"ЛЮДИ УСТРАИВАЮТСЯ -- ТАКОВ СУЧИЙ ЗАКОН ЖИЗНИ"

Возможно, многие сразу и не вспомнят, кто такой Виктор Славкин. А, между тем, именно он был многие годы заведующим отделом сатиры и юмора ("Зеленый портфель" -- знаменитая Галка Галкина) в журнале "Юность"; именно он -- автор знаменитых пьес "Взрослая дочь молодого человека" и "Серсо"; наконец, именно он сценарист всенародно любимой передачи "Старая квартира" на РТР.

В этот раз Виктор Иосифович приехал в любимый Киев (а родился он в Украине в славном городе Щорсе) на съемки программы 1+1 "Фонтан-клуб".

"ТОСКА ПО ПРОШЛОМУ -- ЕСТЕСТВЕННОЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ЧУВСТВО"

-- Виктор Иосифович, ваши сотоварищи-шестидесятники декларируют романтику, бескорыстие своей молодости. Вам тоже свойственны эти иллюзии?

-- Это чувство естественное, но я его боюсь. Когда мои товарищи-ровесники говорит в интервью: вот мы были --да!, а эти -- примитивные рокеры и дешевая попса, я вспоминаю, что аналогичные упреки мы слышали в свое время от отцов.

-- Так, может, дело все в ностальгии по молодости?

-- Естественно. Я, как вы знаете, много лет работал в журнале "Юность", когда главным редактором был Борис Полевой. И вот однажды я написал рассказ "Нежная душа человека" о том, как люди, живущие в отдельных квартирах, тоскуют по коммуналкам. Борис Николаевич не хотел его печатать: "Ну Ви-итя! Жизнь становится лучше, а ты тоскуешь по тем временам...". На что я ему ответил: "Вспомните, когда вы собираетесь со своими однополчанами, вы же водку стараетесь пить из жестяной кружки... Тоска по прошлому -- естественное человеческое чувство" Рассказ напечатали.

-- Есть еще один парадокс. Шестидесятники, в частности кавээнщики, до сих пор считают себя революционерами, упрекая общество в конформизме. С другой стороны, почти все люди из этой "компании" (Масляков, Гусман, Инин, вы, поэты Евтушенко, Вознесенский и многие другие), несмотря на перманентную борьбу с системой и косностью, исключительно благополучно устроились в жизни...

-- Да, человек устраивается. Таков пошлый и сучий закон жизни. Еще будучи кавээнщиками, все должны были крутиться для того, чтобы выжить. Более того, уже тогда нам было ясно, что так мы будем жить всегда. Мы помним, как к нам приезжал Дин Рид и жаловался, что его на целых три дня посадили в тюрьму за протест против чего-то там. Но наших садили не на три дня, а надолго, и не в тюрьму с туалетной бумагой, а в Гулаг. Шестидесятникам в тюрьму не хотелось... Между прочим, бывшие джазмены и революционные поэты устроились, но, обратите внимание: уже устроились и рокеры, ведь те же Гребенщиков, Сукачев и Шевчук -- богатые люди.

"Я ТОЖЕ ВЫГЛЯЖУ ИНОГДА ГОРОДСКИМ СУМАСШЕДШИМ"

-- Но эти хотя бы не рвут тельняшку и не говорят, что они были "в авангарде".

-- За это я их уважаю. Меня тоже раздражают пафосные тексты Евтушенко, который до сих пор пишет: "Мы для вас свободу добывали, а вы теперь нас ненавидите". Это не разговор. У меня есть книжка "Памятник неизвестному стиляге", где я совершенно искренне написал, что завидую следующим поколениям. Скажу почему. После моего спектакля "Взрослая дочь молодого человека" меня приветили рокеры -- Вася Шумов, Борис Гребенщиков (который написал музыку к этому спектаклю). У них совершенно другие взгляды уже были. Помню в 81 году на каком-то подпольном концерте в Зеленограде я спросил у них, как они относятся к Окуджаве. "А что Окуджава? -- сказали они -- лиризм какой-то..." -- "А к Высоцкому?" -- " Ну Высоцкого мы считаем отцом рок-поэзии. Но только чего он так кричит? "Обложили меня! Обложили!!!" Ну обложили, ну и что? " Вы поняли, о чем речь? Об интонации! Этому поколению были уже чужды пафос и крик. Там была другая философия: вы строите свой социализм? -- стройте! Мы не против. А мы посидим в подвале с портвейном и гитарой. Это их спасло. Они сохранились как люди лучше -- они здоровее. А шестидесятники выглядят сегодня несколько карикатурно, потому что много себе "нагородили". Я ведь и себя причисляю к ним и, наверное, выгляжу иногда этаким городским сумасшедшим. Поэтому у меня есть только одно замечание по этому поводу: я понимаю смысл и содержание претензий к шестидесятникам, но не понимаю эмоций по этому поводу.

-- Русской культуре вообще свойственно перечеркивать прошлое одним махом: еще в начале века призывали сбросить классику "с корабля современности"...

-- Вот- вот! Когда критик Галковский писал: "Ну что такое Окуджава? Бренчит на гитаре и двух слов связать не может. Ну что такое Хуциев? Он и монтировать-то не умел!" По-моему, это опасная национальная болезнь. Можно относиться к своим отцам с насмешкой и иронией, но не с ненавистью. Надо уважать свою историю. Мы можем выглядеть смешно, но не надо затаптывать все, что было, в грязь. Сейчас уже начали издеваться над диссидентами. Да, я понимаю, что правозащитник Сергей Ковалев сейчас выглядит немного смешно. Кстати, после этой статьи Галковского я сказал Хуциеву: "Марлен, ни в коем случае не отвечай! Ничего не доказывай. Вспомни фразу, которую сказал когда-то Ленин Герберту Уэллсу: "А вы пгиезжайте к нам, батенька, чегез 10 лет". Вот через 10 лет и посмотрим, кем будет Галковский". Поэтому не надо считать Ковалева смешным...

-- Мне он не кажется смешным...

-- А вот молодые ребята на ТВ говорят мне: "Да что ваш Ковалев! Какие права человека? Он просто городской сумасшедший, выживший из ума старик!" Ну нельзя же презирать изобретателя колеса за то, что он не изобрел сотовый телефон. Еще неизвестно, кто чего больше изобрел.

"НИКТО НЕ ХУЖЕ НИКОГО..."

-- В 80-х годах, когда Анатолий Васильев поставил два свои знаменитые спектакля "Серсо" и "Взрослая дочь молодого человека", о вас много писали, как о драматурге и идеологе целого поколения. Какие у вас сейчас взаимоотношения с театром и с Васильевым, в частности?

-- Знаете, все бурные романы, как правило, заканчиваются... Короче, люди еще долго стараются не приближаться к тому месту, где это с ними случилось. А мой роман с театром был очень бурным. Там все совпало -- прекрасный режиссер, талантливые актеры -- все это можно назвать одним ключевым словом 60-х годов -- "компания". Впервые я понял, что на Западе другое отношение к театру во время поездки с Марком Розовским в Польшу. Там руководитель театра "38", показав нам свой маленький зальчик на 100 мест, с гордостью сказал, что аншлага не будет -- дескать, "мы не для всех". Насчет своих отношений с Анатолием Васильевым, хочу сказать определенно: я закончил роман с театром, но не закончил дружбу с Васильевым.

-- Я знаю, что совместно с Анатолием Васильевым вы сняли фильм "Взрослая дочь..." с Филиппенко в главной роли. Что было потом -- дальнейшего романа с кино тоже не получилось?

-- Мы хотели снять еще одно кино по повести Семина "Дом под провинциальной крышей". В свое время была идея Райзмана -- сделать такой неореалистический фильм, замечательную провинциальную историю. Андрей Платонов такое восприятие жизни описывал следующим образом: " Мое сочинение скучно и терпеливо, как сама жизнь, из которой оно сделано". Этот стиль в нашем кинематографе так и не случился -- разве что была пара грузинских фильмов. Мы долго писали сценарий, но снимать не стали... Васильев очень медленно снимает: пока он не отточит сцену, не двинется ни на шаг. Почему из "Взрослой дочери..." мы сняли только один акт? Потому что Васильев снимал за смену 2-3 минуты, и ничто его не могло поколебать -- ни деньги, ни возможность его или чьего-то увольнения. Точно так же мы писали сценарии. Я бесился, но точно знал, что все окончится "золотым плодом".

-- Вы -- сценарист программы "Старая квартира" на РТР, а между тем не похожи на человека, которому нравится ощущать себя винтиком большого механизма.

-- Сам проект мне очень нравится. Меня пригласили на "Старую квартиру", видимо, считая, что я главный "специалист по ностальгии". На телевидении трудно -- это большой конвейер. К тому же сам институт телевидения мне чужд. Беда ТВ -- его разовость: все делают на раз. Мы уже сняли 40 серий "Старой квартиры", а должно быть 50. Конечно, тяжело, но я думаю, что дотяну. Через эту программу прошли тысячи людей, это -- дорогой аттракцион не только для телевидения, но и для зрителей.

-- Виктор Иосифович, вы прожили достаточно длинную жизнь. Есть какой-то главный урок, который извлекли из этого процесса?

-- У меня в "Серсо" есть строка: "И как сказал старик Лесневский...", которая принадлежит не мне, а критику Лесневскому из "Юности". Однажды на пьянке он прочитал одно стихотворение, которое заканчивалось так:

				На свете много есть всего --

				Никто не лучше никого,

				Никто не хуже никого.

Пьеса много ставилась за границей и каждый раз мне звонили переводчики и режиссеры, которых безумно интересовал один вопрос: кто же такой этот "старик Лесневский"?!