"БОГ НЕ СПРОСИТ, ПОЧЕМУ ПОРТНОЙ РАБИНОВИЧ НЕ СТАЛ НАПОЛЕОНОМ"

Григорий Горин окончил медицинский институт. Но из всех возможных медицинских профессий доктор Горин избрал специализацию сатирика. И вот уж который десяток лет, со времен первого КВНа, лечит народ смехом. Классический русский юморист -- еврей с печальным взором.

"КНИГИ НАДО ЧИТАТЬ СТАРЫМ ДЕДОВСКИМ СПОСОБОМ"

С Григорием Израилевичем мы встретились у фонтана. Точнее, у "Фонтана": он приехал в Киев специально для съемок в программе Валерия Хаита "Фонтан-клуб" (1+1).

Парадоксально, но факт: самый популярный в Украине драматург на сегодня -- не Чехов, не Шекспир и не Карпенко-Карый, а Григорий Горин. Одна только "Чума на оба ваши дома" идет, кажется, в восьми театрах. Григорий Израилевич по секрету поделился, что в "Ленкоме" уже начались репетиции его новой пьесы "Шут Балакирев". Да и вообще, какие только планы не роятся в его мудрой голове.

-- В прошлый мой приезд в Киев поступило предложение от украинского продюсера (одного из тех, кто спонсирует Спивакова и "Ленком") написать пьесу о Максиме Березовском. Меня, естественно, заинтересовала не фамилия, а то, что это был первый русский композитор, родом из украинского городка Глухова (вообще, как известно, музыка в Россию пришла отсюда -- благодаря фавориту Разумовскому!). Эта идея то вспыхивает, то затухает. Алексей Рыбников пишет музыку. Довольно дерзкое начинание: хотим с Марком Захаровым сделать совместное производство "Ленкома" и Большого театра. Мы решили: почему в опере все время только поют, а в театре только говорят? Нелогично!

-- Но у Захарова в театре уже не раз это совмещали!

-- Да, но никогда драматические актеры не приходили в оперу. А если найти достойных актеров, которые будут играть вместе с оперными певцами, то это может быть довольно занятная вещь.

-- После смерти Юрия Владимировича Никулина вы собирались уходить из "Белого попугая".

-- Я и до сих пор собираюсь, но это оказалось довольно трудно. Во-первых, передача переползла на РТР и стала часто появляться на экране. Я очень переживаю из-за этого: самое страшное -- надоесть зрителю. Я понимаю, что он может и переключить, но... Авторитет зарабатывается жизнью, а тратится мельканием. Нас трое ведущих, и я надеюсь, что буду все меньше и меньше появляться. И испытываю от этого чувство большого удовлетворения. Это не значит, что я расстаюсь с телевидением: я человек телевизионно ангажированный. Сегодня это такая форма существования и писательского, и журналистского -- прятаться невозможно. Отвергать средства коммуникации -- это из разряда кокетства.

-- Вы в одном из интервью сказали странную вещь: мол, когда дарите свой двухтомник, это "накладывает на человека определенные обязательства. А раньше -- это был подарок".

-- Вручая человеку толстую книгу, ты обременяешь его необходимостью если не прочитать, то хотя бы пролистать. А самое дорогое -- это человеческое время. Значит, ты своим подарком крадешь время у человека, которому даришь печатное слово. Поэтому сейчас я решил делать вот такие крохотные книжечки (книжечка и правда весьма карманного размера! -- Н.Х.), чтобы человек мог взять ее в троллейбус. У меня сейчас вышло две книжки: эта юмористическая в "Вагриусе", в Москве, и другая -- в Екатеринбурге, в серии "Зеркало ХХ века". Они там выбрали несколько писателей, которые им кажутся "зеркалом". И то, что в осколок этого зеркала попал я, мне очень приятно. Тем более, что там хорошая компания: Аксенов, Искандер, Довлатов и даже Солженицын.

-- Вы ведь активный пользователь Интернета? Вовсю используете все современные технические возможности?

-- (Почти обиженно.) Это не я пользуюсь техническими возможностями, это технические возможности пользуются мною. Интернет -- огромный мир, в том числе и книжный. И любая моя книга там появляется. Но я не ставлю свой сайт и не вешаю в нем свои книги, потому что в этом есть что-то паразитское: сразу захочется посмотреть, сколько людей пришло тебя почитать. А книгу все же лучше читать старым дедовским способом: на диване, подложив под голову подушку и надев очки на нос.

"Я УВОРАЧИВАЮСЬ ОТ НАПИСАНИЯ КИНОСЦЕНАРИЕВ"

-- Сейчас кино -- умирающий жанр. Из тысяч фильмов остались единицы. И когда я вижу: кони скачут, дымы идут, массовка бежит куда-то -- мне кажется, что сегодня это почти неподъемная вещь, если, конечно, это не Михалков. Поэтому я к кино охладел. Были попытки привлечь меня к написанию каких-то сценариев, но я, честно говоря, уворачиваюсь. Я считаю, что надо остаток сил бросить на то, что мне важно: в первую очередь, театр. И написать еще несколько рассказов, пока не впал в маразм и в голове есть ироническая жилка.

-- Григорий Израилевич, вы не обиделись, когда Валентин Гафт написал эпиграмму: "Пишите, ваш талант бесспорен, а юмор, эрудиция пусть вас не беспокоят, Горин, -- у вас всегда есть дикция"?

-- Нет, я только пожалел, что Гафт написал "не в полную силу". Шутить о том, что я шепелявлю? -- так я и сам об этом шучу. Я ему даже попытался ответить: "...Готов и заикаться Горин, лишь только б Гафта вдохновить". Обижаться не приходится, потому что мы с ним в приятельских отношениях. Я люблю его эпиграммы и считаю его человеком талантливым. Ну раз я его вдохновляю по этой части -- ради Бога!

"ПЕЛЕВИН СТРАНЕН ТОЛЬКО ПОТОМУ, ЧТО НЕ ЖИВЕТ ПО ЗАКОНАМ НАШЕЙ ТУСОВКИ"

-- Кого из коллег -- пишущей братии -- вы считаете талантливыми авторами?

-- (Качая головой.) Вы знаете, очень немногих. Из нового поколения -- Виктора Шендеровича. Я, собственно, его и нашел! Я был в жюри фестиваля (кажется, в Одессе) и прямо-таки бился за него, -- он был не в числе фаворитов. Меня тогда не поддержали, и ему дали только третью премию. Прошло время, и первых двух лауреатов уже никто не помнит, а Шендерович стал человеком довольно известным. Мне приятно его протежировать. Очень талантливый поэт Игорь Иртеньев, Андрей Кнышев мне нравится. Ну а есть вообще поколение, с которым я даже не знаком, такие, как Виктор Пелевин -- ироничный, интересный.

-- Он, говорят, человек очень странный.

-- "Я странен -- а не странен кто ж?" -- говорил Чацкий. Он странен только потому, что не живет по законам нашей тусовки. Мы сбивались в стайку; крутились "Вокруг смеха", теперь продолжаем крутиться вокруг "Фонтана" или чего-то еще. Живем по гимну Булата Окуджавы: "Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке".

-- Но тот же Окуджава заметил: "Дураки обожают собираться в стаи..."

-- И все равно, он призывал к единению. А выросло поколение, которое совершенно не собирается "браться за руки": наступило время индивидуальности и некой внутренней замкнутости. У нас устраивали альтернативные литературные вечера, так на встрече с Пелевиным люди даже не знали, как он выглядит. С одной стороны, это эпатаж, а с другой стороны, я подумал: приятно, когда люди не знают, есть ты вообще в зале или нет.

У меня однажды такое было: в Театре Советской армии шла одна из первых моих пьес "Забыть Герострата". Сыграли первый акт -- и вдруг авария, погас свет. В антракте зажгли свечи и с полчаса ждали, пока починят. Я ходил в темноте среди публики -- в темноте-то меня не видно! Гоголь это описал лучше меня: помните, автор стоит у театрального подъезда, закутавшись в плащ, и подслушивает? Это же не то что на официальном обсуждении услышать: "Дорогой автор, вам не очень удался такой-то образ".

Тут главное и не заискивать, и не заноситься. Найти то среднее положение, которое дает тебе ощущение комфорта. Для театрального человека это очень важно. С книгой проще, особенно раньше было: по библиотекам разошлют, по предприятиям, -- и человек совершенно упоенно думает, что страна его читает. В театре всегда труднее: пустой зал есть пустой зал.

Пьеса не пишется для себя. Если ты настолько самовлюблен, что считаешь: вот сейчас люди все бросят и начнут думать над волнующей тебя проблемой "художник и власть". А им это до фени! Надо это учитывать. Тогда издай книгу в университетской библиотеке, и тридцать оппонентов пришлют тебе по e-mail-у свои отклики. Такая литература есть, и очень высокого уровня! Хотя, сейчас и режиссеры такие появились. В свое время Анатолий Васильев сказал: "Публика мне только мешает. Процесс репетиций важнее, чем результат". Но это уже не театр, а сектантство, следующий этап которого -- религия.

"РАЗДАЧА ЦАЦОК -- ЭТО СУЕТА"

-- Вы часто бываете в жюри конкурсов, возглавляете премию "Кумир". Скажите честно, не надоело вам играться в эти игры?

-- Нет. Выдавать премии приятнее, чем бороться за них.

-- Но все равно же всегда будут обиженные?!

-- Наверное. Конечно, раздача этих цацок -- суета, но нельзя жить в обществе и быть абсолютно свободным от него. Тем более, "Кумир" -- актерская премия. Ни одному актеру не верьте, когда он скажет: "Ах, я устал от поклонников..." Ну поменяй профессию, стань водопроводчиком -- не будут тебя трогать! Нет, ты идешь, ты хочешь предложить себя миру.

Есть еще попсовая популярность -- она переходит из понимаемого мною общения в форму стихийно-племенную. Когда ты ждешь уже не понимания, а поклонения, когда кричишь полному стадиону: "Не слышу вас! У-у-у! Попоем? У-а!" Все это тоже имеет право на существование. Просто я туда не вписываюсь. Но я от этого не страдаю. Я знаю, поэты моего поколения -- Евтушенко, например, -- страдают.

-- Они же помнят, как собирали стадионы и площади.

-- Я им отвечаю: а поэт и не должен собирать стадионы! Это совершенно другое занятие. Стадионы сейчас собирает Копперфилд. У меня нет зависти к таким людям, я умом оцениваю, что они работают в ином измерении. Кто-то сказал Шостаковичу, что вот, мол, Дунаевского-то больше поют, чем вас. "У нас разные профессии", -- отвечал он.

"МОЖЕТ БЫТЬ, В ПРОШЛОЙ ЖИЗНИ Я БЫЛ РУССКИМ МУЖИКОМ"

-- А что и кто вообще у вас вызывает зависть?

-- Зависть -- никто. А восторг вызывает человек, которого любит народ, уважает общество и, самое главное, уважают коллеги. Вот если все эти три параметра сходятся, то на какой-то момент человек бывает счастлив. Потом уже он настойчиво требует ответа у Господа Бога. Как правило, когда он добивается понимания у Господа Бога, у него возникает совершенно справедливое желание, как у буддистских монахов: уйти в скит и поменять имя.

-- А вам такого никогда не хотелось?

-- Мне хочется, но я себе никогда не мог позволить такого, как, например, Лев Николаевич.

-- А что по-вашему является наибольшим пороком в человеке?

-- Несоответствие своему назначению. Знаете, как в старом анекдоте: когда Господь Бог пригласит портного Рабиновича на Страшный суд, он не будет спрашивать Рабиновича, почему он не стал Наполеоном -- Бог спросит, почему он плохо шил брюки.

-- Видела в Интернете фото, где вы самозабвенно играете в бильярд...

-- Да, я очень люблю бильярд. Будучи студентом, даже профессионально играл. Я бильярдист и рыбак.

-- И часто удается вырываться на рыбалку?

-- Настолько часто, что я даже купил избу в деревне на Валдае и стараюсь там какое-то время жить.

-- Там, наверное, пишется здорово -- как Пушкину в Болдино?.

-- Там пока не пишется, потому что я там себя пока ощущаю деревенским мужиком. А это значит, по дому много забот. То забор надо сделать, то лодку просмолить.

-- И вы все это -- сами?

-- Да-а. И получаю от этого очень большое удовольствие.

-- Откуда у вас это, Григорий Израилевич?!

-- (Весело пожимая плечами.) Не знаю, может быть я в прошлой жизни был русским мужиком! С детства обожаю, когда печка играет и трещат дрова! Я родился в коммунальной квартире, и когда горит печь -- всегда вспоминаю детство.