Главный хирург Министерства обороны: "Даже потеряв руку, ногу, парни хотят в зону АТО"

Имя: Анатолий Шудрак
Ро­дил­ся: 28.01.1968 в Хмельницкой области

B Главном военном клиническом госпитале Минобороны Украины трудится больше 20 лет — с 1993-го. До этого по окончании факультета подготовки врачей Военно-медицинской академии служил в Прибалтике.

Начинал, что называется, с самых азов — с медслужбы войсковой части, был командиром операционно-перевязочного взвода.Затем получил назначение в Киев старшим ординатором хирургического отделения Главного клинического госпиталя.
Работал и в других отделениях клиники.

Деоккупация юга страны – как украинские военные отвоевывают территории

Запрет на передвижение по стране для военнообязанных – все детали

Ракетные удары по мирным украинским городам - июль 2022

Ядерный терроризм россии

С 2008-го — ведущий хирург госпиталя, а с 2010-го  — главный хирург Министерства обороны. Не кабинетный — практикующий.

Полковник медслужбы Анатолий Шудрак считает себя непубличным человеком. К журналистам относится настороженно. Разговорить его непросто. Отвечает коротко, односложно. Попросил выключить диктофон.

— Анатолий Анатольевич, хотели бы услышать что-то о работе ваших коллег, но только без общих фраз о профессионализме, самоотверженности, чувстве долга... 

— Понимаете, то, о чем вы спрашиваете, проявляется каждый день. Профессионализм. Самоотверженность. Самопожертвование. Но вам подавай нечто из ряда вон. А здесь, в госпитале, сенсации ежедневно. Только врачи об этом не говорят. Они честно и добросовестно выполняют свою работу. Для них это призвание. А для кого-то — абстрактные слова.

— Хорошо. Какая самая сложная операция была после начала АТО? Какая-то невероятная ситуация, которая вас, опытного хирурга, вогнала в ступор, а затем побудила принять неординарное решение, и это спасло чью-то жизнь...

— Такие сплошь и рядом. Ну, допустим: пуля прошла с одной стороны брюшной полости в другую, пробив и повредив все, что только можно. А человек остался жив. Или другая ситуация — когда с помощью современных технологий, без разрезов, лишь через три маленьких дырочки удалялись огромные осколки. Всяко бывает.

— Когда получается, ощущаете удовлетворение?

— Ну, конечно. А иногда выходишь из операционной и понимаешь — несмотря ни на что, с такими тяжелейшими травмами человек обречен. Разными людьми это воспринимается по-разному...

— Мы видели, с каким напряжением работают хирурги — это какой-то нескончаемый поток!

— Все устали бешено. Ритм сумасшедший. Но по-другому невозможно. Из зоны АТО поступали десятки тяжело раненных, и мы почти перестали оперировать плановых больных. Кроме онкологии, мелкой плановой хирургии, по сути нет. Онкобольным нельзя отказывать в операции — через месяц-два будет уже поздно. Но то, что можно отложить, откладываем. Госпиталь переполнен ранеными, пострадавшими и даже больными. У нас только в психиатрическом отделении более 200 человек находится.

— А обычно сколько?

— 30, ну 40... Пациентов с серьезными психическими отклонениями там немного. В основном, у людей различные реакции — депрессии, например. Представьте себе, мы здесь с ног от усталости валимся. А они там, на Востоке, смерть видели каждый день, страдания, кровь, мучения, все что хотите... Нервы таких нагрузок не выдерживают. Потому и срывы...

— В каких случаях хирурги оставляют осколки в теле раненых?

— Когда извлекать их крайне опасно из-за повреждений каких-то структур организма. Одно дело маленькие осколки внутри туловища, а другое — нейрохирургические ранения. Порой осколок лучше не трогать: попытка достать его сопряжена с очень высоким риском. Крупные стараемся удалять. Мелкие часто не трогаем. По опыту Великой Отечественной знаем — многие раненые жили с осколками годы и десятилетия.

— Мужчины-медики — понятно, им сам Бог велел быть хладнокровными, выносливыми. А женский пол как себя проявляет в боевых условиях?

— Женщины на передовой тоже есть. Это в основном средний медперсонал — медсестры, фельдшеры, анестезистки. В полевых госпиталях немало женщин. Терапевты, инфекционистки. Оставляют семьи, детей и едут туда, где нужны.

— Бывает, что оставила семью на мужа, уехала, а через два-три дня не выдержала и вернулась?

— Таких случаев не знаю. Если едет, то решение свое принимает осознанно, понимая, что там ждет.

— Почему вы категорически возражали, чтобы журналисты "Сегодня" побывали на операции (куда мы все-таки попали)?

— Операционная — не театр. И не место для журналистов.

— А зона АТО? А горячие точки, куда пресса тоже ездит?

— Мое мнение, что снимать операцию — не очень правильно. Оставьте это медикам.

— Наверняка случались в вашей практике и курьезы?

— В голове такая каша, что не до курьезов. Вот сейчас докурю, выпью чашку кофе и снова — на операцию. Забыв обо всем, кроме одного — чтобы она прошла успешно.

— Виталий Андронатий, глава Военно-медицинского департамента Минобороны, на наш вопрос, где чувствует себя востребованнее, полезнее, ответил, что в зоне АТО (кстати, там его сын, тоже медик, получил недавно две контузии), но не среди бумаг в служебном кабинете. А вы?

— Каждый должен заниматься своим делом. В зону АТО я поехал, чтобы в первую очередь определить и сориентироваться, как надо решать организационные вопросы, которых возникает немало. Там очень многое понял. Объездил полевые госпитали, мобильные группы. Побывал в Днепропетровске, Харькове, все увидел своими глазами, пообщался с людьми. Там нет мелочей. Хочешь, чтобы механизм работал, как часы — надо все отладить, разложить на составляющие — от ранения и до выписки. Каждый этап должен быть отработан досконально. Это не то, чем занимаемся в повседневной деятельности в мирное время. Там война. И значит есть нюансы.

— Рассказывают, что среди тех, кто прибывает на побывку, встречаются люди, которые под любым предлогом не хотят уже возвращаться в зону АТО...

— Такие есть. А есть те, кто без ноги, без руки, но требуют протез и снова готовы ехать воевать. Свое предназначение в сегодняшних условиях люди воспринимают неодинаково.

— Как рассматривать нежелание вернуться? Лучше оставить такого, чем отправить, или наоборот?

— Здоров, значит, должен служить. А выявили заболевание — конечно, спишут. Сейчас с этим очень строго. Ко мне масса людей обращается с просьбой освободить от службы.

— А вы?

— Не занимаюсь. Принципиально.

— И если друзья-знакомые обращаются?

— Неважно.

— Как отказываете? Что говорите?

— Что хочу нормально жить. И не хочу в тюрьму.

— Срабатывает?

— Срабатывает.

— Деньги предлагают?

— Когда о таких вещах говорят, это априори подразумевается в виде благодарности. У меня два сына. Одному 23, другому 22. Заканчивают медуниверситет, лечебный факультет. И оба совершенно точно знают, что отмазывать от армии отец не будет...