Евгения Гапчинская: "Сама не понимаю, чем "цепляют" мои человечки"

— Евгения, как вы поняли, что хотите посвятить жизнь рисованию?

— Какого-то конкретного момента вроде "сидела и не знала, что делать, а потом вдруг поняла, что нужно рисовать" не было. Я все время любила что-то делать руками — искусственные цветы или что-то в этом роде, ходила на всякие кружки. У меня не было периодов, как у всех детей, когда я хотела стать, к примеру, врачом или учителем. Более того, до 13 лет, пока я не закончила школу, я думала, что рисуют все и это весьма обыденное для всех времяпрепровождение. Когда закончила восемь классов, уже знала, что хочу идти в художественное училище. Я ненавидела школу и отсчитывала дни до поступления.

— Тот факт, что вы пятый ребенок в семье, сильно повлиял на формирование вашего характера? Тяжело было в финансовом плане?

Деоккупация юга страны – как украинские военные отвоевывают территории

Запрет на передвижение по стране для военнообязанных – все детали

Ракетные удары по мирным украинским городам - июль 2022

Ядерный терроризм россии

— Поскольку я ненавидела школу, то и школа ненавидела меня. В нашу сторону постоянно говорили: "Нищету развели, расплодили!" Так говорили учителя, за ними повторяли дети. Поэтому до последнего я мечтала покинуть стены школы и открыть в себе что-то ценное, а не быть той, над которой все смеются.

А по поводу финансов — папа до поступления в училище вложил в меня много средств. Каждое лето он не позволял мне маяться ерундой, а нанимал репетиторов по русскому языку и математике, с которыми я занималась, чтобы могла сама поступить. А краски и кисти — в это уже "втянула" мама.

С Дмитрием. Художница вместе 27 лет.

— Прожив всю жизнь в Харькове, почему решили сорваться и переехать в Киев?

— Когда я закончила институт, Дима (Дмитрий Гапчинский — муж художницы. — Авт.) уже два года как завершил учебу. Он не мог найти работу, а если находил — там не платили: месяц поработает, а после этого ему заявляли, мол, ты нам не подходишь. В общем, мы так измаялись, что докатились до полнейшей нищеты. Не было даже денег на метро проехаться в одну сторону... Мы чувствовали себя какими-то стариками, которые ждали своей смерти. Старались заниматься всем, чем можно — ремонты делали, реставрировали старые окна в квартирах, обои клеили. Я ездила по домам и делала маникюр, чтобы хоть как-то заработать. Конечно, надо было что-то менять. Дочь Настюша как раз закончила садик, я получила диплом. Дима в Киев уехал первым, через два дня нашел работу дизайнера, и я с дочкой поехала к нему.

— Помните свои первые эмоции от знакомства со столицей?

— Конечно! Мы впервые побывали в Киеве за несколько месяцев до переезда — были в гостях у друзей. За два дня мы безумно влюбились в этот город. И потом, когда вернулись в Харьков, я уже была "больна" Киевом: засыпала и просыпалась, представляя, как в нем живу. Влюбилась во все — в запахи, звуки, дома. А люди... Тут такая была молодежь! Совсем не такая, как в Харькове, а свободная, европейская. Все как-то так странно одевались, носили совершенно дурацкие шапки и куртки. Как-то легко дышалось.

Но все равно, когда переехала, первое время часто плакала, потому что совершенно никого не знала. Это длилось где-то около полугода. А потом, когда уже начала ходить на работу, появились знакомые, и все прошло. Мы с Настюшей уже по чуть-чуть изучили город, узнали, что на Лесной (станция метро. — Авт.) есть хороший секонд-хенд, выяснили, где лучше продукты покупать. Сложилось такое ощущение, будто я и не жила до Киева, а только готовилась к жизни.

В мастерской. Должно быть чисто.

— А какова была ваша первая работа в новом городе?

— Смотритель на выставке — в Центре современного искусства на Подоле. Столько радости было — именно от того, что вообще хожу на работу! Потом работала в рекламном агентстве, затем в салоне оформления свадеб и праздников — мы украшали Нацбанк, гостиницу "Дніпро", другие учреждения.

— Расскажите, пожалуйста, главную историю — как родились маленькие человечки, которых мы видим на каждой вашей картине?

— Да самом деле нет тут никакой истории (улыбается). Мне хотелось рисовать что-то такое, чему не учили в институте. Я устала от всех канонов, реализма, репинской советской школы. Знаете, так обычно все получается — начинаешь делать что-то для себя, а потом оно перерастает во что-то большее. Я создавала то, что мне хотелось бы видеть по утрам. Немного "ломало" поначалу: ведь пропорции неправильные — ручки маленькие, голова большая... Но при этом в голове я видела их именно такими.

— Как определили, что именно это — ваша ниша? Что именно это будет всех "цеплять"?

— Никак! Я до сих пор не понимаю, чем они всех берут (смеется). Ведь когда сам готовишь, тебе это не кажется вкусным. Со стороны ты никак не можешь оценить то, что делаешь. Чем эти человечки нравятся мне — я знаю: я же люблю их, вкладываю в них душу, стараюсь, показываю такими, какими вижу. При этом мне не хотелось никого ими "цеплять" — мне просто нравилось это делать. Но в один момент все начало складываться, как паззл: я сделала первую выставку из 11 работ, после чего мне позвонил директор музея "Альбертино" в Вене и попросил написать еще 15 картин. Потом позвонил Иван Малкович (украинский писатель и издатель. — Авт.), потом — из российского Vogue. У меня появилось много работы, одно событие влекло другое... Я поняла, что мне нужно уходить из основной работы, потому что с той нагрузкой, которая у меня появилась, я не справлялась, рисуя по ночам.

Галерея. Оформлена так, словно попал домой.

— Насколько изменилась ваша жизнь после этого?

— Первое время я работала в студии в сумасшедшем ритме. С утра иду в мастерскую — Настюша еще спит, вечером возвращаюсь — Настюша уже спит. В какой-то момент поняла, что мне хочется жить по-другому, и я впервые начала ощущать радость от отдыха. Знаете, я была воспитана так, что если не пашешь, то ты — ленивая корова. И в какой-то момент я переосмыслила этот принцип. Может, это как-то совпало с тем, что из-за проблем со спиной я начала заниматься йогой и глубже смотреть на это все. Я стала больше радоваться жизни: больше тратить времени, чтобы пожарить оладьи, чтобы проснуться и лечь на солнечном пятнышке на полу и лежать, пока мне самой не захочется встать. Я стала по-другому к людям относиться: перестала третировать своих подрядчиков и прорабов из-за сроков, чтобы не быть какой-то истеричкой или дурой. Поэтому картин стало меньше, а любви к жизни — больше.

— Расскажите, пожалуйста, как вы работаете? Вы любите уединение и тишину или вам безразличны шумы и чье-то присутствие?

— У меня железное правило — я работаю каждый день. Какой-то холстик я должна или начать, или закончить, или доработать какие-то моменты. Обычно я работаю утром — с шести до девяти часов. Как правило, просыпаюсь в полшестого, а зимой, когда темно, могу поваляться до пятнадцати минут седьмого. Я очень люблю этот отрезок времени, когда могу пить зеленый чай и принадлежать самой себе. Но самые любимые дни — это выходные, когда у меня нет никаких встреч и обязательств и я могу рисовать круглыми сутками — когда и как захочу.

Если работаю дома, то мои родные мне вовсе не мешают. А чужие, конечно, немного сбивают с толку. В мастерской я люблю простоту и чистоту, все должно быть компактно и обязательно чисто. Не люблю, чтобы как в институте — все краски летели в разные стороны, на пол, оставляли пятна, где только можно (улыбается). И мне обязательно нужны радио, музыка.

Кошечки. Поселились в галерее на камине.

— Помните свои эмоции, когда продали первую картину? На что потратили те деньги?

— Это было что-то невероятное! После всего, что с нами происходило в Харькове, впервые появилось ощущение того, что ты кому-то нужен. А для меня просто необходимо быть нужной. Наверное, когда мои картины перестанут быть востребованными, я начну печь хлеб. Я, кстати, обожаю возиться с тестом, и мечтаю пойти на какие-то курсы в Италии, к примеру. Или же буду шить одежду. Неважно, что это будет, но точно какое-то дело, которое будет приносить пользу обществу. А на что потратила денежки — вообще не помню. Помню лишь, что мы постоянно на что-то откладывали и собирали. Я вообще по натуре не транжира. Все первые заработки я старалась вложить в дело, в рамки, каталоги, погашение кредита на помещение галереи. Мы продолжали жить на копейки, а картины расцветали, рамки становились лучше, появилось тиснение золотом, мы начали выпускать книги, повышать зарплаты нашим сотрудникам.
Вообще, наверное, аскетичный образ жизни и постоянная нищета меня как-то воспитали. Я до сих пор люблю очень простую еду: тушеную капусту или свеклу с фасолью. Для меня простота остается любимой.

— Когда вы уже стали достаточно известной художницей, а ваши работы — узнаваемы, пошли первые подделки. Как реагировали?

— Честно говоря, было весьма забавно (смеется). Помню, приехала в гости в Харьков, захожу в кафе, а там мои картины висят. А потом как-то зашла в магазин сладостей и чая — тоже мои работы на стенах. Сериал по телевизору смотрю, а там магнитики на холодильнике с изображением моих картин — такого я даже вообразить себе не могла! Сначала была в полнейшем шоке, а потом постепенно начала с этим бороться. Ну, не лично я, а юристы. Мы уже много судов выиграли.

— Есть ли у вас картины, которые вы никогда никому не продадите?

— Раньше были такие — люди хотели их купить, а я не хотела с ними прощаться. Одна женщина, у которой есть 75 моих картин, мне говорила: "Жень, не жалей, это ведь твоя работа, и она должна быть у людей". И вот недавно я похоронила папу и только тогда поняла, что с собой ничего не заберешь. Поэтому с тех пор не зарекаюсь. Понравится кому-то что-то — буду прощаться с работой.

— Не рассуждали ли вы о том, что оказались заложником своего же стиля? Не думали выйти за его рамки?

— Нет, в другом жанре я себя не вижу. Дело в том, что я очень много стилей перепробовала, и то, что сейчас представляют мои работы — это уже результат поиска. Я не из тех людей, у которых есть розовый период, голубой период... Мне это нравится, я этим живу, зачем мне что-то другое? Я поняла, что у каждого художника есть своя страсть, которой он живет всю свою жизнь. К примеру, Моне любил свои кувшинки и не уставал их рисовать. У меня тоже есть своя страсть. И чувств, будто я заложник стиля, никогда не возникало. Хотя... женщина вообще такое создание — в один день проснулась и решила все изменить. Кто знает, как будет дальше.

— Ваши работы украшают дома многих знаменитостей и политиков. А правда, что Лучано Паваротти лично покупал у вас картину?

— Да, была такая история (улыбается). Это было лет десять назад, во время последнего его визита в Украину. Зашел в мастерскую, огляделся, увидел картину и купил ее. А после выступления зашел и забрал еще одну.

— В вашей работе очень важно расположение духа. Чем подпитываетесь, чтобы всегда хотелось рисовать?

— Раньше я была более материальной, могли вдохновить какие-то простые вещи. А сейчас это делают человеческая доброта и любовь. Я понимаю, что это звучит размыто и обтекаемо, но то ли время сейчас такое, то ли возраст начал брать свое, но меня все больше радует именно это. Для меня много значат нежность, объятия, когда мне дарят цветы. Если бы меня спросили, чего я хочу завтра, я бы ответила: чтобы меня так же любили, как сегодня, чтобы обняли и поцеловали сзади в шею — тогда я смогу пойти работать.

— Вы с мужем уже 27 лет вместе, но все равно сумели сохранить нежность друг к другу. В чем секрет?

— У нас всякое было — и болезни, и безденежье, и переезды, и ссоры... Но чем старше я становлюсь, тем больше понимаю и убеждаюсь в том, что главное — не долбать. Иногда зайду в комнату и как посмотрю, что творится с его вещами, как все вокруг раскидано! И думаю: ну чего я ему сейчас стану звонить и отчитывать, когда он такой радостный и окрыленный на работу побежал? Мне ведь несложно самой все сложить на место — чего ему нервы трепать из-за такой мелочи? Мне кажется, главное — дать человеку жить своими делами. Мы никогда не брали телефоны друг друга, не смотрели вызовы или сообщения. Я никогда не звонила с допросами "Где ты?" — для меня это даже унизительно. Да и какая разница — мужчина все равно скажет то, что вы хотите услышать. Я не спрашиваю: "Когда ты будешь?", потому что сама не могу ответить на этот вопрос. Откуда я знаю, вдруг по пути домой мне захочется выпить кофе на заправке или я увижу какие-то красивые ткани на витрине магазина? Муж должен быть отдельным человеком, а не сиамским близнецом, у него обязательно должна быть свобода. Ведь если он не захочет быть рядом — ты хоть в лепешку разбейся, он не будет.

— Насколько нам известно, супруг помогает вам с административными делами.

— Он работает, но сейчас все его мысли о войне. Он уже несколько раз пытался записаться добровольцем в батальоны "Азов" и "Донбасс", но его никуда не брали, поскольку у него нет военной специальности. Теперь он по шесть дней в неделю учится, ездит на стрельбище. Их готовят для разведроты. Волнуюсь за него, конечно, но это ведь его выбор.

— Глядя на ваши работы, люди любых возрастов ощущают себя детьми — настолько непосредственны герои ваших картин. Это правда, что при этом вы сами не очень ладите с детками?

— Нет, конечно (смеется). Дело в том, что я воспринимаю ребенка как состоявшуюся личность, как дружбана, равного мне. Никакого там сюсюканья или чего-то в этом роде. Мы все с ним делаем наравне — вместе моем полы, тесто катаем, что-то печем, листья на улице убираем, на рыбалку вместе идем. Вечером моемся, ложимся в постель и смотрим телевизор. Со мной дети бывают такими хитрыми, знаете, которые ущипнут тебя, что-то отдерут, но я им все равно не даю сесть себе на голову. Говорю: "Я все вижу, еще раз так сделаешь — будешь ночевать на улице". Так что с детками у меня все просто (улыбается).