Cамый известный оперный голос Украины: "От Сталина получил два пакета: с едой и выпивкой"

Имя: Дмитрий Гнатюк

Ро­дил­ся: 28.05.1925 в c. Мамаевцы, Черновицкой области (Ук­ра­ина)

Будущий Народный артист и герой Украины, режиссер, депутат трех созывов родился в обычной крестьянской семье. Свой путь начинал с должности сталевара. У Гнатюка три высших образования — Киевское музыкальное училище, вокальный факультет КГК им. Чайковского и режиссерский Киевского института им. Карпенко-Карого. Работал в Черновицком областном драматеатре. С 1988 по 2011 — худрук и главный режиссер Национальной оперы Украины. Сейчас преподает в киевской консерватории им. Чайковского. Кроме многочисленных оперных арий — "Пиковая дама", "Евгений Онегин", "Аида", в популярном жанре визитными карточками Дмитрия Михайловича являются бессметрные украинские хиты — "Черемщина", "Рідна мати моя", "Дивлюсь я на небо", "Два кольори". Пел для советских генсеков — И. Сталина, Н. Хрущева, Е. Фурцевой. Однажды в одном интервью сказал: "Я имею практически все ордена и дважды Герой. Не скрою, не возражал бы при жизни увидеть в селе у домика, где родился и жил, свой бронзовый бюст". Жена Галина. Сын Андрей и внук Дмитрий.

Деоккупация юга страны – как украинские военные отвоевывают территории

Запрет на передвижение по стране для военнообязанных – все детали

Ракетные удары по мирным украинским городам - июль 2022

Ядерный терроризм россии

В марте самому известному оперному голосу Украины Дмитрию Гнатюку исполнится 90. А он по-прежнему франт — целует дамам ручки, носит белоснежную рубашку, галстук и костюм. Мы встретились прямо у входа в консерваторию. Гнатюк в черном пальто, меховой шапке и с тросточкой в руках. Передо мной не просто человек, а целая эпоха. Даже не верится, что он пел для Сталина, Хрущева, Фурцевой... "У нас в кабинетах так холодно, что я даже не раздеваюсь", — говорит Гнатюк. "Вы преподаете в консерватории, а у вас хоть свой кабинет есть?" — спрашиваю я на ходу, но Гнатюк удивляется: "Нет, он мне не нужен. Вы извините, у меня есть только 45 минут, пока идет пара".

— Дмитрий Михайлович, не хочется начинать беседу с политики, которая вмешалась в нашу жизнь. Давайте о приятном. В марте будущего года у вас серьезный юбилей. Собираетесь что-то устраивать по этому поводу?

— Я даже не ощущаю его и спокойно к этой дате отношусь. Дай Боже, чтобы здоровье позволяло. Конечно, солидный возраст, и я жду юбилея, надеюсь, он будет нормальным. Хотя я еще не знаю, как это будет. Важно быть в форме, ощущать, что ты живешь, творишь. Думаю, дома точно не буду его отмечать. Для этого нужно иметь людей здоровых вокруг, а супруга моя уже не может накрыть на стол, а я тем более. Если же связываться с рестораном, то на банкет тысячи нужны... А мы люди небогатые.

Главное, что я не хожу без дела, что-то делаю по хозяйству, работаю в консерватории, да и желание петь меня не покидает. Еще пять лет назад я разъезжал по всему свету, а сейчас не гастролирую — отказался от этого полностью. Хотя чувствую себя прекрасно, и голос остался таким же, каким его любила публика, но организм поизносился. Если не остановиться, можно плохо закончить. У меня есть своя норма: не пить, не гулять и не издеваться над своим здоровьем.

— Все высоты взяты. Чего еще хотите от жизни?

— Хочу еще пожить хорошо и не думать, что у меня завтра сольный концерт, что нужно ехать за границу и отрабатывать по двадцать выступлений. Я решил немного отдохнуть. Не знаю, сколько это будет продолжаться (смеется). Может быть, это финал, но я решил немного пожить для себя.

— Вы как-то рассказывали, что когда приехали в Киев поступать (Гнатюк родился в Черновицкой области. — Авт.), знакомых в городе у вас не было, и вы четыре ночи провели на скамейке на Владимирской горке... Гуляете по тем местам?

— Не очень часто, но когда есть свободное время, иду. И я молодею там. Такое удовольствие от этого получаю — даже не представляете. А в юности какая-то судьба меня вела. Приехал в Киев, а куда идти — не знаю. Пошел до Владимирской, потом до Бессарабки, увидел разбитый Крещатик (певец приехал в столицу в 1946-м), и аж дух захватило. Дошел до филармонии и вижу, что с горы на меня смотрит Владимир. Я глянул на памятник, прищурил глаза, увидел, что там какая-то скамеечка есть, и подумал: все, буду здесь ночевать. Там такие виды открываются, что я влюбился в Киев и сам себе сказал, что не смогу жить без этого города.

— Вы жили в такой век, когда творили бриллианты от искусства — Гмыря, Рыльский, Яковченко... С ностальгией вспоминаете то время?

— Я бы не сказал. Есть какие-то другие способы утихомирить свое сердце. Но это уже под секретом.

— Единственная женщина в советской политике — Екатерина Фурцева, звала вас в Москву и благодарила за песни. За что вы удостоились такой благосклонности?

— Она была со всеми строгой, но с людьми, которые честно отдавали государству деньги, была очень аккуратна. Я отдавал все и иногда думал: какого беса мне петь бесплатно и отдавать все, но что поделать (смеется). Сколько я мог заработать — страшно сказать. Я мог бы быть миллионером, если бы мне дали хоть 10% от той суммы, которую я получал, гастролируя с концертами.

— Какая у вас была ставка?

— В нашем театре (Гнатюк с 51-го работал в киевской опере, потом стал ее директором, режиссером. — Авт.) даже по тем временам была довольно высокая — в месяц по 5—7 тысяч рублей. Это были очень хорошие деньги, но мы их просто проедали. Нужно было отправлять на курорт жену, детей, родителей, так что все уходило в семью.

— У вас огромный репертуар, но главными вашими песнями называют "Черемшина", "Два кольори" и "Пісня про маму". Когда вы слышите, как эти песни поют сейчас, в современной подаче, вам нравится?

— Мало что нравится. Часто поют лишь бы спеть. А вот вложить сердце и душу не всем удается, но я не хочу никого критиковать — я в таком возрасте нахожусь, что мне вызывать какие-то эмоции уже не нужно.

— В семье, когда собираетесь все вместе, поете?

— Нет, сейчас уже нет. Это было, когда в молодости собирались, и друзей было много, а сейчас многие ушли уже, и возраст солидный, хочется более спокойно жить.

— Люди, которые были на ваших концертах много лет назад, рассказывали, что из города в город вы переезжали сами на своей старенькой машине…

— Я уже и не помню. Я объездил весь мир в полном смысле этого слова. Помню, когда в первый раз приехал в Египет, получил огромное удовольствие, когда сам дотронулся до этих древних памятников.

— Окна вашего дома в Киеве выходят на памятник украинскому актеру Николаю Яковченко, с которым вы очень дружили. Помните, с чего начиналась эта дружба?

— Я с ним был в прекрасных отношениях. Будучи студентом, не пропускал ни одного его спектакля, чтобы только посмотреть на него — я был взволнован его искусством, игрой. Но знал о его недостатке — он любил выпить. Однажды его за это даже уволили из театра, так я ходил к министру — просил, чтобы вернули. Мне пообещали, что это сделают, но пусть, мол, почувствует дисциплинарные меры. Мы с Николаем встретились уже после этого случая через какое-то время на улице Прорезной в кинотеатре. Он был так рад нашей встрече, что сказал: "Дмитро, амба, крышка, я завязал". "Поздравляю", — отвечаю. А он: "Но с тобой выпью с огромным удовольствием" (смеется). Он был такой смешной: и человек хороший, и актер прекрасный, но любил выпить.

— А с поэтом Максимом Рыльским как вас судьба свела?

— Он относился ко мне, как к младшему брату, ведь был намного старше меня. Когда он баллотировался в депутаты Верховной Рады, то не раз просил меня выступить в его предвыборной кампании. Он был прекрасным поэтом, всегда мог найти какое-то хорошее слово, посоветовать. И это меня в нем привлекало. Но стихов для меня не писал (смеется).

— Вы как-то говорили, что и сейчас помните до мелочей тот день, когда, будучи молодым и зеленым, пели для Сталина. Меня не столько удивило, что вы перед ним пели, сколько то, как простой студент удостоился такой чести?

— Дело было так. Григорий Веревка, который руководил уже тогда своим хором, часто меня приглашал выступать в своих концертах. И вдруг предложил: "Поедем в Москву выступим" — как раз справляли 70-летие Сталина. Я еще был студентом, и профессор запрещал выступать. Но мы все-таки поехали. После концерта подходит один человек к Веревке и говорит: "Кто у вас может выступить завтра в два часа дня и спеть две украинские песни?" Мы познакомились, и на следующий день в условленное время за мной приехала машина. По дороге все было нормально, но когда я увидел, что мы заезжаем в Кремль, меня охватило волнение. Я думал, что не смогу петь, но публика хорошо принимала, и все пошло хорошо. Потом ко мне подошел сам именинник и говорит: "Где вы работаете?" Я говорю, что студент консерватории. Они хотели меня отметить, но что студенту скажешь. После выступления посадили меня за стол, а я хоть и был голодным, как все студенты, но ничего не мог съесть от того, что переволновался. Потом пришел еще один человек и говорит: "Если вам неудобно, можете уйти". А там сидели Лемешев и много других. Один из важных гостей мне говорит: "Молодой человек, что это вы так плохо кушаете? Я в вашем возрасте съедал за один присест курицу". В общем, меня завели в другую комнату и вручили два пакета — в одном выпивка, в другом — обед. С этим провиантом я поехал к Веревке, и мы всю ночь радовались, как прошла наша гастроль в Москве.

— Но это же и опасно было: не знаешь, чем обернется такое выступление...

— А я больше молчал, чем говорил.

— Вы пели дуэтом даже с маршалом Ворошиловым. Как так получилось?

— Это было как раз на этом празднике. Никто никому петь вместе не предлагал. Он начал петь, а я подержал. Кстати, у него был хороший голос.

— А Хрущеву вы на бис три раза пели "Пісню про рушник"... После таких выступлений карьера пошла в гору?

— Я как-то не обращал на это внимания. Но потом был еще один партийный вечер, на котором был Хрущев, и я выступал уже как солидный актер. После того как закончил выступление, зашел Хрущев и говорит: "Дмитро (он меня так называл), вы пели на юбилее Сталина, будучи еще студентом, и не получили звание народного артиста, а теперь мы вам присваиваем звание". И так я стал народным.

— С вашим однофамильцем Николаем Гнатюком знакомы? Многие думают, что вы родственники.

— Нет, родства у нас никого нет, просто однофамилец. Николай какой-то странный: считал, что он такой известный артист, что знакомиться с таким, как я — не знаю, за кого он меня принимал, — негоже. Вот такой гордый человек.

— Все оперные артисты жалуются на табу в еде. А вот ваша сестра рассказывала, что на 55-й день рождения приготовила вам поросенка. У вас есть список запрещенных продуктов и какая-та спецдиета для голоса?

— Когда был молодым, может быть, и любил свининку, а потом уже нет — жирные блюда плохо сказываются на организме. Не очень хорошо, когда человек объедается. А я никогда в жизни не объедался. Сейчас я не переедаю и больше, чем положено, не сплю. Ем обычные блюда украинской кухни. Для голоса я не делаю ничего особенного, но и того, что нельзя, не делаю: не пью, холодное не ем… Выпивка — самый большой враг. Когда известные артисты пьют, это очень плохо отражается на голосе и вообще на человеке. В компании рюмочку или полстакана вина можно, но я особо никогда не увлекался этим.

— Вы были депутатом трех созывов при СССР и одного созыва Верховной Рады Украины. Что испытываете, глядя на то, что сейчас происходит со страной, которую вы так любите и воспеваете в своих песнях?

— Украина богата не только хлебом и салом, но и прекрасными людьми. Наша нация прекрасна, и я не понимаю, почему она так неудачно живет. Неужели нельзя, чтобы люди не убивали друг друга? Думаю, наше правительство очень пассивно к этому относится. Это одна из лучших стран в Европе, и я не знаю, почему мы должны быть второсортными. Почему нас могут обижать, а мы не можем ударить в ответ кулаком? Почему в других областях убивают солдат, стариков, молодых, а власти смотрят на это? Как это можно допустить?

— Не жалеете, что связались с политикой?

— Нет, не жалею. Это тоже было для меня уроком. Я пытался сделать что-то полезное для страны, но при советской власти это было сложно. К тому же мои недруги писали на меня анонимки...

— Вы были очень дружны с Виктором Ющенко. В чем заключалась ваша дружба?

— В человечности! Мы были знакомы еще до того, как он стал президентом. У нас дачи рядом находились. Не знаю, почему так все случилось во время его президентства, но я могу расписаться, что это очень порядочный человек. Я считаю, что ему не повезло с кадрами. У него была цель сделать для Украины что-то хорошее, но ему не дали.

— А вы поддерживали Оранжевую революцию?

— Конечно! Я хотел чем-то помочь и выступал на Майдане. Он даже не просил меня — это был естественный шаг с моей стороны.

— После одного вашего интервью, в котором вы неоднозначно высказались об Анатолии Соловьяненко (был солистом Киевского театра оперы и балета. — Авт.), разразился скандал. За отца вступился сын, наговорив о вас кучу гадостей. Почему вы ничего не сказали в свою защиту?

— Такие вещи может говорить только такой идиот и безграмотный человек, как Анатолий Соловьяненко-младший. Я ему когда-то даже помогал экзамен сдать. Когда он пришел на мое место в оперном театре, я просто написал заявление об увольнении. Мне никто не говорил ни "до свидания", ни "здравствуйте" (смеется). Я ни у кого ничего не просил и я бы не вернулся в тот театр. Потому что он сейчас совершенно иной — его уже попросту нет.

А что касается Соловьяненко-старшего, то мы были с ним друзьями и дружили до тех пор, пока он не сказал, что ему портит голос... украинский язык. Он не признавал ни Украины, ни языка, ни нашей культуры. Говорить такие вещи, когда работаешь в театре, когда тебя уважают... Как можно реагировать на это украинцу?

— А у вас сейчас нет обиды и ненависти к этому театру?

— Нет, к театру у меня нет никаких претензий — я прожил там такие хорошие годы.

— Ваши многочисленные регалии сказываются на материальном достатке — на пенсии?

— Пока нет. Хотя пенсия у меня достойная. При этом я никогда не откладываю на черный день. Семья большая: то этому помочь нужно, то этому. А с людьми я всегда толерантен, если нужно в чем-то выручить, я не отказываю. Деньги у меня никогда долго не задерживались — я их раздавал. А больших гонораров советские артисты не получали: существовала своя ценовая градация, артисты не могли диктовать свои требования. Заплатят сколько положено, и на этом все. И богатыми людьми нельзя было быть. Зажиточными еще можно, а богатыми — нет.

— Вы с супругой вместе со студенческой скамьи. Сразу поняли, что это ваша судьба?

— Я даже боюсь считать, сколько мы вместе. Поженились, когда мне был 21 год. Наша встреча была такая интересная. Мы были знакомы и я ей сказал, что хотел бы побывать на родине Шевченко, а она жила в селе Казацкое — это было в 3 км от шевченковских мест. И она предложила: поехали. Мы совершенно тогда не думали о том, что поженимся. Но так интересно прошло наше путешествие, мы побывали в этих шевченковских местах, такое удовольствие получили... А когда вернулись в Киев, пошли в загс и расписались. Бедные такие были, что свадьбы как таковой и не было. Жена у меня филолог, занималась всегда своими делами, и я ей не мешал, и она мне тоже не мешала в моем деле. И слава Богу, что мне попалась такая жена — вытерпеть меня очень тяжело. Всякие бывают семейные казусы, но мы никогда не враждовали. У нас родился сын, мы очень переживали за него и до сегодняшнего дня им гордимся — он очень разумный и порядочный, работает в университете на кафедре иностранных языков. А внук трудился на фирме, но она лопнула, и сейчас он безработный.

— И что, жена никогда не ревновала?

— Это мимо нас не прошло, но все хорошо заканчивалось. Мы прожили жизнь, и я очень этим доволен. Дома даже сейчас обращаемся друг к другу только ласкательными именами: она меня зовет Дмитриком, а я ее — Галюней (смеется).

— А не хотели второго ребенка?

— Хотели, но так сложилось, что жена уже не могла больше иметь детей. Хотя в моей семье было шестеро, и я мечтал, что у меня будет трое, а то и четверо.

— Какой подарок вам хочется получить на юбилей?

— Никогда об этом не думаю. Обадуюсь любому, даже книжечке. Дорогих подарков всегда старался избегать. Однажды хотели подарить мотоцикл, но я отказался — не умею ездить. Хотя машина у меня есть, но сейчас я уже за руль не сажусь — боюсь. Хотя до последнего водил сам.