"ГЛАВНОЕ, ГОЛУБЧИКИ, НЕ НАДО ТЕАТРАЛЬНОСТИ!"

"Главное, голубчики, не надо театральности... Просто все надо... Совсем просто... Они все простые, заурядные люди..." -- об этом просил Антон Павлович Чехов -- во время первых репетиций "Чайки" на сцене Александринского театра.

Следует признать, что в последние годы "модные" спектакли зачастую превращаются в пособие по психиатрии. Поиски же достойного материала на этом поприще, как правило, заводят в тупик даже самых раскованных из театральных экспериментаторов. Спросите любого режиссера, мыслящего самыми современными категориями, где в этом случае спасительный выход? Не Чехов ли Антон Павлович?

Да, к Чехову в последнее время возрастает неподдельный интерес. Шутка ли, в этом сезоне тринадцать "Чаек" по одной только Москве! Ни один уважающий себя театр "не избегает" чеховского наследия, ибо если не Антон Палыч, то кто же тогда? Современность, увы, всегда беднее.

Однако, ни псевдоклассической, ни авангардной трактовкой уже никого не удивишь. Что толку говорить "все одно и то же, одно и то же...", что "вечное" набило оскомину. В конце концов, дело вовсе не в чувстве мелкой зависти, питаемой современниками к классикам, а в банальных зрительских потребностях. "Загадочная славянская душа" требует все больших доз шокотерапии.

Нынешний театральный сезон в Киеве, конечно, не обойдется без Чехова. Все ту же "Чайку" готовит столичный Театр юного зрителя, к тому же свои версии бессмертной "комедии" везут в Киев сразу два московских театра. Так, 16 и 17 сентября на сцене театра им. Ивана Франко будет представлена "Чайка" от московского театра "Школа современной пьесы". Чехов и здесь самый современный: постановка Иосифа Райхельгауза стала визитной карточкой московского театрального сезона. Да, "Чаек" -- стаи, но больше всего пишут именно об этом спектакле: "Издевательство над классикой в пылу театральной коммерции!","Одна из самых неординарных трактовок чеховского наследия", "Нина -- чудовищна, немыслимо вульгарна, просто девочка из рекламы "Орбит"!".

Гнев и милость театральной критики неожиданно (а может быть, и закономерно) упали в благодатную почву внезапно пробудившейся всенародной любви к Антону Палычу. Дошло до абсурда: имя Чехова, не без стараний все той же критики, как-то незаметно превращается в торговую марку для московских театралов.

С возрастанием спроса на Антона Палыча все острее становилось понятие ответственности режиссера: здесь ведь не Америка, где режиссер Райхельгауз предварительно "разминался" постановкой "еретически-гениальной пьесы Чехова". Американцы могут себе позволить счесть "мутным" и нудным автора, с чем, кстати, согласился бы и сам автор во времена написания "еретически-загадочной". Наш зритель, не задумываясь, переадресует свой сарказм режиссеру.

Треплев у Райхельгауза (в этой роли дебютировал как актер молодой режиссер Виктор Шамиров) кому-нибудь неизбежно напомнит интеллигентного психопата мистера Чесвика из романа Кена Кизи "Над кукушкиным гнездом". Нарушение и "смысловое переполнение" классических канонов позволяет режиссеру ломать законы сценографии, задействовать сопереживающего зрителя непосредственно в происходящем на сцене. Воплощенная идея единения актеров со зрительским залом, вовлечения зрителя в процесс сопереживания и аутопереживания напоминает иногда известный психотренинг Вернера Эрхарда. Тренер сообщает залу: "Вы -- ж...ы!". Поначалу энтузиазм трепетного согласия возникает лишь у особо отъявленных мазохистов. Однако под конец весь зал честно признается: "Мы -- ж...ы!".

Трансформации же таких простых, "сумеречных" и трогательных как в своём духовном убожестве, так и своей одухотворенности, чеховских героев уравновешивает чашу весов.
И становится понятно, что все мы (именно все мы, а не они -- актеры, и мы -- зрители) провозглашаем с помоста: "Мы -- фальшивые, невротичные, закомплексованные... обыкновенные!". Чеховские "сумерки и полутона" в и без того драматичной "комедии" дают интереснейшую пищу для размышлений о состоянии современной души.