса. Соответственно, почему бы им не сидеть на монополии и не доить деньги из госбюджета. Вдруг приходят какие-то мальчики и девочки и говорят им, что мы сейчас все заберем и создадим честные рыночные правила. Они будут смотреть? Нет – они, используя медиа, в полный рост мочат этих девочек и мальчиков..
— Если противники реформ приходят в СМИ и говорят о своей точке зрения, то почему вы не доносите через СМИ свой взгляд на проблемы и не называете тех, кто ставит палки в колеса?
— Мой принцип другой. Я прихожу к людям и начинаю искать компромисс, слушать их точку зрения. У меня есть прецедент, когда в результате нормальной дискуссии мы нашли компромисс. Но сперва стороны вылили все друг на друга через медиа, а потом сели за стол переговоров. Выписали все спорные вопросы, обсудили их. Оказалось, что одни называют это одним термином, другие – другим. Были позиции, где для одних были одни принципиальные моменты, а для других – другие. Вот так сошлись и написали один закон, за который проголосовали.
— А можно конкретнее? Как оцениваете успехи по электронным закупкам?
— Бывают истории, где у нас есть прорыв – это электронная система Prozorro. Я предложил ее в прошлом году в августе. Дальше мы с волонтерами начали рисовать саму систему и подключать министерства и ведомства. Огромная благодарность Максу Нефедову и Александру Стародубцеву – ледоколам реформы. Так присоединились Минюст, Минэкономики, Минобороны, Мининфраструктуры, а дальше появился закон. Слава Богу, его приняли, но вы вдумайтесь, как долго он шел. Закон можно было принять еще летом, он бы уже действовал, и мы бы сэкономили еще денег. Но как же – всем депутатам в отпуск надо. Есть и другой нюанс. Все же понимают, чем электроннее, тем прозрачнее, чем прозрачнее, тем понятнее, что старые доходы исчезнут. Начинают тянуть, делать так, чтобы депутаты где-то в другом месте встретились, а не в зале Рады. Те люди, которые защищают свои интересы, падки на любые формы: от медийного дерьма до создания некой общественной организации, которая будет работать по вызову. К сожалению, это не наше ноу-хау, так и в других странах происходит.
— В каких направлениях реформ еще удалось достичь успеха?
— Лично для меня – это внедрение 3G. Мне было принципиально важным показать, что это можно сделать.
— Но многие иронизировали, мол, даже в некоторых африканских странах уже 4G…
— На самом деле для нас это технологический прорыв, поскольку мы используем такие технологии, которые являются практически 4G. Во-вторых, тендер был абсолютно прозрачным. Благодаря этому конкурсу в бюджет поступило 11 млрд грн . Это живые деньги, которые операторы за лицензии заплатили сразу, а не отложенными платежами. Кроме того, люди пользуются новыми услугами, а еще год назад мне твердили, что это нереально. Мы уже сейчас начинаем работать над тем, чтобы запустить 4G, но мы должны провести подготовительную работу, чтобы решить вопросы частот и другие, — на это уйдет порядка двух лет.
— Почему так долго?
— Если бы мы объявили конкурс сейчас, то был бы один победитель, поскольку технологически только у одного оператора находится спектр частот, который позволит запустить связь четвертого поколения. Все остальные к этому не готовы с точки зрения наличия частотного ресурса. Мы хотим, чтобы были равные условия для всех. Для меня важно не просто провести тендер и забыть, а добиться внедрения услуг, которыми сегодня могут пользоваться.
— Кто лоббирует ваши интересы? Кто помогает решать вопросы?
— Все кому не все равно, что происходит в стране и какой будет Украина. В разных задачах – разные люди. Если говорить об Администрации , то по многим вопросам мы советуемся с главой АП Борисом Ложкиным. По некоторым – с президентом. Многие мои коллеги имеют огромный опыт политической жизни (Ковальчук, Кубив, Гринив, Павленко и другие) и хорошо знают, как система работает. Например, чтобы убедить кого-то, мы пытаемся понять, кто ему в ухо нашептывает…
— То есть работаете с серыми кардиналами…
— Я бы сказал – с экспертами (улыбается. – Авт.). Мы понимаем, что чиновник или депутат не может знать все, есть советчики по тем или иным вопросам. Вот мы и встречаемся с такими людьми, выясняем точки зрения, и начинаем конструктивно сдвигать вопрос с мертвой точки.
— Для работы по таким вопросам вам нужны медиаторы – независимые посредники?
— В мире есть партии, у которых есть позиция. У нас парламент слишком дисперсный. Пока было внешнее давление, мы двигались очень быстро. Как только перестали стрелять и появилась надежда на мир, выборы стали ближе, сразу возникли внутренние политические интересы, соответственно, по ряду вопросов нет единой позиции. Дальше можно решать вопрос через Кабмин, но поскольку некоторые министры представляют разные политсилы, надо понимать, что тоже не все так просто. Второй вариант – через подзаконные акты или указы президента.
— Кому вы подотчетны?
— Главе Администрации президента Борису Ложкину. С ним мы сели в самом начале и сформировали список того, что будет делаться в течение года: что-то процессное, что-то целевое.
— И как часто отчитываетесь о результатах?
— Встречаемся раз в квартал. Есть Ключевые показатели эффективности (KPI) – это форма структурирования работы. Есть вещи, которые сделаны – они двигаются в зеленой зоне, а есть те, которые не двигаются – их 30%, и они находятся в красной зоне. Доработать и подтянуть эти пункты – такой приоритет я ставлю своей команде.
— Какая у вас следующая рабочая цель?
— Моя задача – Национальный совет реформ в пятницу, который касается антикоррупции. Для меня важно, чтобы он состоялся, и был принят ряд важных решений. Например, додавить, наконец, чтобы появился антикоррупционный прокурор, есть ряд других вещей в областях, где мы буксуем.
— Кто является человеком, который оценивает вашу работу?
— Я думаю, общество в первую очередь.
— А президент дает какой-то фидбек? В каком виде?
— Конечно. Он конструктивен и справедлив.
— Некоторые говорят, что он отрывается от реальности…
— Нет. Я считаю, что он очень четко понимает, что у нас происходит и как происходит.
— Он может позвонить и отругать или поблагодарить?
— Да, может. По-разному бывает.
— Петиции – очень интересный механизм, какую цель вы преследовали, внедряя его?
— Это реформа, которая закладывает основы электронной демократии. Если вы посмотрите на топ-20 тем, это то, что интересует общество. Это возможность для любого человека взять свою тему, объединить вокруг 25 тыс. человек. Что означает объединить: это продвигать себя в социальных сетях, объяснять, дискутировать, искать единомышленников. Это называется демократический процесс, которого ранее у нас не было.
— Может ли появиться петиция об импичменте президенту?
— Нет, не может, но о создании закона уже есть. Могут быть петиции, которые в рамках закона. Каждая петиция проходит модерацию, и если модератор сомневается, он обращается к юристам.
— Почему нельзя выражать свою точку зрения, это же демократия, когда люди могут высказать свое недоверие даже первому лицу?
— Есть вещи, которые противоречат закону. Любые заявления, которые посягают на государственный строй, независимость, власть, оскорбляют – не могут там появиться. Например, может ли там появиться петиция "А давайте отдадим Донбасс". Нет – не может.
— А как тогда людям выражать народный гнев? Опять под Раду?
— Нет, почему же, можно обратиться к президенту по конкретным вопросам. Найти единомышленников и написать обращение. Мы должны использовать инструменты влияния на власть цивилизованными методами, как это делают в других странах. Например, сейчас появились первые петиции и уже возникли темы для дискуссии. Медиа подхватили, появились первые мнения экспертов, это обсуждается. Есть позиции, и политические силы могут подключиться для решения этой проблемы, если она есть.
— Проблемная петиция по поводу разрешения на оружие. Что вы думаете по этому поводу. Наше общество уже готово к такому шагу?
— У нас в Администрации есть люди, которые за оружие, а есть которые против. Так же и в обществе. Для того, чтобы занимать ту или иную позицию, надо выслушать аргументы обеих сторон. Те, кто представляет оружейное лобби, говорят, что падает преступность, поскольку преступники понимают, что у людей есть средство защиты. Но в то же время, я вижу статистику стран, где есть свободное ношение оружия, где люди в состоянии аффекта начинают стрелять. Лично у меня нет позиции "за" или "против", я вижу и там, и там аргументы как положительные, так и отрицательные, поэтому мнение может меняться. Поверьте, и так большая часть населения. Политики тоже не могут сразу сказать да или нет. Может, они этим вопросом вообще не интересовались, а тут общество заявило, что это самый актуальный вопрос, а может, он даже поднят лоббистской группой. Это нормально. В мире такая практика тоже есть.
В этом и состоит искусство демократии: чтобы слышать друг друга, мы должны поднимать дискуссии. Дальше должен быть политический диалог, поскольку это политическое решение, и мы или не принимаем его, или внедряем, но с ограничениями. Как правило, правда посредине. И если политики пойдут на это решение, то важно понимать, с какими ограничениями оно будет введено. Я бы не хотел, чтобы люди бегали с оружием по улице. Но с другой стороны, надо искать пути, как обеспечить надежную защиту граждан. С одной стороны, люди подписывали петицию, потому что это прикольно и они смогут ходить с оружием. Но когда им задают следующий вопрос, а понимаете ли вы, что в вашу школу могут войти с оружием, ответ будет скорее отрицательный. С другой стороны, хотели бы вы, чтоб ваш район могли патрулировать местные жители в случае обострения криминогенной обстановки? Тут вроде бы сомнений нет. Логично, что лучше ходить против преступника не с дубинкой в руках, а с оружием, которое поможет обезвредить противника.
Роль петиции в том, что она создает тему и открывает ее для дискуссии, выносятся разные точки зрения, и в этой дискуссии рождается истина. И моя задача состоит в том, чтобы обеспечить здоровый диалог. Петиция не должна дать ответ да или нет. По сложным вопросам должен быть диалог.
— Есть странные петиции или те, которые вас возмутили?
— Если отсортировать их в обратном порядке, есть забавные петиции. Но мы их не убираем. Например, легализация марихуаны. Когда мне говорят, чтобы мы их сняли, я объясняю, что это право человека – объединять людей вокруг этой темы. Это как Гайд-Парк в Лондоне: человек вышел с речью, и если люди стоят, значит, они его слушают. Если определенная тема набирает много голосов и руководитель страны или политики не соглашаются с ней, это тоже нормально, и люди могут тогда искать другие способы донесения своего мнения до руководства страны. Петиции – это инструмент хорошей социологии. Если вы посмотрите на топ-20 тем, это те вопросы, которые очень волнуют людей. В среднем выборка социологического опроса – это 2 тысячи людей, мы имеем 25 тысяч человек и хорошую географию покрытия. Конечно, есть и спорные моменты в подсчете голосов. Поскольку для голосования надо авторизоваться, я понимаю, что на этом уже начинают делать бизнес и скупать голоса как на выборах и митингах. Мы не сможем сделать идеальные условия. Если мы ужесточим авторизацию, придется сильно поднимать барьер, но для нас на данном этапе важно, чтобы любой человек легко зашел и проголосовал. Нужен легкий порог входа. А дальше уже наша задача на технологическом уровне смотреть на общую картину, чтобы понять объективность. Но мы не можем отсекать этих людей, поскольку все равно голосуют живые люди. А дальше как на митингах, кто-то приходит по идейным соображениям, кто-то за деньги и потом получает их у метро. Но все равно это все люди, только с разной мотивацией.
— Коснемся реформ, которые должны были облегчить жизнь для бизнеса. У вас тесный контакт с бизнес-средой. Где, с вашей точки зрения, самая большая загвоздка?
— Это налоговая и разрешительные институции. Я объясню, что произошло. Все чиновники среднего класса понимают, что мы постепенно будем их вычищать. Но они прекрасно знают украинское законодательство и начинают волокиту со своим увольнением – то они заболели, то в отпуске, они между собой синхронизируют эти процессы, используют профсоюзы. У нас до сих пор есть институции, которые по факту ликвидированы, а люди там работают, и мы продолжаем тратить на них деньги. Мы же социалистическое государство и продолжаем по закону содержать этих людей. Но общество не будет долго это терпеть, и, в конце концов, для них все закончится. Они ничего не умеют делать кроме того, как перекладывать бумаги и договариваться. Они понимают, что это их последние дни у кормушки, и они рвут все, что можно урвать. Но, с другой стороны, есть бизнесы, которые не хотят вступать в борьбу и идут на поводу у этих чиновников. В коррупции всегда участвуют две стороны – которая дает и которая берет. Самое сложное – отловить таких людей, поскольку должны быть свидетельские показания. К коррупции у меня особая нетерпимость, когда я не могу поймать вора, то думаю, как создать технологически превентивные меры. Например, если нужна справка, то ее получение надо перевести в электронный формат. Но лобби начинает продвигать, что ни в коем случае нельзя этого делать.
— В Одессе говорят, что если бы ввели электронное оформление грузов, коррупция бы исчезла за пару месяцев….
— Чтобы запустить любую технологическую систему, мы должны руководствоваться стандартами 1978 года. Как только мы начали внедрять документооборот в АП, ко мне пришли и сказали, что мы нарушаем закон и на меня подадут в Генпрокуратуру, меня с этим поздравили и сказали, что когда все закончится, я сяду. Мега мотивирующий аргумент. Я разбираюсь в технологиях, но большая часть людей – нет. И они начинают тянуть, что мы должны выполнить все требования, а если все выполнять, то проект как минимум растянется на три года. Главная проблема – мелкий саботаж на местах. И так во всех ведомствах. Сдерживают чисто технически – документарно – "Положення 748 – забороняю". И чтобы его отменить, надо согласовать его с другими, а те начинают тянуть под видом "мы подумаем" и т.д. Я провожу эксперименты, запускаю некоторые вопросы и наблюдаю, как долго эта глупость будет длиться. Например, у нас есть служба статистики и НБУ. И ко мне попал документ о статистике иностранных инвестиций в страну. Так вот, данные НБУ были одни, а у Госстата – другие, и разлет в несколько десятков миллионов долларов. Я задаю вопрос, почему такие разные цифры. Мне ответили, что одни считают так, другие иначе. Я им объясняю, что в стране должна быть одна цифра. Эти ведомства уже полгода проводят встречи. Мне интересно, когда они на своем уровне смогут решить задачу. Иногда приходится приходить и прекращать эти игры, заставлять принимать решение, а в ответ слышу, что они не могут принимать решения, поскольку Генпрокуратура придет.
— Почему вы не меняете таких людей?
— Нужен закон по госслужбе. Его проголосовали, есть правки, их согласовали, но есть группы, которые говорят: "Давайте подумаем". А что думать, давайте хоть что-то делать! И мы не можем ни новый закон подать, поскольку этот уже в первом чтении принят, ни этот с места сдвинуть.
— Какие страны уже выделяли Украине средства на проведение реформ и какая сумма в целом была предоставлена?
— На команду, которая поддерживает Национальный совет реформ – проектный офис НСР – около миллиона евро. Эти средства идут отдельными траншами по мере того, как мы работаем, отчитываемся. До конца эти деньги не потрачены. Офиса у нас нет, люди работают в министерствах с теми командами, которые сейчас сформированы.
Вопросы PR, коммуникаций и тд. тоже финансируются международными организациями. Здесь участвуют разные страны. Например, когда мы говорим про Европейский банк реконструкции и развития, то это организация-посредник. Она является аккумулятором денег от стран-участниц или независимых структур и дальше распределяет помощь другим странам, в данном случае Украине.
Очень много есть общественных организаций, например, NGO (неправительственные общественные организации). Есть прямое финансирование правительства, но, как правило, это финансирование конкретных реформ. Например, японское правительство помогает Украине, выделяя деньги из своего резервного фонда. За эти деньги оно покупает то, что нужно Украине, у японских производителей, таким образом, поддерживая своего производителя и свои компании.
— Как с машинами для патрульной службы Украины, которые предоставила Япония?
— Да. В этом есть логика, в конечном итоге нам хорошо – мы получили автомобили.
— Бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Когда деньги дают, то что-то требуют взамен. Есть какие-то формальные или неформальные требования. Чего от нас ожидают?
— Делать что-то. Есть помощь безвозмездная (гуманитарная), есть помощь в форме кредитов, есть просто помощь, например, на поддержку проектного офиса. Все кредитные ресурсы идут через совсем другую процедуру поддержки.
— Вопрос о коммуникации. Изменения в Конституцию, налоговая реформа спровоцировали острую реакцию в обществе. Сделали ли вы замер того, как в обществе воспринимают эти реформы, что о них знают, как относятся к происходящему? Были ли такие исследования?
— Мы сейчас обсуждаем с рядом социологических компаний включение в исследования вопросов о реформах, а не только о политике. Но даже в тех отчетах, которые на сегодняшний момент есть, видно, что люди не воспринимают реформы. Количество людей, которые понимают саму реформу и то, как она делается, очень маленькое. Взять, к примеру, налоговую реформу: я считаю, ее должны обсуждать те люди, которые платят налоги.
— У нас каждый хочет вставить свои "пять копеек"…
— Конечно. Желающих очень много, каждый хочет заниматься темой. Как писал Павел Скоропадский: "Украинцы – индивидуалисты, которые хотят видеть результат сразу". Есть ожидание чуда: ты что-то посадил и оно тут же выросло. Но развитие – довольно сложный процесс, он требует дополнительных усилий и разъяснения. У нас очень много глупостей людям вдалбливается: популизм, социализм. Нам так нравится, когда все и всем бесплатно... Эти вещи нельзя допускать. Одна из задач, которая стоит перед нами – донести и объяснить это людям.
— Так может, сделать большой проект, который бы разъяснял с разных точек зрения разные реформы?
— Это одна из задач, которые стоят. У нас есть проектный офис – сотрудники, которые работают с каждой командой реформ. Они знают все: почему двигается, кто блокирует и т.д. Сейчас мы взяли человека, который координирует коммуникации. То, что мы можем сделать, – это организовать встречи со специалистами, чтобы они структурно объясняли, что происходит. Есть одна точка зрения, есть другая. Очень часто две точки зрения написаны по-разному, объяснены по-разному, спорят о них тоже по-разному. Одни про Ивана, другие про Петра. Задача проектного офиса – свести их, чтобы дискуссия велась об одном. И ни в коем случае не допускать перехода на личности, потому что мы наблюдали очень много обвинений. Это меганеконструктивно, это никуда не приводит и мы никуда не движемся.
— Это как в случае с заместителем министра финансов Еленой Макеевой при подготовке налоговой реформы?
— Да, Елена никогда не говорила о том, чтобы ликвидировать упрощенную систему. Но всем же удобно потроллить эту тему. Ни в одной концепции не шла речь о ликвидации.
— Но Макеева ведь не дала интервью ключевым СМИ до презентации концепции, не объяснила…
— Не спорю. Сегодня в нашей стране есть люди, которые могут профессионально заниматься политикой, но многие из них не совсем "прозрачны". Это политика прошлого века, когда люди ведут себя не как европейские политики. Есть команда, включая меня – это новые люди . Мы никогда не готовились быть политиками, мы всю жизнь были бизнесменами. У нас есть набор навыков, которые нужны для бизнеса и применимы в политике. Но есть большой пласт знаний и навыков, который мы не осваивали.
— Чему вам лично пришлось учиться, придя в политику?
— Во-первых, пониманию того, что не все, что говорится для медиа, соответствует тому, что люди имеют ввиду или их целям.
— То есть надо немножко врать?
— Мне не приходится врать, мне приходится понимать: не все, что я вижу, является фактом. Мне пришлось понять, что разные команды имеют разные интересы. В бизнесе четко понятно: есть конкурент, у него есть стратегия и вы работаете против стратегии. А в политике есть ситуации, когда говорят, что вы вместе, а, в общем-то, вы и не вместе.
— Иными словами, идут подковерные игры?
— Да. И тут мне некоторые вещи более понятны, чем другим. Например, "Майкрософт" (Дмитрий был главой украинского офиса компании. – Авт.) работает с компаниями, которые иногда являются конкурентом, а иногда – партнером. Для меня нормально, что сегодня мы говорили о партнерстве, а завтра мы конкурировали в сделках и проектах. Потому мне чуть-чуть легче в политике. Еще очень много политиков не хотят идти вглубь проблемы: прошлись по верхам и пошли рассуждать. Никто не углубляется, не пытается понять, как эта проблема связана с другой, и найти оптимальное решение. Давайте мы тут один закон напишем, завтра другой. Тут нужно понимать еще, что много законов и инициатив возникают не просто так. Годами создавались вещи, которые цементировали интересы, ведь на многих заинтересованных людей работают профессиональные юристы и бизнесмены.
— Если анализировать, например, родную для вас ИТ-отрасль: стоит ли Украине на нее делать ставку, создавать свою Кремневую Долину? Мы видим отток сильных мозгов за рубеж. Выходит, мы теряем очень важные вещи, ведь с терроризмом нужно бороться, прежде всего, образованием и информационными технологиями.
— Люди интеллектуальных и творческих профессий в стране, где происходит экономический спад, боевые действия и мобилизация, будут искать тихую заводь. Это нормально.
— И в Украине им не предлагают такие комфортные условия, как за границей.
— Надо понимать, что есть ряд стран, где тоже не предлагаются особые условия. История типа "я уехал, потому что там ниже налоги" – полная ерунда. Налоги не ниже. Да, иногда есть спецусловия для определенных категорий граждан. Сами компании договариваются с государством о визах, спецрежиме или территории для поселения. Это, как правило, страны с развитой экономикой, где понимают, что нужно оттенять свою деятельность. То есть создавать более интересные условия для тех отраслей, где существует нехватка.
У нас сегодня есть хорошие специалисты, вопрос в том, как их поддержать. Сегодня эти люди работают и через легальные схемы платят государству мизер. А государству выгодно поддерживать тех, кто платит налоги. Конечно, с политической точки зрения интересно иметь более высокооплачиваемых сотрудников, но нужно, чтобы какую-то часть дохода эти сотрудники все же возвращали в государство. Ведь учителям и врачам нужно платить зарплату. Я не согласен с мнением, что эти профессии менее важны, чем ИТшники. Чтобы они появились, нужны хорошие врачи и учителя.
Сегодня крупные компании прячутся. Бизнес структурирован таким образом: главная компания подписывает контракт, согласно которому в Украину приходят деньги ровно на зарплату и аренду офиса. Прибыль вся остается у них. При этом средняя ставка в 30-35$ в час – это хорошая ставка. Но в Украину приходит только определенная доля этого, а остальное остается в штаб-квартирах. Выходит, что Украина выращивает этих людей, но ничего с этого не получает.
— Как решить этот вопрос?
— Украина должна торговать не мозгами, а продуктом этих мозгов. Я за то, чтобы внедрить инструменты капитализации интеллекта, например, патентование. Вспомним американскую модель: много вещей придумывалось в университетах, исследования финансировались государством, но продукт тоже принадлежал государству. Потом государство начало финансировать проекты практически как благотворительность, а продукт интеллектуального труда принадлежал ученым. Изобретения начали патентовать, что позволило самим изобретателям получать выгоду.
А вот как дела обстоят у нас. Лаборатория создает классную технологию, рассказывает о ней, публикует ее в журналах, получает грамоты. Но не патентует, потому что денег на это нет. Умный иностранец читает публикации, приглашает на работу ученых или вовсе нагло использует информацию в своих разработках. Получается, мы придумали, государство профинансировало, а в итоге отдачи не получили. А за границей формируются интеллектуальные активы, которые потом начинают приносить дивиденды.
Я пытаюсь придумать механизмы, которые помогут запустить это и у нас, поскольку высказывания о том, что государство не должно финансировать науку, меня пугают. Превращаться в чей-то ручной придаток не хочется, ведь в Украине есть много интересных разработок, о которых никто не знает. Например, есть классные ребята, которые в гараже что-то изобрели. Говорить красиво они не умеют, зато они умные, и это – главное. Я борюсь за то, чтобы направление разработок было престижным, люди захотели им заниматься. Так возник проект "50 инноваций, которые Украина подарила миру". Люди должны знать и гордиться этим.
— Но людям еще надо объяснить, как это работает.
— Мы ничего не делали как страна, чтобы объяснять, как работают бизнес-модели, политика, демократия. Мы довели народ до кипения и теперь предлагаем делать правильно. Пришли многие команды министров, честные и умные, но часто не знакомые с нюансами государственной политической машины. А в хитрые и запутанные вещи надо вникать, а не рубить с плеча. Я тоже попал в эту ловушку и благодарен своим юристам, которые подстраховали и помогли разобраться.
— У вас нет разочарования, вы по-прежнему готовы бороться, или руки все же опускаются?
— Конечно, опускаются иногда. Но как только теряется политическая воля, я вспоминаю фразу президента: "Делаем то, что можем". Есть вещи, которые я могу делать, а есть те, которые не могу. Например, идти и арестовывать людей за коррупцию. Потому я оцениваю то, что могу сделать со своей позиции. Недавно мы провели тренинг для людей в Администрации президента о том, как работают антикоррупционные вещи. К примеру, большинство людей не знают, что подарок – это взятка, и что у подарка есть лимит стоимости. Один подарок можно принимать, не прячась в рамках закона, а другой – уже нет. Объясняем мы и такие понятия, как конфликт интересов. Об этом надо говорить, ведь большинство госчиновников вообще не знают, что это такое.
— Вас пытались подкупить за время работы?
— Любая попытка прийти и каким-то образом повлиять – бесполезна. Например, иногда узнаю, что при госзакупках какая-то компания пытается влезть и рассказывает о дружбе со мной. У меня в команде есть люди, которые отслеживают и предупреждают такие случаи. Был еще забавный случай, правда, давно: оказалось, мой сотрудник ходил по судам и представлялся Администрацией президента, предлагая "решать вопросы". Спросил его: "Ходишь по судам?", говорит: "Нет, вы что!". "Заявление напишешь?". "Да". Ну а что делать, за руку же его не поймаешь.
— Какой у вас обычно рабочий график?
— Встаю я в 7-8 утра, в зависимости от того, когда пришел с работы. Стараюсь побегать час, потом работаю из дому с почтой – когда нужна тишина, никто не бегает, не стучит… На работу прихожу к 10:00. А дальше рабочий день до полуночи. Ложусь спать в среднем в диапазоне 01:00-03:00 ночи.
— Как ваша семья воспринимает, что вы все время на работе? Раньше меньше нагрузка была?
— Да, во-первых, была еще и суббота выходная, а теперь – только воскресенье. В отпуске был с семьей этим летом, первый раз за последние два года. Конечно, дети и жена хотели бы чаще меня видеть, потому что они видят меня только утром, а жена еще и ночью. В единственный выходной, в воскресенье, стараюсь не планировать никаких встреч, не отлучаться и быть с семьей. Это их день.
— Как вы восстанавливаете силы?
— Бегаю. Стараюсь каждый день это делать. В среднем пробегаю 5-6 км за день, хотя сейчас, наверное, меньше – чуть спал темп.
— Вам в этом году – 40 лет. Есть какие-то вещи, которые хочется испытать в жизни?
— Перед тем, как появилось предложение от Президента, я планировал получить лицензию пилота. Легкий самолет всегда можно взять напрокат. Это недорого, быстро и очень удобно, как в Европе, США, так и в Украине. А еще это интересный навык, экстрим и свобода полета.
Потребительская инфляция
Учетная ставка
Официальный курс евро
Официальный курс доллара
Международные резервы
Главные темы