"ПУСТЬ ПОЛИТИКИ ОТМЫВАЮТСЯ. А У НАС ДЕЛО ЧИСТОЕ!"

Брифинг закончился. Но уходить не хотелось. Как бы расспросить Лину Костенко, которая не часто выходит "на публику", о чернобыльской зоне? Тем более, живут там мои знакомые -- Анна Дорофеевна и Савва Гаврилович Ображеи. Через год после аварии они возвратились домой, в десятикилометровую зону. Их пытались выдворить силой, поэтому приходилось "партизанить" -- в посадке днем прятались, а на ночь шли в хату...

ДЕД ОБРАЖЕЙ ДВУХ СОМОВ "НА ПРИВЯЗИ ДЕРЖИТ"

-- Лина Васильевна, наведывались вы к Ображеям? Как они? Ловит ли Савва Гаврилович рыбу в старице Припяти?

-- Ловит. И даже двух сомов "на привязи держит" -- подкармливает. Мы у него щуку купили -- отакенную! Наша экспедиция экспериментально и с большим удовольствием ее съела. Катались мы на лодке по старице. Такая вот идиллическая прогулка по радиоактивно зараженной реке...

Как-то приехали, это было перед первым мая, кругом разруха, а у деда Ображея -- праздник. На заборе -- красный флаг и флаг еще той Украины. Все что было -- вывесил. А жена его такая растерянная, говорит: "На новые флаги ткани достать негде". Но я б не назвала ее бабулей. Ох, какая в ней сила! Удивительные люди.

Такой действительности, как в зоне, нет нигде на белом свете. Она абсолютно трагична. На примере Анны Дорофеевны хорошо видно, что делали с Украиной и украинцами. Она родом из Хоромного. Прекрасное село по ту сторону Припяти. Потом его назвали Чапаевка. Вслушайтесь: Хоромное и Чапаевка... Дистанция! Потом вышла замуж в соседнее село Семиходы за Ображея, который тогда дедом не был. Семиходы стерли с лица земли и построили "белый город Припять", а жителей переселили в Новошепеличи. После аварии Новошепеличи хотели закопать бульдозерами в землю, так средств не хватило. Теперь в одну сторону -- Новошепеличи, в другую -- Старошепеличи. Все мертвое. А посередине Ображеи...

КАК ДЕЗАКТИВИРОВАТЬ РУШНИК

-- Такие люди, как Анна Дорофеевна и Савва Гаврилович, не уйдут с этой земли -- только вместе с ней. А кто те сталкеры, которые отправляются в экспедиции?

-- Я очень люблю каждого, с кем работаю в зоне, -- этнографов, историков, лингвистов, музыкантов, фотохудожников... Эти люди с тонкими, интеллигентными пальцами часто работают, как чернорабочие. Могут вытаскивать из воды човен, который уже порос травой, или отчищать кадуб (бочка, выдолбленная из ствола дерева. -- Т.М.) от радиации зубными щетками -- такую технологию изобрели сами. Я восхищаюсь ими, но мне больно видеть, как они спасают то, что погубили другие. Чтобы идти в это пекло, нужно быть подвижниками.

Судите сами. Снега, страшный мороз. 12 человек работают в хранилище -- в огромном зале бывшего кинотеатра "Украина", в центре Чернобыля. Синие от холода пересчитывают экспонаты, чтобы передать их государству, наклеивают инвентарные номера, описывают рушники, дезактивированные в Припяти. Только те, кто работал в нашей экспедиции, знают, как иногда приходится балансировать на какой-то хлипкой балке, чтобы достать из-под обломков рушничок. А потом, когда его дезактивируют, выстирают, выгладят, оказывается, он того стоит -- уникальная находка, редкая вышивка.

-- А как стираете?

-- Пусть Ростислав Андреевич расскажет.

-- Порошок, мыло, вода, -- говорит Ростислав Омеляшко. -- Несколько раз машины прокручивают. Используем и специальный раствор. Им можно и руки мыть. Осенью прошлого года перестирали 640 экспонатов. Керамику чистим щавелевой кислотой, стекло -- содой и порошком, металл -- фосфорной кислотой. Главное, чтобы в его верхнем слое, там, где ржавчина, бета-частички не остались. Хуже с деревом, его нужно щетками чистить, а потом пыль пылесосом высасывать. Не получается пылесосом -- водными растворами. Однажды мы поехали специально на две недели, сели и 800 экспонатов отчистили.

ОТ ХРАМА ТОЛЬКО ОБГОРЕВШИЙ КРЮЧОЧЕК ОСТАЛСЯ

-- Лина Васильевна, можно ли сравнить работу вашей экспедиции с той, которую вели известнейшие этнографы прошлого?

-- Нет. Дмитро Яворницкий, Иван Гончар изучали культурное наследие. А наша экспедиция спасает то, что уцелело -- не закопали, не сгорело, не разворовали мародеры. Мы пытаемся восстановить уже виртуальную Украину. Сел Чистогаловка, Разъезжее, Стечанка нет. Одни печные трубы стоят.

Вот церковь в селе Толстый Лес, построенная в XVIII веке (показывает фотографию). Знаете, что от нее осталось? Пепелище да крест покореженный перед входом. А был пожар сразу после того, как отметили десятую годовщину Чернобыльской трагедии. После торжественных собраний и правильных слов.

Когда мы описывали эту церковь, снимали, обмеряли, снаружи был очень высокий фон, а внутри ее -- всего каких-то 150 микрорентген в час (природный фон --15--20 мкР/ч. -- Т.М.). Я была вынуждена работать в ней -- надиктовывала на диктофон все, что видела, как в блокнот записывала. Теперь, когда слушаю ту запись, свой хриплый от радиации голос, думаю: церкви нет, а то, что я видела в ней, как бы есть. Какая это реальность?

А когда горело село, я звонила в Верховную Раду друзьям-депутатам и криком кричала: "Увесь Товстий Ліс може згоріти! Красниця горить!", а мне в ответ -- "у нас конституционный процесс". А еще сказал мой бывший друг, что с тех пор, как он депутат, у него нет ни одной свободной субботы. Удивительное дело: а у меня с того времени, как живу, нет свободной жизни!

На том наш разговор с ним и закончился. Толстый Лес сгорел, церковь сгорела. Остался у меня только обгоревший крючочек, на который ее запирали. Кто-то в память о церкви повесил рушничок на дереве неподалеку. Значит, нужна она? А мы по своим материалам можем доска в доску восстановить ее там, где живут переселенцы.

"БЫВАЕТ ТАК: НА ОДНОЙ НОГЕ РАДИАЦИЯ ЕСТЬ, НА ДРУГОЙ -- НЕТ"

-- А как вы сами от радиации "отмываетесь"?

-- Пусть отмываются те, кто политику делает. А у нас дело чистое! И Господь Бог это знает. Пока что еще никто у нас в экспедиции не заболел. Правда, как только возвращаемся домой, по месяцу кашляем. Травы пьем. Ростислав Андреевич -- страшно жестокий, он нас порошки в суп сыпать заставляет. В прошлом году ходил за нами с какой-то чарочкой, и ее нужно было обязательно выпить. А оно ж такое противное, не приведи Господи! Если можно было, я б не выпивала. Ну, а если рядом с ним сидела за обедом и он смотрел, то все сыпала, и все пила. Но думаю, это глупости. Главное -- ничего не бояться.

Хожу там всегда без респиратора. Они же из стратегических запасов! И когда наши хлопцы их надевают (а они вынуждены -- пыль столбом стоит), то за пять минут в монстров превращаются. Респираторы зелеными клочьями висят! Женщина не может себе такого позволить. А дозиметристы нас меряют все время. И бывает так, что на одной ноге радиация есть, а на другой нет.

-- Наверное, одна нога по асфальту шла, а другая по траве...

-- Да-да. Не знаю почему, но когда меряют меня, все смеются, мол, радиация не берет! А свои архивы я собирала в страшных селах -- Зимовище, Старые Шепеличи -- это все "десятка". Когда ко мне подошел дозиметрист, казалось -- сейчас будет что-то ужасное. Меряет меня, меряет архивы. Все чисто! Шапку я вывернула -- мне же главное, чтобы было чем думать -- и шапка внутри чистая. А на том столике, за которым я работала, посередине -- пятно. Тогда и говорю хлопцам с укором: как же вы его чистили? Почему зубные щетки не помогли?!

-- А какие архивы вы собираете?

-- Это архивы, увиденные глазами писателя. Официальные давно вывезены, остались неофициальные -- истории болезней, списки алкоголиков, отчет парторга села... Они пригодятся историкам, социологам, медикам. Из них многое можно узнать.

ДЕД-ВОЛКОДАВ ПРИГЛАШАЕТ В ПАРТИЗАНЫ

-- Многие публикации о зоне носят налет романтики...

-- Зона -- это страшно. Идем втроем снегами. Мои спутники заглянули в сарай, а потом закрыли дверь спинами и меня туда не пускают. Я обиделась: почему им можно смотреть, какой там экспонат нашли, а мне нет? "Экспонатом" была отрубленная голова косули на окровавленном снегу. Или в селе Красном хата. Смрад вокруг нее стоял невообразимый -- браконьеры лосей ободрали и бросили, 14 рогов валялось. А внутрь зашли -- на полу икона из иконостаса, на ней тряпье какое-то. Бомжи лежбище себе сделали...

В селе Думинское по дороге на Овруч -- десять жительниц. Их очень донимают волки: уже всех собак вместе с привязью умыкнули со дворов. Самую маленькую, которая осталась, прячут на ночь в хату. А в другом селе люди вынуждены обороняться от диких кабанов. Я нигде не видела столько порытой ими земли, сколько в брошенных селах. Если повадятся в огород, то человек обречен на голод. Ведь там месяцами не получают ни пенсии, ни так называемых гробовых, чернобыльских. Чтобы выжить, по ночам дежурят. Понавешивают тазиков, консервных банок и стучат палками... Стрелять кабанов нельзя -- лицензия нужна, а она 98 гривен стоит. Власти же ничего делать не хотят.

Зато в Желудевке есть дед-волкодав, который умеет выть волчицей. Волк ведь только на ее зов придет... Так дед убил много хищников. А нам он сказал: "Если война или еще какая беда, приходите к деду Андрею в партизаны".

"ЛУЧШЕ Б ВЫ ПАЧКУ СОЛИ ПРИВЕЗЛИ..."

-- Как встречают вас в брошенных селах?

-- Почти всегда радуются. Приходят "хоч поговорити і на людей подивитися". А бывает и так. Мы въезжаем в село Делита. Несколько бабуль сразу на нас набрасываются, злость сгоняют. "Вот вы приехали, ходите тут, расспрашиваете. Лучше бы соли привезли". Оказывается, перед выборами Президента им аж две пачки досталось. "За кого же вы голосовали?" -- спрашиваю. "За Симоненко", -- говорит одна, а позже я узнаю, что ее отец был репрессирован в 1938 году. "Что, снова хотите коммунистов? -- "А я против всех".

Соли нет, ничего нет. Понимаете? А разве они не люди? Неужели нельзя на государственном уровне побеспокоиться о старых крестьянах, которые остались жить в зоне?

Переселяют теперь Овручский район, а правильнее сказать -- передвигают в безысходность. Есть там у меня знакомые, которые всю жизнь прожили в селе. Представьте себе, одну из них переселяют на десятый этаж, а ее соседку -- на восьмой. Они же там задохнутся! Пока что обе живут в своих хатах, но рядом два дома уже выселены, и мародеры наскакивают -- разбирают заборчики, срывают замки. И все это у них на глазах. Старую тюлевую занавеску с окна и ту сорвали. Куда все это из зоны уйдет?

СЛУЖБА БОЖЬЯ В МЕРТВОЙ ЦЕРКВИ МЕРТВОГО СЕЛА КРАСНЕ, НА МИХАИЛА

-- Лина Васильевна, был ли эпизод во время экспедиции, особенно памятный вам?

-- На Михаила в конце ноября прошлого года решили мы заехать в Красное, там церковь Михайловская. 20 градусов мороза. Дорога заросшая. Я записала на магнитофон, как обледенелые ветки лупят по автобусу...

Идем сквозь притихший снег, открываем двери, заходим. Церковь обворована, разрушена. Росписи там были на полотне, а теперь куски висят, и с них на нас волхвы смотрят. На полу поминальники валяются. И... служба Божья идет, свеча горит. Очень красиво хор поет.

Мы крестимся, стоим и слушаем. В мертвой церкви! Но я лично не удивилась. Все нормально -- раз церковь, так и служба Божья. Смотрю, а у всех слезы текут по щекам. Каждый, правда, глядит перед собой, чтобы другой не видел, что он плачет. И тут до меня доходить начинает -- откуда здесь служба? Посмотрела, а на столе магнитофончик лежит.

Да это же Ростислав Андреевич позаботился! Записал службу ("в церкви Миколы Набережного", -- признается он тут же в страшной тайне), и прежде чем мы зашли, свечу зажег и кнопочку нажал. Смотрю, а Микола Семиног -- глаза нашей экспедиции -- уже и снимать начал. Даже досадно стало -- мы же все плакали. А потом подумала: ничего, зато так что-то воскресает в душе.

И вдруг слышу -- колокола бьют на колокольне. А это же мечта моя была, чтобы на этой мертвой церкви колокола ударили. Но как же это может быть? Сердце колокола на паперти валяется! А это Ростислав Андреевич на колокольню забрался и... в пустой газовый баллон бьет. Вот так мы и побывали на службе Божьей, какой еще никто не видывал.

Помолившись, позвали милиционера, нашего двухметрового Ивана. Вот свечка, говорим, зафиксируйте -- погашена, мы все забрали, чтоб даже искры не осталось. Из наших рук в зоне беда никогда не шла. Были у нас грабельки. Хлопцы их в Припяти дезактивировать не смогли. Как только ни чистили, а они все равно сильно фонили. Просто выбросить те грабли рука не поднялась -- завезли в Новошепеличи на свалку. Если бы каждый любил вот эту свою землю, чтобы не мог осквернить даже минимальным невниманием, то никогда бы не было у нас зоны и Чернобыля.

"ВСПОМИНАЙТЕ МЕНЯ, А Я БУДУ ВАС"

Хуторок. В нем на одном конце двое стариков и на другом двое. Конь стреноженный, умный, сам калитку мордой открывает. Дед такой, что уже не может ему путы развязать. Они всеми брошенные. Угощали нас в хате гарбузовыми семечками. А мы подарили им яркую пачку макарон. Дед стал, обнял те макароны и вслед нам долго-долго смотрел. Думал, наверное, откуда это? Пришли какие-то люди, подарок ему принесли...

Уходим. Снег скрипит под ногами, а он нам вслед что-то кричит. Останавливаемся и слышим: "Споминайте мене, а я буду вас". Дед фронтовик, у него пять осколков в теле... Так и мы теперь иногда в экспедиции прощаемся.

Когда я приезжаю из зоны и иду по Киеву, мне страшно. Я хочу назад, в зону, это моя эмиграция и только там спасаю душу.