ОТШЕЛЬНИК ИЗ МОНЧИНЦЕВ

Недавно в маленьком живописном селе Мончинцы хоронили старенькую набожную женщину по имени Маланья, проведшую всю свою долгую нелегкую жизнь в делах праведных и служении Господу. А трудиться пришлось немало -- не многие, имеющие шикарные условия и заботу квалифицированных медиков, доживают до 82 лет.

Долгое время была она дьячихой в церкви, пользовалась уважением и почтением селян. Когда тело предали земле и в осиротевшем доме Маланьи по традиции собрались соседи, дабы справить "девятины", никто не представлял, какой "сюрприз" их ждет на следующее утро. И когда с чердака спустился 76-летний Степан Тихонович Ковальчук -- родной брат покойной, прятавшийся от людей долгие 57 лет, это казалось едва ли не чудом. До сих пор никто из помнящих Степана с ранних лет не верит в то, что он мог просидеть в добровольном заточении столько времени. Даже поговаривают, будто бы жил он преспокойненько у какой-то старухи в одном из сел.

Неказистый глинобитный дом на две комнатушки, покосившийся, вросший в землю сарай, маленький дворик да огород -- вот и все нехитрое хозяйство старика и его единственной оставшейся в живых родственницы -- двоюродной сестры. Согнутая недугом почти пополам, она, одетая в нечто невзрачное и бесформенное, всплескивает руками и неодобрительно качает головой: "Да зачем же о нем писать? Кому это интересно?.." Но тут же, деловито обогнав нас у самого порога, говорит: " Ладно, сейчас позову вам Степана. Подождите." И через несколько секунд мы оказываемся в пропахшем сыростью и церковным воском полумраке комнаты и громко здороваемся с "отшельником".

Нет, он не производит впечатления сумасшедшего, не шарахается от незнакомых людей, напротив -- вполне охотно соглашается на разговор. Лишь предупреждает заранее о своей глухоте и мы садимся почти вплотную. Нам не терпится узнать, как этот человек, будучи, как говорится, в здравом уме и крепкой памяти, смог выдержать 57 лет "домашнего ареста" и не тронуться рассудком? Что толкнуло его на этот шаг в далеком прошлом? Что он чувствует теперь, глядя на солнце и цветы, напряженно всматриваясь слабыми усталыми глазами в людские лица?

...Степану оставалось два месяца до совершеннолетия, когда началась война. Может быть, поэтому ему повестка так и не пришла. Парень, как и прежде, жил с матерью, теткой и старшей сестрой Маланьей, помогая им по хозяйству. Но вскоре в село пришли немцы. Никаких зверств, правда, не учиняли, лишь записывали трудоспособных мужчин на принудительные работы в Германию. Забрали многих, но Степану снова повезло -- в первую партию он не попал.

Мать всю сознательную жизнь была искренне верующей женщиной, в любви и поклонении Господу старалась воспитать и детей. Через некоторое время она предложила сыну сходить помолиться в Почаев. Раньше она уже бывала в святом месте. Степан согласился, и они отправились в путь.

Сейчас он уже точно не помнит где, но в одном из сел их глазам предстала страшная картина: десятки насыпанных на скорую руку холмиков земли, повсюду следы крови -- так фашисты расправлялись с ни в чем не повинными евреями. Вот тогда и душой и телом он впервые почувствовал животный страх боли и смерти, который не покидал его долгие годы, и вероятно, даже сейчас живет в укромном уголке сознания. Степан думал -- пусть это были евреи, но ведь никто не гарантирует украинцу жизнь и безопасность. Такая участь, возможно, уготована и ему. Тем более, что осевшие в селе захватчики сразу заявили: "За одного немецкого солдата будут расстреляны 100 мужиков!"

Они посетили Почаев, а когда возвращались домой, все судачили -- чем встретит их родное село. Осталось всего пару километров, и у самого леса Степан сказал матери: "Мама, идите, узнайте -- занесли меня в списки или нет. И если занесли, скажите, что я остался в Почаеве." Так и поступила набожная женщина -- солгала, опасаясь за судьбу родного сына. В село она вошла одна, и с тех пор соседи стали считать, что юноша остался в монастыре.

А вечером, под покровом темноты, боясь, чтобы никто не заметил, он вернулся и спрятался на чердаке. Только тогда еще не догадывался, что эти несколько квадратных метров под крышей станут для него убежищем, домом, целой Вселенной на долгие годы. Ведь в то время многие прятались кто где, только недолго. Переждут очередной "набор" дармовой рабсилы и выходят из схрона. Жизнь продолжается, все идет своим чередом. Но Степан не вышел ни после первого, ни после второго. К счастью, дом не обыскивали.

С наступлением холодов молодой человек перебирался на печь, что стоит в одной из комнат, а когда вновь по-весеннему ласково пригревало солнышко, взбирался на чердак, где, по его словам, был настоящий курорт. По хозяйству хлопотали мать, сестра Маланья и тетка -- три женщины, вынесшие на своих плечах все тяготы войны, а в сердцах сохранившие тайну Степанового спасения. Сестра служила в церкви, а вечерами подолгу сидела за швейной машинкой, выполняя заказы односельчан. Все любили ее -- скромную трудолюбивую, но иногда спорили между собой -- почему же такая достойная женщина не выходит замуж, не рожает детишек. В благодарность за работу ей приносили продукты. Но для брата настоящим событием становились обычные, порою старые газеты, в которые знакомые часто заворачивали отрезы материи, предназначенные для пошива платьев или брюк. Он читал и перечитывал их по десятку раз, по ничтожным крупицам собирая скудную информацию о том, что творится в мире. В меру сил и умения помогал сестре в портновском деле: подшивал края изделий, подкладку, обрабатывал петли. Всем домочадцам ремонтировал обувь. Но больше всего времени посвящал чтению и переписыванию священных писаний, принесенных из церкви сестрой. Имея за плечами 6 классов образования, буквы выводил старательно и красиво. Потом, используя кусочки картона, ткани, склеивал и сшивал отдельные листы, и получались настоящие книги. Иногда даже красил обложку краской.

Как говорит сейчас старик, не было такого дня, чтобы он сидел без работы. Да, мы еще не сказали об отчетах... Сестра, будучи дьячихой, должна была вести церковную книгу прихода и расхода всех денежных средств. Но сама не занималась этим, ей было утомительно копаться в цифрах. Необходимые бумаги она несла домой, и Степан с удовольствием садился за работу. Так тянулось много лет и теперь 76-летний "бухгалтер" не понимает, как никто из служителей церкви не заметил, насколько разительно отличается почерк в отчетах от сестринского. И действительно, как?..

Когда война подходила к концу, и немцы отступали, Степан боялся, что они погонят с собой всех оставшихся в живых мужиков. Ведь забрали даже его отца -- Тихона, к тому времени уже пожилого человека. Всю свою жизнь он трудился в поте лица, и всю жизнь страдал. Сколько Степан себя помнит, семья никогда не жила богато. Он привык к малому и довольствовался малым. Отца, у которого когда-то был свой дом, в тридцатых годах признали середняком. Раскулачивать его не стали, но хозяйство обложили налогом. Часть выращенной пшеницы надо было отдавать колхозу. И Тихон отдавал. Вскоре люди в коже пришли снова и объявили о повышении налога. Но и тогда хозяин согласился, сжав зубы. Лишь когда потребовали еще больше и отобрали, отогнав в колхозное стадо корову-кормилицу, не выдержал. Тайком пробрался на ферму, отвязал скотинушку и, зная в лесу каждую тропинку, отвел в Красилов на рынок и продал. Как злостные неплательщики, семья Ковальчук -- Степан с мамой и сестрой -- оказалась на улице. Дом и все, что в нем осталось, пошло в счет погашения "долга". А для отца дорога в село стала закрыта. Поскитавшись по городам и весям, выполняя любую посильную работу, он наконец осел в Винницкой области, где через некоторое время женился вторично. Там и умер, лишь за несколько лет до смерти узнав о невероятной судьбе сына.

...Отзвучал майский салют, война окончилась. Казалось бы -- можно и на волю.Но как раз в это время Степан серьезно заболел. Говорит: "Пью воду, а она будто не в желудок попадает, а бьет в правый бок -- боль ужасная, вдохнуть не могу. Утеплился я: пиджак, ватник, большой кусок ваты под мышкой. Но легче не становится. И так несколько месяцев. Думаю -- в армии шубы мне никто не даст, пропаду". И снова остался "отшельник" в своей "келье". Мать отнеслась к этому спокойно, смирилась. Так измоталась за годы, что, казалось,ей уже все равно. А сестра роптала, уговаривала выйти, предупреждала -- если вдруг найдут дезертира, отвечать за укрывательство придется всей семье.Дело не шуточное. Но Степан решил -- пусть пройдет зима, а весной, когда здоровье поправится и на улице потеплеет, может быть... Выйдет, объяснит,что все это время находился в Почаеве, который, кстати, освободили позже, а отсутствие в последние месяцы спишет на задержку в дороге.

Так и откладывал он свой выход в люди на месяц, год, пять, десять. Один страх сменялся другим, лето сменяло зиму, а привычка постоянно находиться в безопасности, жить в своем, убогом, отстраненном, но таком удобном и беспроблемном печно-чердачном мире так прочно вошла в кровь, что мысли о растраченной попусту жизни возникали все реже и реже. Благо дело, можно было заниматься любимым занятием -- перепиской религиозных текстов. Зачем? Для кого? Не затем ли, что бы хоть как-то заполнить зияющую душевную пустоту, отогнать сомнения и оправдать самозаточение хотя бы в собственных глазах, убедить себя в его необходимости? И хотя можно согласиться с фразой "лучше ужасный конец, чем ужас без конца", наш герой выбрал именно второе. Сам называющий себя арестантом, он выходил на свет Божий всего четыре раза.

Как-то в дом случайно попала пожелтевшая смятая газета. Степан, как обычно, внимательно вчитывался в каждую ее строку, пытаясь хотя бы отдаленно представить себе происходящее. Многие слова были ему незнакомы. Но именно здесь он нашел статью о человеке, который так же, как и он, живя с сестрой, прятался то от одной власти, то от другой целых 45 лет, после чего вышел из "схрона" и его простили.

Но даже после этого он не решился покинуть свою "тюрьму". Так и жил по привычке, переходя с печи на чердак и обратно, общаясь лишь с Маланьей и церковными книгами-журналами. Совсем слабой стала сестра. Уже не могла ни шить, ни копаться в огороде, даже небольшая работа в доме ее утомляла. С каждой неделей ей становилось хуже. И вот Степан наконец решил открыться людям. Но Маланья взмолилась: "Если ты смог выдержать столько лет, потерпи еще немного, дай спокойно умереть. А когда пройдет девять дней, на десятый можешь выходить. Больше ни о чем не прошу..." И Степан не посмел перечить. Запасшись водой и сухарями, влез на чердак и стал ждать. В это время в дом пришла его двоюродная сестра, дабы не оставлять Маланью умирать, как безродную собаку. И лишь на несколько дней до смерти бывшей дьячихи она узнала о существовании в доме Степана.

Старушку похоронили, а на следующее утро "отшельник" вышел во двор. Светило солнце, на яблонях желтели спелые яблоки. Мало кто из ровесников дожил до сегодняшних дней, но те, кто помнил Степана молодым красивым парнем, не верили глазам и ушам.

...Нам пора было возвращаться в Хмельницкий. Попросили Степана Тихоновича сфотографироваться во дворе дома. Он сразу сообразил, что к чему, забеспокоился: "Надо себя приготовить". Было заметно, что ему непривычно передвигаться даже в пределах куцего дворика. И все твердил: "Спасибо, спасибо за то, что простили".