"ДОМА Я ТАК ОРУ, ЧТО СТЕНЫ ТРЯСУТСЯ"

Татьяна Васильева -- актриса с впечатляющим стажем: более пятидесяти ролей в фильмах ("Здравствуйте, я ваша тетя","Дуэнья", "Биндюжник и король", "Увидеть Париж и умереть"), десятки сыгранных спектаклей и масса новых, весьма заманчивых предложений. Она сейчас на гребне волны и всеми силами пытается на ней удержаться. Она ведет аскетический образ жизни, изводит себя зарядкой и диетой, тяжело и упорно работает над каждой ролью. Она действительно очень боится стать ненужной -- и ей плохо удается это скрывать.

А вот скрывать свое отвращение к прессе она даже не пытается. "В Москве я никому не даю интервью," -- выходя из гостиничного номера, раздраженно произнесла "самая обаятельная и привлекательная". Я поняла, что разговор будет нелегким.

"БЫВАЮТ ДНИ, КОГДА Я НЕ ИМЕЮ ПРАВА ВЫХОДИТЬ НА СЦЕНУ"

-- (Подчеркнуто миролюбиво.) Татьяна, вы, наверное, уже устали от "вторжений" журналистов на вашу территорию?

-- (Почти оправдываясь.) Естественно! Это абсолютно бессмысленное занятие, которое меня безумно опустошает -- мне давно нечего добавить к тому, что уже сказано и написано. Люди, которые этим занимаются, часто не утруждают себя даже подготовкой к интервью. Они ждут чего-то нового от меня, а я их всячески избегаю.

-- Вы очень много гастролируете. Есть города, в которых как бы подзаряжаешься энергией и которые ее наоборот "высасывают"?

-- Это чаще связано с самочувствием -- когда мне плохо, эта "тень" ложится и на чужой город. Но из собственного опыта сделала вывод: на севере России публика теплее, чем в других местах.

-- Может, это связано с неискушенностью провинциального зрителя?

-- Я вообще слово "провинция" не употребляю -- сегодня у него появился не совсем верный смысл. Для меня провинция -- это место, находящееся на большом расстоянии от столицы, но не переставшее от этого быть театральным. Именно там когда-то зарождался театр и приходил в большие города. И когда сегодня в маленьких городках жалуются: "Ну, мы провинциалы, мы ничего не знаем, вы к нам редко приезжаете", это звучит фальшиво -- как неудачная попытка объяснить свою леность. И мне неинтересно с ними это обсуждать -- если есть театр, давайте говорить о нем.

-- Как-то в интервью вы произнесли странную для актера фразу: "Актерство -- это то, что могут делать почти все". Никогда не поверю, что у вас нет чувства собственной исключительности.

-- Ну почему... Я понимаю, что могу делать то, на что неспособны многие. Я обладаю талантом и занимаюсь своим делом. Но таких людей, как я, в нашей профессии достаточно много, а, скажем, среди музыкантов их единицы -- особенно среди певцов. Играть-то можно как-то научиться, в конце-концов, отработать на голом мастерстве, а вот петь без голоса никак не получится.

-- Признайтесь, часто " выезжали" на голом профессионализме?

-- Бывало, конечно. Но это очень плохие спектакли, плохие дни. Мы, к сожалению, не певцы и не можем сказать, что сегодня "не звучим". Мы должны "звучать", независимо ни от чего. Правда, бывает, что приходят в гримерку после спектакля и говорят: "Ну ты так здорово играла!" А я понимаю, что не имела права вообще выходить сегодня на сцену. Но в такие дни от меня ничего не зависит: я вижу себя, слышу свой голос, но понимаю, что работаю на холостых оборотах. Раньше такое случалось чаще -- постоянно боялась, а вдруг не получится? Теперь, слава Богу, страх появляется редко.

-- Что еще вызывает страх и растеряность?

-- Растерянность -- нет, а вот страх -- жуткий, животный -- всегда перед премьерой. Знаете, в академическом театре неудачу можно иногда списать на режиссера, а в антрепризе мы отвечаем за все. И вдохновение не может не прийти -- оно ДОЛЖНО прийти, потому что в зале люди, заплатившие большие деньги за спектакль, который завтра они могут уже и не увидеть. Это очень мобилизует. Правда, каждый раз, приближаясь к премьере, думаю: да я даже не посмотрю в сторону новой пьесы, дайте мне год отпуска! Но отыгрывается десять спектаклей, я втягиваюсь в роль и уже ловлю себя на мысли: кто-то говорил про новую пьесу, надо бы взглянуть...

"ЧЕМ СТАРШЕ, ТЕМ МЕНЬШЕ ВАЛЯЮСЬ В ПОСТЕЛИ"

-- С каждым годом условия игры ужесточаются, а вы к ним постоянно приспосабливаетесь. В процессе наверняка что-то теряется, разве не так?

-- Не думаю. Разве что способность безрассудно относиться ко времени. Я чувствую, как оно течет и уходит, и все время говорю себе: ты должна, должна, должна.

-- А вы не говорите себе: время проходит, и я старею, и не могу уже так наслаждаться жизнью, как 10 лет назад?.

-- Нет. Я не понимаю, что такое старение. Для меня возраст -- это мудрость, идущая ко мне лавиной. Если бы я и хотела сбросить лет десять, то непременно чтобы у меня осталась такая же голова, такое же терпение и отношение ко многому. Мне кажется, надо помнить о времени -- оно ведь стучится к тебе и в молодости, просто ты этого не слышишь. А когда уже услышал -- не стоит бояться. Кроме того, можно себе помочь: чем старше ты, тем меньше нужно себе позволять, например, меньше валяться в постели...

-- По-моему, женщина, которая перестает себя баловать, становится напряженной и агрессивной.

-- Баловать -- это мы сразу пойдем туда, где обитают сейчас мои одинокие подруги: они спят по утрам, много гуляют, с удовольствием посещают рестораны -- и все. А я бегу от этого, как от огня. Помню, как в молодости поход в ресторан был мечтой. Теперь такое удовольствие перестало для меня быть удовольствием. Теперь я сижу в ресторане и понимаю: зря-я, ой зря я сюда пришла! Надо бы выспаться, чтобы в полвосьмого встать, сходить в спортзал -- только после этого чувствую себя хорошо, и у меня прекрасное настроение.

-- Вы только в спортзале способны расслабиться?

-- Там я абсолютно отключаюсь -- работают только мышцы и сердце, которое качает кровь куда надо... А может, куда не надо -- неважно. Но как только какая-то мысль поганая у меня зародится в голове -- побежать туда-то, сделать то-то -- я тут же могу упасть и что-то себе сломать. Поэтому мысли я гоню категорически. Зато потом могу горы свернуть.

-- Когда я однажды спросила у Анастасии Вертинской, как ей удается сохранять такое редкое для актрисы внутреннее спокойствие, она ответила, что попросту не участвует ни в каких театральных разборках. "Я предпочитаю валяться на диване с книжкой, а не выяснять отношения," -- сказала она. А вы можете абстрагироваться от сплетен, дрязг и "залечь" с книжкой вместо того, чтобы "отбиваться"?

-- (Жалобно.) О-ох! Это самое большое для меня наслаждение -- полежать с книгой, забыв обо всем. (С укором.) Вот сегодня у меня была возможность это сделать, но только я разложилась, как меня позвали на какую-то дурацкую съемку. А недавно я каталась с дочерью на лыжах в Швейцарии. Я понимала, что там недосягаема ни для кого -- и у меня в душе царил полный покой. Ну конечно, кроме естественного беспокойства за детей -- они единственное, что меня тревожит в этой жизни. Именно они, а не профессия! Потому что я знаю, что дело свое делаю хоть и с трудом, но на достаточно высоком уровне.

-- Человеческое общение доставляет такое же удовольствие, как и раньше?

-- Смотря с кем. Круг друзей очень сузился -- произошел отбор, и остались только те, кто проверен временем. И как бы я себя ни чувствовала, я всегда принимаю близких мне людей.

"Я СТРАШНАЯ БРЮЗГА"

-- Вам удалось наладить свой быт так, чтоб он не раздражал?

-- Настолько, насколько возможно в нашей стране. Меня, как и всех, "достает" неустроенность. Сыну моему -- 21, и я должна его "доучить"; дочери только 13, и у нее вообще все только начинается.У меня нет машины, нет дачи, и единственное, что я могу оставить своим детям -- это квартиру.

-- Есть актеры -- прирожденные игроки -- они играют всюду, потому что не могут иначе. Никогда не чувствовали себя в семье, как в театре?

-- (Как-то очень по-детски.) Я в семье очень противная. Я, конечно, стараюсь быть другом своим детям, и они со мной очень откровенны. Но я страшная брюзга: мне нужно, чтобы все стояло на своем месте -- и дети, и предметы. (Со смехом.) А они не хотят стоять на местах! И это меня страшно бесит. Если какой-то маленький гвоздик валяется на полу, то это может повлечь очень серьезные разборки. Видимо, у меня
такая болезнь, когда все время тянет заниматься уборкой.

-- А когда в театре люди стоят не на своих местах?

-- Тоже бесит. Но я никогда не позволю себе сделать им замечание, хотя, может, и стоило бы. Зато дома я иногда так ору, что стены трясутся. А домашние пережидают, пока "оторусь". Ну мне же надо где-то орать?

-- И последний вопрос. Что вы чувствовали, когда читали книгу Татьяны Егоровой "Андрей Миронов и я" (в этом бестселлере Васильева фигурирует как грязная, корыстная, бесталанная соблазнительница главного режиссера Театра Сатиры Плучека)?

-- Знаете, я ее не читала. Мне, конечно, друзья с возмущением цитировали какие-то отрывки, но я побрезговала даже взять ее в руки.Сын прочел -- и сказал, что я не должна ее даже пролистывать. Так что нет у меня к ней никакого отношения. Я только понимаю, что у этого человека, видимо, так долго копилось что-то, что не давало жить спокойно -- невостребованность, неполноценность, бездарность, -- что это, естественно, вылилось в подобный опус. Но это то же самое, что тебя публично вытошнило. Причем, чем-то очень нехорошим.