— На днях вышел ваш дебютный альбом. С "Масками" вы "завязали" насовсем?
— Вопрос серьезный. Я не могу сказать, что ушел окончательно, — скоро в Одессе будет спектакль "Моцарт и Сальери", где я играю вместе с Барским. Я не отказываюсь от работы, просто хочу успеть сделать еще что-то свое. "Маски" — очень большой и яркий этап в моей жизни. Конечно, я очень люблю этот период — все-таки с Барским мы с 1977 года вместе. Что касается музыки, то я просто булькнулся в воду и стараюсь теперь выплывать.
— Слова "Хочу успеть сделать" в вашем возрасте звучат довольно мрачно...
— Все-таки мне уже 43, а это не 25. По видимому, у каждого артиста наступает такой период, когда меняется мировоззрение, отношение абсолютно ко всему. У одних это случаев тридцать лет, у других – в сорок… В "Масках" я ничего нового для себя уже не находил – были одни повторы. Я просто почувствовал, что мне мало этого – меня не устраивало то, что я делаю все больше и больше с каждым годом. В "Масках" я ничего нового для себя уже не находил — были одни повторы. Я круто развернулся и пошел в другую сторону. Кстати, многие люди этого боятся – и зря. Человек, переживший много побед, разочарований, какой-то горький опыт, лучше развивается, чем тот, кто спокойно занимается одной и той же работой на одном месте. С "Масками" у меня все получалось легко и естественно, без особых усилий. Сейчас я один, наедине с собой. Ну, и еще семья. Семья помогает творческому человеку — даже если возникают материальные трудности, это тоже опыт, который помогает человеку развиваться. На тонущем корабле нужно делать все, чтобы он выплыл. Я вообще люблю загонять себя в сложные ситуации, чтобы потом как-то из них выкручиваться. Чтобы двигаться дальше, нужно отказываться от всего, что было раньше.
— Какая жизненная ситуация была самой сложной?
— Когда решил стать музыкантом. Я понимал, что буду заниматься музыкой, но не мог найти единомышленников. Работал, вел вечеринки, но новой самореализации как таковой еще не было. Было страшно — время идет, а у меня ничего не получается. Но, кстати, я не боюсь самой смерти – боюсь болезни, которая лишила бы меня возможности двигаться и сделала недееспособным. А умереть нужно так, чтобы никому не доставить неудобств, красиво.
— Вы – один из самых известных сейчас одесситов. В чем же все-таки секрет уникальности вашего города?
— Все дело в языке. Одесса многонациональна. Там и итальянцы, и евреи, и греки, и немцы жили. Так вот, приходилось читать на одном языке, думать на другом, а общаться на третьем. Еврей думал на идише, а говорил на русском. Из-за этого получались такие обороты! Они приятно ложились на слух и не могли не вызвать улыбку. Вот недавно иду по привозу и слышу: "Девочки, покупайте колбаску! Она такая хорошая, как пятнадцатилетний мальчик!". Одесситы просто патологически любят свой город.
— Говорят, что все комики в жизни — печальные люди. Это так?
— Я — точно. Я не депрессивный, а именно печальный. Настоящий пессимист. Дело в том, что получается так, что я живу только на сцене. А чувство юмора — для того, чтобы не сойти с ума, особенно в наше время. В нашем сегодняшнем шоу-бизнесе меня больше всего беспокоит даже не то, что он гламурный, а его пошлость. Пошлым искусство быть не должно – скучным, каким угодно, но не пошлым. Хоть немножечко духовности! А так все замешано на деньгах.