"ЕСЛИ БЫ МАМА ЗНАЛА, СКОЛЬКО ГРЯЗИ ПРИДЕТСЯ ПРОГЛОТИТЬ..."

5 мая народный артист СССР, лауреат Государственной премии певец Николай Кондратюк отметил свое семидесятилетие. О его жизни, исполненной взлетов и падений, надежд и разочарований можно было бы написать роман. Родись он, когда мировая империя СССР уже прекратила свое существование, его талант мог бы украсить лучшие оперные сцены мира. Было бы его дарование не таким ярким -- меньше было бы завистников. Но жизнь прожита именно так, как она должна была быть прожита. Он всегда говорил своим воспитанникам: "Я не буду оказывать вам протекции, я вас так научу, что вас и без протекций всюду возьмут".

И действительно, ученики Кондратюка успешно работают и на родине, и за границей. Украинские меломаны хорошо знают имена народного артиста Украины Николая Шопши, заслуженной артистки Людмилы Давымуки. Те же, кому посчастливилось побывать в Национальной пражской опере, в программках видели имена Евгения Шокало и Виталия Ломакина. Может быть, когда-нибудь профессор Кондратюк напишет мемуары о времени и о себе. А пока он согласился просто поделиться своими воспоминаниями -- радостными и горестными.

"В ДЕТСТВЕ БЫЛА ОДНА МЕЧТА: ДОСЫТА НАЕСТЬСЯ"

-- Когда вы поняли, что хотите стать певцом?

-- Я не хочу фальшивить. Обычно говорят: "Я с детства мечтал петь". В детстве у меня одна мечта была - досыта наесться. Родился я в селе Староконстантинове Хмельницкой области. В 1941 году началась война, и отца забрали на фронт, а мы с мамой эвакуировались на Урал. Там я окончил семь классов школы и поступил в ФЗУ, где приобрел профессии монтажника, котельщика и клепальщика. В 44-м мы вернулись в Украину, в Полтаву. Там впервые я услышал, как женщины на улицах, когда варят варенье, поют украинские песни. Вскоре я стал работать на Полтавском паровозоремонтном заводе. В котельном цеху стоял оглушительный грохот и никто не мешал мне петь в свое удовольствие. В 46-м я решил учиться в Полтавском строительном техникуме. На одном из смотров самодеятельности в Полтаве председателем жюри был директор музыкального училища Андрей Фесун. Он-то меня и рекомендовал в училище. Отец, только что вернувшийся с фронта, недоумевал: "Зачем тебе эта музыка? Иди в военное училище -- будешь одетый, сытый". А мама говорила: "Пусть лучше музыкой занимается. Хоть будет в чистом ходить". Надоело ей заводскую спецовку от мазута отстирывать. Не знала она, сколько грязи придется мне проглотить при этой внешней чистоте.

-- А как вы в Киев попали?

-- После Полтавского музыкального училища поступил в Киевскую консерваторию (класс педагога Александра Гродзинского). В общежитии познакомился с Натальей -- она училась на фортепианном факультете -- и мы поженились.

-- И началась жизнь, полная ярких событий. В частности, золотая премия конкурса певцов на Международном фестивале молодежи и студентов в Вене в 1959 году. Как это было?

-- Встретил меня в консерватории Григорий Гурьевич Веревка -- руководитель Украинского народного хора -- и пригласил солистом. Зарплату он мне назначил 1500 рублей. А тогда за пятьсот можно было купить шикарный костюм. Я так и сделал, и в Германии -- это была моя первая загранпоездка -- немцы подходили, щупали и говорили: "О, дас ист гут". А тут в министерство вызывают: "Готовься к конкурсу. В Вене будет Всемирный фестиваль". Помню, тогда поехали Диана Петриненко, Надежда Куделя, Георгий Красуля... Всего из Украины было десять человек, и мы привезли пять золотых, три серебряных и бронзовую медаль. Были сообщения в газетах, пришла известность.

-- Именно в это время вас пригласили в оперу?

-- Да. Позвали меня как-то к телефону: звонил директор Киевской оперы Виктор Петрович Гонтарь, зять Хрущева. Я взял с собой ноты, по наивности. А он говорит: "Не нужно петь. Ты же лауреат, я тебя и так возьму". Я стал солистом театра -- это было счастье. Ездил на гастроли, выступил на двух-трех московских "Голубых огоньках". И потом уже в какой бы город СССР я не приехал -- меня везде знали.

"ЕСЛИ НЕ БУДЕТ ПЕТЬ КОНДАТЮК -- НИКТО ИЗ СОВЕТСКИХ ПЕВЦОВ ВЫСТУПАТЬ НЕ БУДЕТ"

-- Итак, в 1959 году вы стали солистом Киевского оперного театра. Сколько выдающихся артистов там тогда работало!

-- Это Борис Гмыря, Михаил Гришко. Из молодых: Белла Руденко, Костя Огневой, Дмитрий Гнатюк. Анатолий Мокренко пришел позже. Я принимал участие во Всесоюзном конкурсе на поездку в театр "Ла Скала", был там два сезона, но может лучше бы этого не было! Трудно себе представить, что это был за театр. "Богему" там ставил дирижер Герберт фон Караян, художником был Николай Бенуа -- сын того самого Александра Бенуа, который был хранителем Эрмитажа. Среди режиссеров тогда в "Ла Скала" был Франко Дзеффирелли. Я не мог лечь спать, пока не запишу все, что видел и слышал на репетициях. Записывал, как сидит оркестр -- не так как у нас, какой репертуар... А там в сезон ставили по 20--25 премьер.

-- А пришлось участвовать в спектаклях "Ла Скала"?

-- Я в Италии должен был петь Фигаро в "Севильском цирюльнике", из пятерых советских стажеров выбрали меня одного. Но наш атташе по культуре, некто Горшков, не разрешил -- ведь я был из Украины. Он мне после третьей рюмки так и сказал: "Ты ведь не солист Большого театра..." А сам я не имел права подписывать контракт -- это же советские времена были. Директор театра Антонио Герингелли заявил Горшкову: "Если вы не хотите, чтобы пел Кондратюк, никто из советских певцов выступать у нас не будет -- вызовем румынского баритона Николае Херля". Так все и случилось.

-- А были у вас какие-то особо памятные встречи в "Ла Скала"?

-- Конечно. Великая певица Элизабет Шварцкопф все спрашивала: "Когда мы вместе выступим в "Дон Жуане" Моцарта?" Герберт фон Караян предрекал мне великую будущность. С нами, стажерами, охотно общались все звезды. С Джузеппе ди Стефано немало вина выпили. Подружились с Робертино Лоретти. Одна Мария Каллас не хотела ни с кем разговаривать.

-- И что произошло в вашей жизни после возвращения из Италии?

-- Меня вызвала Фурцева, чтоб я написал отчет и свои соображения по поводу стажировки. Я написал, что было бы неплохо вместе с певцами посылать на стажировку дирижера и художника. Но, после того, как сняли Хрущева, у Фурцевой были какие-то неприятности, и все затихло. Меня и Толю Соловьяненко после возвращения взяли в Большой театр. Толя удрал через месяц, а я немного позже. Но там, в Большом, тоже были проблемы. Я в "Ла Скала" подготовил и Фигаро, и сержанта Белькоре в "Любовном напитке" Доницетти, и Риголетто на итальянском языке, но спеть так и не довелось. Мне сказали в Большом: "Что вы, голубчик, переучите это немедленно по-русски". Когда я вернулся в Киевский театр, Гонтарь собрал труппу, и я два часа рассказывал про "Ла Скала". Все дружно аплодировали "и в воздух чепчики бросали"... Но на этом все и кончилось. Никто ничего менять не хотел. Мне дали в двух спектаклях спеть Фигаро на языке оригинала. После второго спектакля появилась рецензия в "Вечернем Киеве" под названием "Доморощенные солисты", поэтому все пришлось переучить по-украински. Словом, возник большой конфликт.

И стали мы с Натальей -- она тогда была в театре концертмейстером -- ездить с концертами по Украине. Везде -- полные залы: я хорошо был известен после "Голубых огоньков". На одном из них, кстати, я участвовал вместе с Паваротти (он тогда был в Москве). А во время загранпоездки в США (а потом и в Канаде), хлопцы-украинцы мне говорили: "Зачем тебе эти Советы, оставайся у нас, устроим тебе миллионные контракты". То же самое было и в Австралии.

"КОГДА УБИЛИ БАНДЕРУ, В НЕМЕЦКИХ ГАЗЕТАХ ПИСАЛИ, ЧТО УБИЙЦУ ИСКАТЬ НУЖНО СРЕДИ УКРАИНСКИХ АРТИСТОВ"

-- Почему же вы с женой не соблазнились этими предложениями?

-- Так ведь теща с внуками-студентами остались в Украине. Мне бы самый лучший кусок не полез в горло, если б я знал, что их притесняют из-за нас.

-- А из театра ушли почему?

-- Я давно собирался, но повода не было. И так случилось, что для какого-то правительственного концерта один "выдающийся" дирижер придумал, чтобы патриотическую песню пели сорок басов и баритонов: Гмыря, Гришко, Ворвулев... И мы, младшие. На репетиции петь никто не захотел. Стали принудительно проверять по партиям. Один певец средней руки вышел, стал первый петь, а голос у него качается... Я не выдержал, подошел к роялю и еще более утрированно, дрожащим голосом стал петь этот патриотический текст. Короче говоря, репетицию сорвали. Побежал этот певец жаловаться директору Борису Пономаренко, а он говорит мне: "Иди и объясняй министру, почему ты сорвал политическое мероприятие". После этого я написал заявление об уходе из театра.

В "Укрконцерт" меня брать боялись. Пошел я тогда в ЦК КПУ к секретарю по культуре Юрию Кондуфору. А он сидит нога на ногу, пилочкой ногти пилит. И говорит: "Ну, кто ты теперь такой?". "Безработный", -- говорю. "Опять в Москву поедешь?" "Нет, хочу в "Укрконцерт". После его звонка меня взяли. Я ездил с концертами по Украине, по СССР: от Прибалтики до Сахалина, за Полярный круг ездили -- везде нас хорошо принимали. Для меня не было проблемой заработать за одни гастроли 5 тысяч рублей.

-- На гастролях бывали острые ситуации?

-- Конечно. В 1959 году был в Германии. А там как раз в это время Степана Бандеру убили. В газетах писали, что убийцу нужно искать среди украинских артистов. Нам и перед гостиницей демонстрации устраивали, и возле концертных залов. Были в залах и пустые ряды - люди в знак протеста не ходили на концерты. А в Англии в 1977 году во время наших гастролей бросали между рядами ампулы с сероводородом. Но администрация открыла окна, проветрила помещение и концерт продолжался...

-- В 1968 году вас пригласили преподавать в Киевскую консерваторию.

-- Иван Федорович Ляшенко, ректор, сказал: "Не получилось в театре -- займись оперной студией консерватории". И я стал заниматься. Первая наша постановка -- опера Генделя "Дейдамия" -- была осуществлена совместно со студентами из ГДР .

-- О ней говорил весь Киев.

-- Поставили мы ее на языке оригинала, то есть, пели по-итальянски. Опять были неприятности: "Кто вам разрешил?" Почему я должен был спрашивать у кого-то разрешения? А через несколько лет, когда Ляшенко заболел, мне предложили стать ректором.

-- И как вам понравилось сидеть в ректорском кресле?

-- Десять лет был, а потом надоело. Замучили меня эти "позвоночные" дела.

-- Что вы имеете в виду?

-- Ну как же... Звонок сверху: "Нужно такую-то прослушать и принять в консерваторию, потому что папа или мама или из аппарата Совета Министоров, или из Верховного Совета. Слушаю "абитуриентку", а у нее голоса нет. Я отказываюсь принимать, а на меня пишут анонимку.

-- И много было таких анонимок?

-- Много. Первую анонимку, кстати, на меня написали еще в 1957 году. Я работал тогда солистом хора им. Веревки. Пришла телеграмма: "Направить Кондратюка на гастроли в Англию". Оформил я документы, прилетел в Москву, в Шереметьево. Вдруг подходит ко мне пограничник: "Вы Кондратюк? Возвращайтесь срочно в Киев". Оказалось, что кто-то написал анонимку, и она попала в ЦК КПСС. А у меня жена была беременна. Как ей объяснить?

-- А что "доброжелатели" писали про вас?

-- Сначала я ничего об этом не знал. Потом уже, когда стал депутатом Верховного Совета Украины, появилась возможность снимать копии с анонимок и по депутатскому запросу обращаться в Институт судебной экспертизы, чтоб выяснить, чей это почерк. У меня до сих пор все эти "шедевры" лежат. Те, кто писал, сейчас живы-здоровы. И пусть себе здравствуют.

-- Итак, с сорока до пятидесяти лет вы были ректором, а потом добровольно оставили эту должность, возглавив кафедру сольного пения Национальной консерватории?

-- Да. Захотелось еще попеть. Поездить с концертами вместе с женой. Я только последние три года не выступаю -- здоровье не позволяет.

-- Что-то вы не много нажили за годы своей довольно удачной певческой карьеры, живете скромно.

-- Я не стремился приобретать дорогие вещи. Все казалось таким стабильным. Лежали деньги в сберкассе -- думал машину купить, когда старая испортится. Но, все, что мы накопили, "сгорело"...