Савик Шустер: "Арабы мне сказали: тебе осталось жить два часа"

Афган запомнил Савика таким

Шурави близко. Моджахеды заняли оборону

Курение кальяна со старейшинами

На привале с моджахедом

Бойцы на привале. Душманы и Савик читают письма

После вывода советской армии Шустер ездил в Афган свободно

Полевой командир Абдул Хак в минуты отдыха.

Опасность. Из-за этого фото арабы чуть не расстреляли Шустера

Вот такими Запад увидел советских военнопленных

1/9

— Как вы, молодой эмигрант из Советского Союза, попали в Афганистан? Чем вы там занимались и в качестве кого туда прибыли?

— Для начала скажу — за 10 лет войны в Афганистане я провел там 36 месяцев. Я ездил туда каждый год, пробираясь в страну со стороны сил сопротивления пешком и по горам. Пребывания там были длительными. Минимум 1,5 месяца. Первый раз, когда я "вошел" в Афганистан — это был 1981 год, шел второй год войны, — то провел там 3 месяца. Как я там оказался? К моменту ввода войск в Афганистан во мне созрело решение уйти из медицины и попытаться стать репортером.

— А что вы окончили?

— Я в 1976 году завершил изучение биохимии и физиологии в Монреале в университете McGill. Потом в том же году уехал во Флоренцию и продолжил обучение на медфаке местного университета. Где-то в середине 1978-го я для себя решил сменить профессию. Тогда и стал писать статьи о советских диссидентах на итальянском языке. В общем, к тому времени я совмещал журналистскую работу с работой в исследовательском центре и учебой на медицинском факультете. Мне уже исполнилось 28 лет.

— А тут и Леонид Ильич принял решение о вводе войск в Афганистан...

— Да, началась война. Родившийся во мне репортерский инстинкт говорил, что я должен был быть там. Когда начал узнавать, как туда попасть, то понял, что пути в эту страну закрыты со всех сторон. Меня, естественно, не пустили бы со стороны Советского Союза, а как туда попасть иначе, было совершенно непонятно. Информация о событиях, происходящих в Афганистане, была только советской, другой же попросту не было.

Такое положение вещей продолжалось весь 80-й год. Потом совершенно случайно прочел во французском еженедельнике L'Express короткий репортаж о том, как два французских врача из гуманитарной организации "Medicins Du Monde" ("Врачи мира") благодаря моджахедам попали на территорию Афганистана со стороны Пакистана и что они собираются открывать там медицинскую миссию. Я сказал "случайно", но на самом деле помогла мне узнать поэтесса-диссидент Наталия Горбаневская, жившая в Париже. Она знала, что я пытаюсь найти возможность попасть на эту войну, и прислала мне эту статью. В итоге я позвонил в "Medicins Du Monde" и сказал, что я медик, родился в СССР, живу в Италии и очень хочу попасть в Афганистан поработать в вашей миссии. Они спросили у меня, понимаю ли я, что их поездки туда не на 2—3 дня, а на длительный период. Готов ли я к этому? На что я ответил — да.

Уже в Париже мне устроили настоящий допрос, потому что у них были сомнения насчет меня. Ведь я был бывшим советским гражданином. Все же они мне поверили.

Сейчас те люди, врачи, которые меня тогда допрашивали, мои хорошие друзья. Тогда же я познакомился и с Бернаром Кушнером, нынешним министром иностранных дел Франции (он принимал участие наряду с президентом Франции Николя Саркози в урегулировании российско-осетинско-грузинского конфликта. — Авт.). Бернар тогда возглавлял организацию "Medicins Du Monde" и отдавал много энергии миссии в Афганистане, работая с беженцами.

— И когда вы попали в Афганистан?

— В то время в Париж приехал один из полевых командиров Амин Вардак из провинции Вардак, молодой человек 35 лет с абсолютно голливудской внешностью. Поговорив с ним, мы поняли, чего афганцам не хватает в плане медицинского обслуживания. В стране, как оказалось, обычным делом были массовые эпидемии. Учитывая, что это будет поездка в исламскую страну, нам нужна была врач-женщина, чтобы можно было лечить афганок. Также нужен был человек, который мог бы заниматься экстренной хирургией, если срочно нужно было прооперировать раненого. Мы, французские врачи Жорж и Кристин и ваш покорный слуга, взяв большой груз медикаментов, приехали в Пакистан в город Пешавар и разместились там в гостинице. Стали ждать, когда моджахеды будут в состоянии ввести нас в Афганистан. Они собирали караван с оружием. В итоге все это ожидание продлилось около 10 дней.

— Медицина медициной, а как все-таки обстояло дело с журналистикой?

— За это время я встретил высокопоставленного редактора журнала Newsweek, возглавлявшего тогда редакцию Юго-Восточной Азии. Я ему рассказал, что прибыл сюда с медицинской миссией, но вообще-то хочу стать репортером. Потом спросил у него, не заинтересовано ли его издание в репортаже из Афганистана. Редактор базировался тогда в Гонконге и попросил меня немедленно с ним связаться, когда я выберусь оттуда. Он также поинтересовался, собираюсь ли я брать с собой фотоаппарат. Я ответил, что нет. На это он мне настоятельно порекомендовал обзавестись им. В журнале материал без фото трудно опубликовать. У меня не было денег, разве что какие-то копейки. Я пошел на пешаварский базар и купил черно-белый старенький Canon и пленку. Мы переоделись в афганскую одежду — шаровары, длинные рубашки и афганские шапки. Кристин была в парандже. Границу мы пересекли в мае как беженцы-афганцы.

— А какие-то пограничники афганские вас случайно не останавливали?

— Нет, это же племенные территории. Это то, что называется Пуштунистаном. У сопровождающих нас были, конечно же, договоренности с племенной полицией, действовавшей на этих же территориях.

— А караван был большой?

— Огромный — 4 верблюда, масса мулов, которые несли вооружение, и, естественно, наши медикаменты. В основном мы шли по ночам. Нашей целью была провинция Вардак. Мы сразу же поняли, что наша медицинская миссия должна быть только передвижной — никакого госпиталя стационарного типа, так как его можно разбомбить в два счета. Также перед нами стояла задача обучать медсестер и медбратьев из местных. Они должны были получить первичные знания в медицине. До места назначения добирались дней шесть. Амин Вардак нас ждал уже там. Первая наша миссия продолжалась три месяца.

— А какие болезни вы лечили у афганцев? Какой степени сложности операции вы смогли бы сделать?

— Мы, например, могли бы вырезать аппендицит. Из ранений у афганцев в основном встречались осколочные. А вот лечили мы от всего: детей от авитаминоза, взрослых от болезней сердца. Многим делали прививки, боролись с дизентерией, принимали роды.

— И как вас воспринимали?

— Поначалу настороженно. Все-таки мы с Запада, не мусульмане. Непонятно — верующие или неверующие. Потом, когда они поняли, что мы реально им помогаем, то по отношению к нам появилась симпатия. К тому же у нас были хорошие западные лекарства.

— А вы были свидетелями боев моджахедов с советской армией?

— Я был свидетелем многих боев. Поначалу Советская армия воевала плохо. Научились воевать — это сугубо мое мнение — где-то к 1985 году, когда поняли слабые места сопротивления. Понимаете, с афганцами очень сложно воевать. Они по-настоящему очень отважные и жестокие, особенно пуштуны.

— А что значит жестокие? Были ли вы свидетелем сцен казни советских военнопленных?

— Нет, что вы. Они никогда бы это нам не показали. Я уверен, что там было все, что угодно — в том числе и казни, но нам это никогда не демонстрировали. Декхане, как их называли в советских газетах, жили еще по меркам ХII—XIV веков. А в это время в Европе, как вы знаете, и на кострах сжигали, и головы рубили. Так что они жестокий, очень жестокий народ.

— А пуштуны воевали хорошо?

— Да. Во-первых, они отлично знали свою местность, все тропы, каждый камень, каждый... ну, все. С ними воевать нереально. Первые годы советские офицеры для того, чтобы занять господствующую высоту, посылали по тропе вверх роту или батальон. Моджахедам было достаточно двух пулеметчиков, чтобы перестрелять всех солдат. Так нельзя было воевать. Это уже потом поняли, что нужно на эти самые высоты высаживать десант. Также у армии карты появились получше. Советская армия к этой войне готова не была.

Вспомните, британцы там проиграли аж три войны. Афганцы — очень воюющая нация. Меня в одну из поездок сопровождали в качестве отвечающих за мою безопасность... двое мальчиков по тринадцать лет. В одном из кишлаков я видел одного семилетнего мальчика, который с закрытыми глазами мог разобрать и собрать обратно АКМ. За минуту! Вот как бразильцы одарены в футболе, так и афганцы одарены в обращении с оружием. Это генетика!

— А вы говорили моджахедам, что вы из Советского Союза, эмигрант?

— Нет. Это случилось только в 1984 году. Когда я всего лишь одному человеку сказал об этом. Остальные не знали.

— А если бы все-таки узнали?

— Вы понимаете, что удивительно — помогая людям, я первый месяц привыкал, изучал страну и ментальность афганцев. Общался в основном с пуштунами. Они в то время были серьезной партизанской силой. Второй и третий месяцы я стал интересоваться более серьезными вопросами — откуда оружие, откуда деньги. В итоге у меня первый репортаж в Newsweek получился... о коррупции.

— ?

— Это был материал о том, что гуманитарные деньги или деньги на войну, которые поступают моджахедам с Запада, уходили отнюдь не по назначению. Люди просто строили себе дома или покупали квартиры в Лондоне. Когда по возвращении в Италию я позвонил в Гонконг в Newsweek, то со мной оперативно — в течение получаса — связались из Рима. Попросили приехать. Я приехал. Мне сняли гостиничную комнату, поставили там пишущую машинку, забрали мои пленки на проявку. За ночь я должен был написать репортаж. На английском языке я до этого репортажи не писал. Для меня, сидящего в гостиничном номере, делать это было непросто. К утру было написано сорок две страницы.

— И что в итоге?

— На меня в редакции посмотрели как на сумасшедшего и сказали, что такой огромный массив текста в журнале не могут опубликовать. Нужно всего страницы три-четыре. Я в ответ — вы понимаете, что я репортер. К тому же три месяца — это много, и все драматические моменты, виденные мною за это время, я и описал. Получилось сорок две страницы. В итоге — они взяли одну мою фотографию, а из текста 4—5 страниц. В основном это было о коррупции. Мой репортаж в журнале был предварен информацией о том, что его написал репортер, родившийся в Литве, который побывал в Афганистане с миссией "Врачи мира".

— И как полевые командиры отреагировали на ваши разоблачения?

— Когда в 1982 году я снова приехал в Пешавар, меня вызвали на совет старейшин из 7 партий сопротивления. Забыл уточнить, первая моя поездка была с одной из этих партий. Вот о коррупции в ее рядах я и писал. Там все сидели в белых шароварах, белых рубашках, белых чалмах. Думал, меня расстреляют за эту статью. Я им сказал: "Господа! Это западная журналистика. Мы пишем то, что видим, то, о чем удается узнать. У вас есть возможность дать опровержение, но у вас нет возможности заставить меня не писать о том, что я вижу. Вам нравится западная помощь, вам нравится аспирин, который вы получаете, тогда примите, пожалуйста, некоторые западные правила, среди которых есть и право на свободную журналистику". Меня потом удивило, что они, так тщательно изучив эту статью, к тому же сохранив свою злобу на протяжении года (меня ведь ждали), вообще не обратили внимания, что я родился в Литве. Да, там в статье не было указано Литва, USSR. Но ведь у кого-то могло возникнуть любопытство посмотреть на карте, где эта Литва, черт подери, находится, и понять, что она входит в состав Советского Союза, с армией которого они ведут войну.

— А как дальше проходили ваши путешествия в Афганистан?

— В первый год у меня была одна поездка, а уже в 1982 году — две. Вторая поездка в основном была журналистской. Когда входишь в журналистику с парадного входа, а Newsweek — это абсолютно парадный вход, то тебе уже легче входить в итальянские, немецкие и французские издания. Тогда я был фрилансером, меня это абсолютно устраивало. Newsweek мне заплатил неплохо по тем временам — за текст 1000 долларов, и одну черно-белую фотографию — 400. Я понял, что нужно делать фотографии, нужная фотография стоит хороших денег. Поэтому половину своих денег я инвестировал в хороший фотоаппарат. После второй поездки у меня уже опубликовали цветную фотографию, за которую заплатили 800 долларов.

— А дневник своего пребывания в Афганистане вы вели?

— Конечно. Причем вел его на итальянском и на английском языках. Мне тогда казалось, если меня захватят советские войска, то будут думать, что я иностранный корреспондент, и никто не догадается, что я из Советского Союза.

— А случалось так, что вы непосредственно оказывались в эпицентре боевых действий?

— Неоднократно. Был в 1983 году случай, когда я решил написать, как организовано сопротивление вокруг Кабула. Отряд, с которым я шел, заночевал в одной из сельских мечетей. В ней было очень тесно, спали все друг на друге, стоявший запах я описывать не буду. Почти уснули и вдруг крики: "Шурави! Шурави!" Начался сильный обстрел мечети со всех сторон. В этой суматохе я потерял сопровождавших меня мальчиков, отвечавших за мою жизнь. Выполз я из мечети, вокруг вспышки, летают трассирующие пули. И вдруг увидел зад белой лошади. Понимая, что она может вывести меня в безопасное место, пополз за ее задом. Вот такая комичная ситуация. В конце концов выполз на тропу и завалился на обочину. Там и пролежал до рассвета, а потом уже я нашел и сопровождающих, и отряд.

— А приходилось ли встречаться с советскими военнопленными?

— Да. Об их существовании я узнал впервые в конце 1982 года. О них мне сообщил советский диссидент Владимир Буковский, проживавший в то время уже в Лондоне. Он позвонил мне и сказал, что, по его информации, какая-то группа советских солдат находится в плену у моджахедов. Правда, никто не знает, где она находится. Также было известно, что их пытаются разыскать журналисты с телеканала АВС, чтобы сделать репортаж. Надо было конкурировать. Я отправил телекс в Нью-Йорк в Newsweek, они ответили — езжай и пробуй разыскать солдат. И я снова отправился в Пешавар. Партия, которая держала солдат в плену, была самая исламски радикальная. Ее возглавлял Гульбеддин Хекматияр. Я дважды встречался с ним, потом — с их главным идеологом, с которым мы виделись каждый день в течение 4 недель.

— Это случайно был не мулла Омар, будущий вождь талибов?

— Нет. Но этот идеолог позже стал каким-то министром в правительстве моджахедов после падения Наджибуллы. Они не хотели мне организовать встречу, полагая, что это будет плохо для их репутации. Мол, скажут, что они держат солдат в плохих условиях. А я в свою очередь убеждал, что такая встреча необходима. Не знаю, что заставило их передумать, но в итоге они сказали: "ОК!" Хекматияр написал письмо. Вместе с ним я должен был отправиться в город Куэта. Нашел там нужных людей. Они организовали джип, и мы на этом джипе доехали до сил сопротивления. И я встретился там с военнопленными. Их всего было шестеро. Четверо из них приняли ислам. Правда, двое были из Средней Азии. Других два человека были из европейской части СССР. Остальные сидели в карцере в ужасных условиях. Они отказались принять ислам. К сожалению, потом эти солдаты не выжили...

— А вот это дикое отношение к нашим солдатам не повлияло на ваше отношение к моджахедам?

— Ну, это же война... С военнопленными я уже разговаривал по-русски. Четверо, которые приняли ислам, ведь дезертировали, а те двое попали в плен. Ребята, которые дезертировали, говорили об ужасной дедовщине. Офицеры и деды обращались с ними ужасно, издевались постоянно над ними. Потом те ребята, которые были из Средней Азии, говорили, что их называли чурками. Их рассказы были обставлены разного рода деталями. Просто многих я уже не помню — столько лет прошло. А тех, кого взяли в плен, попали туда по неосторожности. Насколько я знаю, моджахеды вначале совсем не хотели брать пленных, а этих все же взяли. Солдаты, которые попали в плен по неосторожности, тоже мне рассказывали, что в Советской армии было нехорошо. Кормили пленных хлебом, чаем, головкой лука. Но я могу вам сказать, что 75% времени, что я проводил в Афганистане (это в среднем где-то два месяца), я ел точно такую же пищу.

— А почему только лук? Это для того чтобы бороться с бактериями в организме?

— Нет, просто это был единственный овощ, который там был. За одну поездку мы теряли по 17—18 кг. А по поводу отношения к нашим солдатам... Я ведь получил в Москве от Руслана Аушева и группы "Альфа" медаль к 15-летию вывода советских войск из Афганистана.

— Простите, а за что? Вы ведь были на стороне моджахедов.

— Ну, потому что, как бы там ни говорили, а я все-таки эту войну освещал объективно. Никто не писал о коррупции, никто не добирался до советских военнопленных. Я там не занимался идеологией. Правда, как мне рассказали украинские ветераны Афганистана, были среди советских военнослужащих люди, готовые мне хотели оторвать голову. Еще тогда, во время войны. Все же я в то время работал на радио "Свобода", и мои репортажи широко транслировались. Военная элита слышала их, и отношение ко мне было не очень. Но сейчас в общем-то отношения у меня с "афганцами" нормальные. Вы знаете, гораздо интереснее то, что было после вывода советских войск.

— В это время вы также посещали Афган?

— Я вас уверяю, когда-нибудь напишу книгу о своих "фронтовых" воспоминаниях, но они менее интересны, чем то, что случилось после вывода. Итак, вывели советские войска. К власти пришли полевые командиры, которые все это время сражались против советского контингента — Абдул Хак, этот был моим другом, Ахмад Шах Масуд и другие. И вот созданное ими правительство оказалось некомпетентным, коррумпированным и неспособным управлять страной. Их смели их дети — талибы. Это те афганцы, которые выросли в лагерях для беженцев, которые были религиозно-идеологически обработаны разного рода Саудовскими медресе и различными организациями Бен Ладена. Вы знаете, в первый раз в Афганистане я увидел арабов в 1986 году, а через два года после этого они меня чуть не расстреляли.

— Арабы? И что на этот раз вы написали не то?

— Это не за то, что я написал, а за то, что появился в их расположении. Советских войск там практически не было. Это был конец 88 г. или начало 89 г. Не помню точно. Мы тогда передвигались по стране на советских грузовиках, которые попались в руки моджахедов. Едем мы группой в кузове, а я единственный журналист. Вижу, стоит колонна танков. Я прошу остановиться, чтобы их сфотографировать. Меня тогда сопровождало три-четыре человека (это было необходимо, чтобы я не попадал во всякого рода нехорошие ситуации). Выпрыгнул из машины, иду их смотреть, со мной двое сопровождающих. Я смотрю, все фотографирую.

Вдруг откуда ни возьмись появляется джип. Выскакивают четыре человека арабской внешности (их антропологический тип явно отличается от афганского) и тащат меня в хижину. Связали меня, и начинается тупой допрос. Они мне говорят: "Ты — шпион, ты — неверный, ты — сатана". Я: "Нет!" Потом я что-то им сказал, что им не понравилось, и получил прикладом в живот. Потом еще раз. Немного меня побили. Связали и бросили там лежать. Потом через какое-то время зашли двое молодых арабов, и один из них мне сказал: "Тебе осталось жить два часа. Потом мы тебя расстреляем". А в это время мои сопровождающие позвонили в Пакистан Абдулу Хаку и сообщили ему о произошедшем. Он быстро дал телефонограмму, а потом буквально за несколько часов приехал на место моего задержания и спас меня. А за это время я весь измучился. Два часа проходит — меня не расстреливают, три часа — не расстреливают, и тут заходит Абдул Хак.

— А при талибах вы ездили в Афганистан?

— Да, в 1997 году они пришли к власти. Это уже дети тех, кто воевал с Советской армией. А с американцами, свергнувшими талибов, там сейчас воюют уже внуки моджахедов. Просто смена поколений у них происходит быстрее, чем у нас. Нынешние моджахеды уже не помнят того, что было при шурави. Поэтому не могут сравнивать. Сейчас враги для них американцы.

— А что сейчас с вашим другом Абдулом Хаком?

— А его вот эти самые внуки и повесили. После победы моджахедов в 1992 году он был министром внутренних дел (в это же время Ахмад Шах Масуд руководил министерством обороны). После своей громкой пресс-конференции он покинул правительство. И на момент прихода к власти талибов уже пять лет в Дубае он занимался нефтяным бизнесом. Абдул Хак рассказывал мне, что они обращались к нему с предложением войти в правительство (им было бы престижно заполучить на свою сторону человека, в котором течет королевская кровь), но получили отказ. Он дал потом нелицеприятное о них интервью. После чего был взорван его дом в Пешаваре, где погибли его жена и сын. Уже после того как американцы вошли в Афганистан, он присоединился к ним — из чувства мести. В одной из провинций его пленили талибы и повесили.

— А Бин Ладена с его "Аль-Каидой" видели?

— Нет, о нем я узнал только после 11 сентября. Правда, я и до этого знал о присутствии арабов в Афганистане. После того случая, когда меня чуть не расстреляли, мы разговаривали об этом с Абдулом Хаком, и он сказал мне, что есть целые районы страны, которые они контролируют. Ведь они приезжали в бедные районы с деньгами.

— Чувствовали ли вы тогда, что эта война окажется для СССР последней?

— Не думаю. Я просто чувствовал, что она будет важной для Советского Союза. Проводил параллели с ситуацией в Америке во время Вьетнама. В моем университете в Канаде учились 20 000 студентов, которые отказались от призыва, а профессор по физике был лидером антивоенного движения. Война сильно изменила американское общество. Я чувствовал, что афганская война изменит СССР, но не знал как.

— Верили вы в победу моджахедов?

— Когда Хекматияр публично заявлял, что мы дойдем до Самарканда, дойдем до Москвы, то это смотрелось самонадеянно. После того как Горбачев пришел к власти, появилась статья в New York Times о том, что он дал генералитету карт-бланш на один год, чтобы покончить с моджахедами. Если этого не произойдет, то нужно выводить войска. И, действительно, период с осени 1985 — первой половины 1986, когда казалось, что СССР переломит ход войны, армия стала воевать эффективно, серьезно — тихо и незаметно высаживались десанты, заставали силы сопротивления врасплох, очень эффективно вели обстрел. Помню, в этот период из 19 дней, что я там был, 18 провел под бомбежкой.

— И как впечатление?

— Меня Абдул Хак научил не бояться вертолетных обстрелов. Нужно было просто преодолеть страх и бежать навстречу вертолету, и тогда у тебя больше было шансов не угодить под снаряды. Однажды мы шли с одним небольшим отрядом. Был хороший солнечный день. Мы остановились отдохнуть в долине. Вокруг нее горы, так что опасности не чувствовалось. Расстелили ковер, стали пить чай. Вдруг появляются четыре вертолета. Начинается обстрел. И вот я побежал навстречу вертолету, преодолевая страх. Залез под выступ скалы и выжил. В отряде же двое погибло, было много раненых.

— А как моджахеды относились к советским солдатам? Что о них говорили?

— Говорили, что они — неверные. Говорили о советских солдатах в основном как о своих противниках, с которыми они ведут войну, т.е. просто констатировали, что они не знают дорог, гор, двигаются неуклюже, как против шурави устроить засаду. Потом когда солдаты и офицеры стали торговать оружием, то моджахеды начали относиться к ним уничижительно.

Ведь первые продавали оружие тем, кто их из этого самого оружия после убивал. Моджахеды были попросту в шоке. Когда при Горбачеве начались успешные операции, то моджахеды стали хорошо отзываться о тех советских офицерах, которые принимали правильные решения.

— А что помешало все-таки нашим переломить войну в 1986-м? Ракеты "Стингер", которые американцы стали поставлять моджахедам?

— Это уже было позже. Но они сыграли свою роль. Если бы не эти ракеты, армия переломила бы ход войны. Теперь вертолеты должны были летать высоко, чтобы не быть сбитыми, а значит, они не могли больше летать незаметно. Исчез фактор внезапности. Наверное, армия могла бы решить и эту проблему, но... Просто на Горбачева давил Запад, чтобы он прекращал эту войну. Генсек хотел получить поддержку Запада. И он сделал этот шаг навстречу, потом отдал Восточную Европу. Запад же не совсем правильно повел себя с Горбачевым, потому что последний в итоге ничего не получил для сохранения своей страны. Ведь Михаил Сергеевич не хотел распада СССР.

— А вот американцы сейчас в Афганистане. Не собираешься ли ты его посетить, как вы выражаетесь, "со стороны сил сопротивления"?

— Я бы очень хотел снова попасть в Афганистан. Это не то слово. Но сейчас я работаю в Украине. К сожалению, украинцы не слишком интересуются окружающим миром. Конечно же, самое интересное сейчас для меня было бы взять группу с камерами и сделать репортажи в тех местах, в которых я был. Можно попасть в Афганистан и через президента Карзая, и через НАТО. Это хорошо сделать со всех трех сторон. Но через талибов — это самое интересное.

РЕПОРТЕР-АФГАНЕЦ Савик Шустер родился в Вильнюсе , Литовская ССР, в 1952 году в семье тренера-футболиста и юриста Михаила и Изабеллы Шустер. В 1971 году с родителями эмигрировал в Канаду. Учился в университетах Монреаля и Флоренции. В 80-х и 90-х в качестве военного корреспондента побывал в Афганистане, Чаде, Югославии, Чечне, Карабахе, Ливане. Работал на радио "Свобода". В первой половине 2000-х работал на НТВ. В 2005-м приехал в Украину, где на ICTV вел ток-шоу "Свобода слова", а затем на "Интере" — "Свободу Савика Шустера". Летом 2008 года создал свою собственную продакшн-студию, которая подписала контракт с ТРК "Украина" на трансляцию ток-шоу "Шустер live" 5 раз в неделю. Данное интервью публикуется накануне 20-летия вывода советских войск из Афганистана. Рассказ Савика был интересен для нас как взгляд человека, который видел войну со стороны противников СССР — моджахедов.