"ХУДОЖНИК ШАВКАТ ВСТРЕТИЛ МЕНЯ, СТОЯ НА ГОЛОВЕ В ГОЛОМ ВИДЕ"

На третьем часу беседы, попивая зеленый чай с медом, заботливо приготовленный женой Аллой, Шавкат признался, что вообще-то он давно избегает общения с газетчиками. Но было уже поздно... Шавкат тих, спокоен -- при этом чрезвычайно уверен в своей правоте.

ВЫПИВАЮ РЕДКО, НО С ИЗБРАННЫМИ

Шавкат Абдусаламов -- личность таинственная, неуловимая и вездесущая. Художник, сценарист, киноактер, он работал с Тарковским, Климовым, Шепитько, Антониони... Живет в основном в Москве, иногда -- в Париже. Сейчас наездами бывает в Киеве, сотрудничает с Андреем Жолдаком: делает сценографию для его будущего спектакля "Три сестры" в Театре Франко, а для постановки на фестивале в Румынии буквально за полтора последних месяца написал пьесу "Театральный сезон 1914 года". Пьеса -- о театральной труппе, куда приезжает режиссер из России Иванов, чтобы ставить чеховскую "Чайку". А они -- замкнулись в старых "масках" (рабочее название пьесы звучало как "Комедия дель арте" -- итальянская комедия масок). Режиссера должен играть Анатолий Хостикоев. Шавкат, потрясенный спектаклем "Швейк", писал пьесу специально "на него".

-- Перед всеми нами есть главный пример -- великий творец Господь. Если человек не творит -- он не выполняет основную функцию, данную свыше. Господь создал настолько совершенное творение, что оно живет независимо от него, и у нас возникает мысль: а есть ли он?! Птицы, бабочка летает... Ну-у! Глупо думать, что кто-то ею управляет!..

Я видел у себя в мастерской, как вдруг исчезла, просто растворилась в воздухе бабочка. Это частность -- но мне это очень многое дало: я понял, что "энергетика", "параллельные миры" -- не выдумка конца века. Я был в здравом уме, не пьян... Я вообще редко выпиваю.

-- Редко, но с избранными?

-- Да. Это не значит -- с артистами или там с начальством. Просто с людьми, которые мне приятны. Хотя Андрей Жолдак и говорит, что "иногда для дела надо", но я так не могу. Как раньше сдавали фильм и говорили: "Вот пусть только худсовет примет -- а я потом все переделаю". Это Лариса Шепитько так говорила, когда "Восхождение" снимала. Она очень хотела взять меня на ту роль, которую потом Толя Солоницын сыграл. "Лариса, но я же не артист!" -- возражал я. А она: "Мне глаза твои нужны! Артистов -- много, а глаз -- нет. Просто, когда ты думаешь -- у тебя это отражается в глазах". Она была удивительная -- нежная, красивая, умная -- фотографии не передают ощущения... Она меня и сосватала своему мужу, Климову. Он -- огромный, двухметровый, а перед ним -- маленькая козявка Шавкат, метр семьдесят...

Лариса уговаривала меня работать с ней в последней картине -- "Прощание с Матерой", а я сделал все, чтобы не работать. И они все погибли... А потом картину доснимал Элем Климов, и я ему помогал делать эпизод с кладбищем. Помните, когда Матеру должны заливать?.. Люди, когда смотрят, думают, что это все настоящее. А это же все де-ла-ет-ся! Кино -- великая школа для художника. Хотя, вообще, нигде не стоит засиживаться. Я вот не намерен всю жизнь писать пьесы -- напишу 5--6, о том, что меня волнует, -- и займусь чем-нибудь другим.

-- Чем?

-- Еще не знаю. Просто если вы ключом открыли дверь -- вы им и все другие двери откроете... Художник -- это человек, который живет на горе, как я писал в журнале "Театр". После той статьи вдруг все стали серьезно интересоваться мною. Вплоть до того: а кто у него бабушка?

-- А кто -- бабушка?

-- (Пожимает плечами.) Она умерла в 82-м в 94 года. Меня в это время отправляли в Афганистан, и я проезжал мимо ее дома. Мы ехали снимать "Жаркое лето в Кабуле". Причем меня не хотели выпускать за границу: "Вы в таком-то году поругались с тем-то!" -- "Да я чихать хотел! Я понимаю, не пускали бы вы меня в Европу или Америку!.." И меня на следующий же день, без документов, под конвоем -- в Домодедово...

Чего мы там только не насмотрелись за много месяцев! С тех пор у меня сохранилась привычка: когда выхожу на балкон, смотрю, откуда стрелять будут. Все наши рассуждения о праведных войнах -- это даже не глупость. Это изначально аморально. Только после ТАКОГО можно по-настоящему понять фразу Достоевского о слезинке ребенка. Величие Федора Михайловича в том, что он-то это смог прочувствовать, сидя за письменным столом! Посмотрите на его лицо: я по возрасту его уже пережил или переживаю -- но я рядом с ним пацан! А Гоголь в последние годы жизни? Это же космизм! Вернадский таких людей называл космически чувствительными. А вы говорите -- Пушкин!

-- Может, он просто не дожил?

-- Да нет, у него все красивенько, словесная вязь -- но это пусть остается для Окуджавы. А мне есть о чем писать... Мне мальчик-компьютерщик набирал пьесу, так он Ибсена и Шоу пишет с маленькой буквы! Если человек читал Томаса Манна -- мне легче с ним разговаривать, я смогу перейти на намеки. А если он дальше "Дяди Степы" не пошел -- мне неинтересно!..

-- Как получилось, что вы стали работать с Жолдаком?

-- Нас свел Алексей Петренко. Андрей приехал в Москву со сценарием "Короля Лира" в надежде на то, что Петренко сыграет Лира. Он сказал: "Мне не очень нравится, но если ты заполучишь Шавката -- я буду играть". А с Петренко мы вместе работали на "Агонии" у Климова, где я был главным художником. Там тоже были свои проблемы: как это, нерусский человек -- и вдруг будет делать фильм про русского царя? Но настояли Климов и Шепитько. А они считались "приближенными", потому что отец Климова был правой рукой Пельше, так что Элем числился "непокорным, но своим"...

В ПАРИЖЕ ВСЕ -- ГОСТИ

-- Мне в Киеве очень нравится -- тополя, как в Узбекистане... Я же из Узбекистана. Уехал в Москву в юности. И все время, где бы ни был, ищу Узбекистан. А потом, моя учительница, приемная мама -- Мелания Ивановна Ткаченко -- была отсюда. Так что я в детстве делал иллюстрации к "Катерине" Шевченко и украинские песни слушал... Для меня Украина -- это немножко охлажденный Узбекистан и согретая теплом Россия. Без России я не могу -- и без Узбекистана тоже.