ЕВДОКИЯ ОЛЬШАНСКАЯ: "ИМИ ТАК ВОСХИЩАЛИСЬ, ЧТО ЗАБЫВАЛИ ИХ ЛЮБИТЬ"

Как ни велик простор, но глаз, скажем, фотоаппарата умещает в крохотном кадре даже космические расстояния. Так и маленькие четверостишия способны выразить всю космическую запредельность человеческой души. В письме Евдокии Ольшанской Фаина Раневская написала: "В своих стихах "Венок сонетов" вы сказали все то, что я хотела сказать об Анне Ахматовой в прозе..."

Киевлянка Евдокия Ольшанская -- автор пяти стихотворных сборников, книги воспоминаний и антологий "Серебряный век" -- человек удивительной судьбы. Среди сотни писем, бережно хранящихся в ее семейном архиве, от Арсения Тарковского, Фаины Раневской, Бориса Чичибабина, Иды Наппельбаум, Павла Антокольского, Веры Звягинцевой и многих других, чьи имена -- сама история, есть одно... Оно от Анны Ахматовой. "Когда издатели меня не печатали, так как стихи были не о "Камазе", не о БАМе, меня всегда поддерживал отзыв о них Анны Андреевны Ахматовой. Был он для меня все равно, что Нобелевская премия..." -- призналась поэтесса.

-- Евдокия Мироновна, вот уже более тридцати лет вы возглавляете киевский литературно-поэтический клуб "Родник". Сегодня, прямо скажем, не до поэзии, а число членов клуба постоянно растет. Как вы это объясняете?

-- "Времена не выбирают -- в них живут и умирают...", как сказал Александр Кушнер. От нас ведь зависит, чтобы эти печальные, серые и тяжелые (для не умеющего пробиваться локтями большинства) времена стали счастливыми. Духовное единство людей, собравшихся в "Роднике", дает возможность отойти от серых будней. И понять, что, кроме мелочного, суеты, есть что-то вечное. И, может быть, оно даже важнее...

В прошлом месяце мне прислали из Израиля газету "Новости недели". В ней большая статья обо мне и три моих стихотворения. В статье есть такая фраза: "Сейчас в Израиле тех, кто получил поэтический заряд у Евдокии Мироновны -- уже легион..."

Действительно, за рубежом живут прекрасные поэты -- бывшие киевляне, о творчестве которых вышло пятнадцать моих публикаций. Материалы собирала по крупицам. И отклики уже есть. Татьяна Фесенко, вывезенная немцами еще во время войны, написала мне, что всю жизнь мечтала, чтобы на Украине, особенно в Киеве, прозвучало ее слово.... И это чудесно, что наконец и ее стихи увидели свет на родине!

-- Евдокия Мироновна, ваша квартира -- почти музей: вокруг уникальнейшие экспонаты...

-- То же самое сказал Дмитро Павлычко, когда впервые попал в наш дом, где встретился с Арсением Тарковским. В моем ахматовском собрании (а собирать материалы об Ахматовой я начала с 1958 года, когда даже упоминать ее имя было опасно) сейчас около шести тысяч реликвий. Многое подарено мне бескорыстно. Арсений Тарковский, например, отдал бесценные вещи. В том числе и книгу -- подарок Ахматовой с надписью: "Арсению Тарковскому -- автору замечательных и грустных стихов". Я не хотела брать, но он заставил... Борис Чичибабин дрожал над каждой книжечкой, а вот редчайший экземпляр Ахматовой "Четок" подарил от всей души. На стене портрет художницы Герты Михайловны Неменовой, которой позировала сама Анна Андреевна. Встретившись со мной в Ленинграде, художница при первом же знакомстве рассталась с понравившимся мне портретом. Я, конечно, отказывалась: с удовольствием взяла бы фотографию, а портрет взять не могу. На что художница ответила: "Еще утром я не думала, что когда-нибудь с ним расстанусь, а сейчас не представляю себе, что он будет висеть не на вашей стене..." Каждый подарок связан с какими-то воспоминаниями...

-- У Ньютона есть фраза: "Если мы видели дальше других, то это потому, что стояли на плечах гигантов". Вы дружили с Раневской. Недавно вышла книга о Фаине Георгиевне, где собраны довольно "соленые" выражения, которые она якобы употребляла...

-- Мне она ничего такого не говорила. Наши отношения строились на том, что мы обе безумно тосковали по Ахматовой. По-моему, я была для Раневской единственным человеком, с которым она могла говорить об Анне Андреевне. Она писала мне изумительные письма и многие начинала фразой: "Я никому не рассказывала, а вам расскажу..." Вот, например, из письма 1979 года.

"Я могла бы многое рассказать о Человеке -- Ахматовой, которая дарила меня своей дружбой, но я не делаю этого в печати. А вам скажу, как я примчалась к ней после "постановления". Открыла дверь мне она сама. В доме никого не было -- все разбежались. Не было и съестного. А. А. лежала с закрытыми глазами. Я наблюдала, как менялась она цветом лица. Смертельная белизна... Вдруг она делалась багрово красной, потом опять белой, как мел. Я подумала, как умело ее подготовили к инфаркту. Несколько дней я ходила за ней, насильно кормила, потом стала выводить на улицу. Однажды наклонилась ко мне со словами: "Скажите, зачем Великой стране, изгнавшей Гитлера со всей его мощной техникой, зачем им понадобилось пройтись всеми танками по грудной клетке одной больной старухи?" Это точные ее слова. Это был первый ее инфаркт. После двух других ее не стало. Однажды она мне сказала: "Знаете, моя жизнь не Шекспир, это Софокл: я родила сына для каторги". Многое я могла бы еще сказать тем, кто любит ее, и поэта, и человека, но это мне мучительно вспоминать. Зная вашу любовь -- написала вам немногое, но, пожалуй, "многое"(...) Будьте благополучны. Обнимаю. Ваша Раневская".

Фаина Георгиевна как-то сказала об Ахматовой: "Ею так восхищались, что забывали ее любить". Наверное, эти слова можно отнести и к самой Раневской. У нее была масса поклонниц, но иногда она говорила: "Столько поклонников, а в аптеку сходить некому..."

Чтобы не сводить все на грустную ноту, расскажу один эпизод. Фаина Георгиевна очень любила Пушкина. На столе всегда лежал томик его стихов. И вот однажды поэт ей приснился. Она звонит Ахматовой: "Анна Андреевна (а Ахматова Пушкина боготворила), мне приснился Пушкин". И тогда Ахматова, которой уже трудно было куда-то ходить, сказала: "Бегу!" И прибежала, чтобы услышать этот сон... Такие были эти женщины...

-- А не появлялось желания опубликовать письма Раневской?

-- Я их опубликовала частично в своей книге "Поэзии родные имена". Несколько неудобно их печатать, потому что в них она очень неумеренно хвалила меня, мои стихи. А в журнале "Знамя" в ближайшее время собираюсь опубликовать письма очень близкого мне человека Арсения Тарковского. Их около 150...

-- Как вы с ним познакомились?

-- Некоторое время мы были знакомы исключительно по письмам. А встретились при довольно смешных обстоятельствах. 18 мая 1969 года, приехав в Москву, я позвонила Арсению Александровичу, и он пригласил меня на обед к трем часам дня. Я, как истинная провинциалка, решила: на обед не пойду, чтобы не чувствовать себя неловко, а приеду позже. И приехала в пять часов. Дверь открыла его жена. Татьяна Алексеевна приветливо улыбалась, но Арсений Александрович был хмур: "Разве можно так опаздывать!" Я смутилась и хотела ретироваться, но Татьяна Алексеевна, поняв мое состояние, обняла за плечи и повела в комнату. По дороге шепнула: "Не обращайте внимания: Арсений уже два часа ждет обеда. А голодный мужчина -- это зверь!" Вот так началась наша дружба, продолжавшаяся до самой его смерти.

-- А какие у Арсения Александровича были отношения с сыном ?

-- Об Андрее он говорил и писал часто и охотно. В одном из писем 1969 года вспоминал, что его первая книга и первый фильм Андрея вышли в один год, а теперь почти одновременно с его книгой "Вестник" выходит на экраны второй фильм -- "Андрей Рублев". По поводу Андрея он часто шутил, но за шутками угадывалась нежность.

В 1972 году Тарковские пригласили меня в ЦДЛ на просмотр "Соляриса". Помню, как тщательно одевался Арсений Александрович, как выбирал галстук и как красив он был в машине. Фильм произвел на всех сильное впечатление. Отмечали это событие Тарковские в ресторане, в кругу нескольких близких друзей. За наш столик сели Андрей с женой. Арсений Александрович, как всегда шутил, но какие счастливые взгляды бросал на Андрея! А когда тот вынужден был уехать из страны, очень переживал.

"Люди родятся на свет не для счастья, а для того, чтоб не терять на него надежды", -- написал он мне в одном из писем. Кроме писем, часто вкладывал в конверт еще и красивую открытку, делал смешные приписки, рисунки, шуточные стихи.

В последний раз мы виделись в конце сентября 1987 года. Он долго болел и все больше уходил в себя (в письмах уже несколько лет сетовал, что ему все труднее "доставать себя из себя"). Я приехала к Арсению Александровичу на следующий день после его выступления на вечере, организованном журналом "Огонек". Тарковский сказал мне, что "опозорился". "Я поднялся, чтобы читать стихи, -- и вдруг весь зал встал. А я заплакал и не смог читать", -- горестно рассказывал он мне. Мы вышли в сад. Тарковский опирался на мою руку, и у меня невольно вырвалась строка: "Вот и лето прошло, словно и не бывало..." Он подхватил, и мы в два голоса прочли его изумительное стихотворение. И закончили чтение как раз у скамейки, где и сфотографировал нас наш общий друг Александр Кривомазов...

-- Кто-то сказал, что "у поэтов есть такой обычай -- в круг сойдясь оплевывать друг друга..."

-- Это ни в коей мере не относится к моим друзьям. Они умели радоваться чужим стихам. В 1973--74 гг. я написала восемь стихотворений с восточными эпиграфами. Поэты Востока поразили меня не только своей гармонией, несуетностью, но и тем, как они ценили друг друга. Носили стихи, написанные на папирусах другим поэтом, чтили поэзию другого.

Валерию Войцеховскому, моему ученику, очень понравились мои стихи, и он постоянно просил написать продолжение. Но ведь просто так стихи не пишутся. И вот в мой день рождения Валера, чтобы меня всколыхнуть, подарил мне чудесную статуэтку китайца из нефрита. А я знаю финансовое положение Валерия... Меня это очень тронуло. И что-то на меня нахлынуло. Написала большой цикл "Стихи с восточными эпиграфами" -- из 46 стихотворений. Когда работала, ощущала необыкновенное единство с поэтами средневекового Востока. Мне даже казалось, что мы поняли бы друг друга "больше, чем с соседом за стеной". С нашим соседом бизнесменом -- определенно. Он считает, что мы -- ничто...

-- А как вы вообще относитесь к "новым русским"?

-- Я знаю многих людей, которым для того, чтобы выжить, надо так работать, что времени на духовное почти не остается. Но надо знать, что это -- "почти". Одно из моих стихотворений очень понравилось Раневской. Там есть такие строки: "Каждые сутки по 20 часов я убиваю в себе поэта. Но прорастают сквозь стену леса, ветер в далекую кличет дорогу. И возникают стихи... Слава Богу -- есть еще в сутках четыре часа..."

Так, что у каждого из нас есть вот эти четыре часа. Сейчас многие поворачивают свои взоры к Богу. И это хорошо. Потому что в это трудное время необходима опора. И стихи, как мне кажется, должны нести утешение. Я не люблю "чернухи", потому что для меня поэзия -- это прежде всего -- гармония. А она может быть, когда живешь в согласии с Богом. Как сказал поэт Семен Липкин: "ОН -- диктует, я -- пишу..."