Армен Джигарханян: "Не могу играть на сэкономленном топливе"

- Украинский фильм, в котором вы снимаетесь, называется "Ван Гог не виноват". Сразу напрашивается вопрос – в чем именно не виноват Ван Гог?

- Не знаю. Не потому, что я сценария не читал, а потому, что никто не знает, что получится в результате.

- А вы умеете прощать?

Деоккупация юга страны – как украинские военные отвоевывают территории

Запрет на передвижение по стране для военнообязанных – все детали

Ракетные удары по мирным украинским городам - июль 2022

Ядерный терроризм россии

- Нет. Не прощаю того, что нарушает мою жизнь и мое понимание. Однажды я спросил у одного религиозного лидера – что значит не прощать? Он сказал мне, что не прощать – это не отвечать злом на зло. Есть поговорка: об умерших – либо ничего, либо хорошо – я с ней не согласен: или ничего, или правду. Я изменяю сам себе, когда говорю неправду или хорошо. Поэтому у нас есть выбор – или ничего, или правду.

- Вы входите в небольшое число людей, которые всю жизнь не устают удивляться и видят новое во всем. Что за последнее время вас удивило?

- У меня нет желания видеть. Наоборот: я держусь того, что я любил и что составляет мою жизнь. В последнее время я боюсь нового. Особенно, если оно делается только во имя новизны – это опасно. Ведь есть законы природы. Они удивительно гармоничны (когда я был молодым, думал, что гармония – это гармошка).

- Разве актерство – не профессия, в которой всегда нужно показывать себя в новом качестве?

- Нет. Такого не может быть. Нужно постоянно иметь проблему и о ней говорить. Что значит "новое"? Тебе ведь интересна музыка Моцарта, потому что ты ее узнаешь – это Моцарт!

- Значит Моцарт – личность. За личность вы и де Ниро любите.

- Только личность. Все уже было. После Ромео и Джульетты тема любви снята, но все равно люди продолжают рассказывать о ней, ставить спектакли. Потому что интересно, когда личное: наблюдать за тем как ЭТОТ артист или человек рассказывает о своей любви. В этом нет ничего нового.

- Где грань между узнаваемой личностью и узнаваемыми штампами?

- То, как на тебя воздействуют. Воздействие сильной личности – это гипноз. Очень трудно распахнуть себя. Нам легче слушать (я не хочу ни в коем случае никого обидеть) ту сурагатную музыку, которую нам крутят, чем того же Моцарта. Потому что Моцарт все время говорит нам о чем-то, что надо суметь разгадать, а человек устает от этого. Мне трудно настаивать на этой мысли, потому что у нас есть большая проблема – это разные возрасты. Я ведь почти ухожу с рынка, как говорят, а ты только туда входишь. Поэтому я многие вещи могу сказать – ты из солидарности и уважения ко мне кивнешь головой, а сама подумаешь – Че он говорит ерунду какую то? Это естественная вещь. Знаменитый конфликт поколений, отцов и детей существует – его никто не придумал. Я это испытываю каждый день – ведь я все равно должен их понять, моих молодых коллег по театру, артистов. Но многие вещи меня не очень приятно удивляют.

- Вы говорили, что в актерстве 90% лишних глупых людей, так как умные стали дипломатами и т.д.…

- Как в любой другой профессии. Я приведу в пример жестокие слова Антона Павловича Чехова: он сказал, что настоящих, хороших очень мало, остальное – навоз. Навоз – в смысле удобрения. Вот такая жестокая фраза от такого гениального доброго человека. Но это правда.

- С кем тогда вы дружите?

- С Чеховым. Я беру с собой книгу: весь день занимаюсь делами, а вечером открываю, и слушаю, что мне рассказывает Чехов. И у меня оттаивает душа… Так же как и Моцарт, как и Пушкин. Я не говорю вам какие-то заумные вещи: для меня это элементарно и просто. Я в них нуждаюсь. Серьезно нуждаюсь.

- А в людях?

- Нет. Я не очень люблю людей, но очень люблю детей и животных. Мой Фил умер.

- Мне доводилось общаться со многими актерами ваших лет, но почему-то только к Джигарханяну возникает желание пойти за мудростью.

- Насчет "мудрого" я не знаю. Мы о чем-то договариваемся. Ты, наверное, обратила внимание – приклеиваем определенный ярлык и тихонечко к этому привыкаем. "Гениальный артист или писатель", "потрясающий художник" – мы даже не задаем себе вопрос. Все то, что уже имеет это ярлык, меня не греет, меня не будит, не возбуждает.

- У вас тоже были ярлыки?

- Да. Хоть бы "мудрый". Я не мудрый. Я не знаю, как жить. Чем дальше, тем больше не знаю. Я не знаю, как быть объективным, и надо ли быть объективным. А может быть, невозможно быть объективным, а нужно быть очень субъективным.

- В вашей жизни есть место глупостям?

- Каждый день. Потому что все относительно – как договоримся.

- С кем?

- С природой, с жизнью. Я что-то делаю, а только потом жизнь меня приводит к тому, что это была полнейшая глупость. И тогда я понимаю, что я жил в придуманном мире. Знаешь, я очень люблю (живым его видел) Лоренса Оливье: он был человек невероятного дарования – актер, личность; он сказал одну очень хорошую фразу (он много хороших фраз сказал): "Актерская профессия – это всю жизнь уметь различать жизнь и иллюзию". Я вам дарю эти слова – теперь думайте об этом, а мы с тобой будем думать много лет – что такое жизнь, а что такое иллюзия. Ес? Ты должна сказать "Оф кос".

- …это я уже начала думать.

- Думай. Это хорошее занятие.

- Киноведы за вас подсчитали количество фильмов с вашим участием – есть ли в их числе лента, которую хотелось бы переиграть?

- Нет. Это детское, почти школьно-пионерское желание: если бы… – я бы не совершил этих ошибок. Мы с тобой можем договориться, но тогда бы мы совершили другие ошибки. У меня никогда не возникало желания, честно говорю, что: Ах! Если бы мне сейчас лет сорок! Ух! Сейчас я дал бы дрозда!

- Как вы себя ведете, когда долго нет работы?

- Очень хорошо себя чувствую. Ведь я все равно занимаюсь тем, что, как мне кажется, мне подарила природа – обезьянничаю. Это то, раде чего я родился – обезьянничать. Мне нравится обезьянничать.

- Едва уйдя из Маяковского, вы приняли приглашение от Захарова играть с Чуриковой "Город миллионеров". Если Марк Анатолиевич вас вновь позовет, поддадитесь?

- Нет. В этом нет никакого драматизма, просто я понял, что по состоянию здоровья (не в том смысле, что я болен), а по энергетике я уже не интересен. Я грубо скажу тебе, а ты перефразируй как-то поумнее: я уже не могу рожать детей по техническим причинам – уже возраст не тот. Еще можно сыграть что-то на сэкономленном топливе, но мне это уже не интересно. Мне лично не интересно.

- Сейчас в Москве вы руководите собственным театром. Можете на свой вкус назвать хорошие столичные театры?

- Ты знаешь, такого понятия нет. Есть хорошие спектакли, есть хорошая аура в театре – благодаря лидеру, благодаря дезодоранту, который витает в воздухе… Мне однажды один человек, иностранец, сделал самый для меня большой комплимент: он сказал – "У вас в театре самые чистые туалеты". Я очень этому обрадовался. Ведь из этого, в конце концов, состоит то, что мы называем культурой. Кто-то сказал, что о культуре нравственности и культуре нации нужно судить по кладбищу и общественному туалету. На эту фразу реагируешь не сразу, но когда подумаешь – понимаешь, какая в этом прекрасная правда.

- А по кладбищу как судить?

- Какое кладбище. Я не большой любитель ходить на кладбище, но как нам сказал великий гений … : "На свете счастья нет, а есть покой и воля". Это покой. Я иногда туда приду, вынужденно, и смотрю, кто кого перехитрит…