ШУКШИНА ЗАДУШИЛО СОБСТВЕННОЕ СЕРДЦЕ?

В Москве прошел слух о том, что Василий Макарович Шукшин якобы не умер на съемках фильма, а был убит. Такого мнения придерживается и вдова писателя и актера Лидия Федосеева-Шукшина...

Последний раз они виделись за несколько дней до трагической кончины Шукшина. Было это на Дону, где Сергей Бондарчук снимал картину по шолоховскому роману "Они сражались за родину". Съемки были нелегкими, но Шукшина, по словам очевидцев, Лидия Федосеева застала "загоревшим и даже пополневшим". Тревожило, правда, сердце, но когда оно не тревожило?

Однако Василий Макарович умер. Умер в одиночестве. На посмертных фотографиях ясно видно, что лицо его обезображено ранами. Вследствие чего, видимо, и возникла версия об убийстве. Сегодня уже сложно воссоздать атмосферу осени 1974 года. Многих очевидцев просто нет в живых.

Но все-таки кое-что есть. Счастливая случайность свела автора этих строк с покойным ныне Юрием Никулиным. Спустя два года после смерти Шукшина он побывал в Киеве и был приглашен на редакционные посиделки в одну из столичных газет. Разговор шел о разном. Однако большая его часть была посвящена Шукшину. На вопрос, каким он видит Василия Макаровича, Никулин ответил не сразу.

-- Вася был сложным, -- начал он. -- А потому особенно интересным.

Верил ли он в коммунизм? В "рог изобилия" -- вряд ли. Он хотел бы видеть коммунизм в сфере морали. Он потому и мучился, что не понимал причин "непришествия" новой эры. И хотя сегодня кое-кому не терпится видеть Шукшина на баррикадах боев за "светлый капитализм" -- он стоит в стороне и баррикад, и вообще какого-либо насилия. Об этом свидетельствуют и его "чудики", которые понимают, что "тут что-то не так", но -- не жгут, не режут, не идут "в бунт". Они сидят на завалинке "при ясной луне" и размышляют.

Однако мысль не только возвышает, но и убивает. В поисках ответов на бесконечную вереницу неправд Шукшин, как пишет А. Балихин, "начинал становиться все злее в борьбе со злом". Кроме злости еще был смех. Шукшин смеялся. Над собой, над нами, грешными... А попутно раздваивался. Между жгучим желанием "жить по правде" и невозможностью такого идеального существования.

Дон слегка успокоил его. Даже фильм они делали "по-хорошему". В названии слово "родина" было не с большой, как того требовал некий неписаный устав, а с маленькой, а потому особенно дорогой, буквы. Так было у Шолохова, так было и у Шукшина, Бондарчука, Никулина...

-- Съемки, -- вспоминал Юрий Владимирович, -- требовали большого напряжения сил. Причем и моральных, и физических. Летом 74-го стояла невероятная жара. Иногда казалось, что мы, актеры, действительно идем дорогами войны. Мне, бывшему фронтовику, было легче, а вот "молодежь" ощутила на себе, что такое война. Не отставал от других и Шукшин, на долю которого выпала сложная "характерная" роль Лопахина. Он с этой ролью справился, хотя и умер до завершения фильма. Те, кто видел картину, могут спросить: а как так получилось, что Шукшин, а не кто иной, стоит в строю в последнем кадре? Ничего особенного в этом нет. Как-то, когда Бондарчук окончательно замордовал нас, подали команду строиться. Мы немного поматерились, но в строй встали. Бондарчук и говорит: "Наверное, надо снять последний эпизод. Когда еще выпадет случай..." И как в воду глядел.

Натурные съемки проходили в степи, а жили мы на теплоходе, который причаливал там, где было нужно. В конце сентября стояли вблизи одной воинской части. Как раз тогда наши хоккеисты играли с канадскими профи. Конечно, все, кто мог, сидели у телевизора. Но, как назло, наш "ящик" испортился и показывал плохо. Узнал о наших злоключениях сосед-генерал и позвал нас в гости.

Приехали, сели за стол. Был неплохой коньяк. Поднимали по рюмке за каждую шайбу. Сначала только за наших, а потом решили и за профессионалов. Тоже ведь ребята стараются! Какой был счет, не помню. Оклемались уже на теплоходе. Взошли на палубу. Ночь такая -- живи вечно! Посидели, погутарили. Я говорю: "Пойдем, ребята, спать, а то Бондарчук спозаранку еще чего-нибудь выкинет!" Поднялись, пошли. А Вася остался. Говорит: "Посижу на чистом воздухе. Что-то сердчишко жмет..." Бурков, который дружил с Васей и опекал его, как второй бронебойный номер, дал ему валидол.

Утром я проснулся, слышу -- в каюте Васи тихо. Жили мы рядом. Моя каюта, а потом Тихонова, Буркова... Вася всегда вставал раньше, ходил, бормотал себе под нос. И все что-то там писал. Но сегодня не ответил даже Буркову, который звал: "А ну, подьем, бронебойщик! Пора на завтрак!" Спустя час принялись стучать в дверь. Зашли. А Вася лежит и не дышит... Тот генерал, у которого мы были, сразу дал военный самолет, чтобы быстрее отправить Васю в Москву. Но было уже поздно. Оказалось, что под языком осталась даже таблетка валидола, которую он так и не рассосал...