ВЕДЬ ТАК НЕ БЫВАЕТ НА СВЕТЕ, ЧТОБ ЛИШНИМИ БЫЛИ ДЕТИ?

Сегодня все чаще узнаем о детских домах семейного типа, о благородных земляках и иностранцах, принимающих в свою семью чужого ребенка, а то и не одного. Но вдруг "споткнешься" о судьбу человечка, который растет вроде бы и в семье, и в то же время как бы не в семье. Именно с такой 12-летней девочкой сводила меня судьба несколько раз. И всегда поражало при общении с ней отсутствие жизненной искорки в ее огромных глазах...

Эльвира (назовем девочку так по аналогии с ее таким же красивым именем, которое она просила не называть) до семи лет росла единственным ребенком у мамы-одесситки и папы, у которого под Измаилом большая родня. Как развивалась "любовная линия" у родителей, ребенок, конечно, не очень замечал, а только в один из дней мама собрала вещички и уехала с залетным офицером в далекие байкальские места. Может, это и любовь туда ее увела, но девочке от этого было не легче. "Обоснуюсь, Эльку заберу", -- сказала мама. Пока в байкальских степях все утрясалось, привыкли жить с папой вдвоем зимой, а с мая по сентябрь -- у бабушки, папиной мамы, под Измаилом.

Только свыклись, приехала мама. Нет, не вернулась к ним -- забрала Эльвиру. Перечить ей, говорить, что не хочет менять одесские степи с морем на сибирские с Байкалом? Господи, но там же будет мама!

Прошел год, чуть прижилась, освоилась в школе, перестали ребята подшучивать над ее украинским "гэ", отчим не обижал. Родился братик: маленький, беспомощный, игрушка да и только. Хлопот у мамы прибавилось...

Поехала Эльвира к папе -- пожить, пока малыш чуть подрастет и маме полегче станет. Папа обрадовался. И жена его новая, Лора, приветливо отнеслась к девочке, старалась быть нежной -- сама вот-вот мамой должна была стать. Вскоре родился братишка Сережа. Эля, как более опытная нянька, даже кое-чему учила маму Лору.

Когда родная мама снова позвала к себе, ехать отказалась, папина семья была не против того, чтобы девочка осталась, а бабушка измаильская так и вовсе за любимицу заступилась: "Она вам не мячик, хватит футболить!"

-- У бабушки мне больше всего нравится, -- признается Эля. -- Вот она меня точно любит по-настоящему.

-- А родители что, по-другому? -- спрашиваю.

-- Понимаете, -- как несмышленышу пытается растолковать мне Эля, -- вроде бы любят, а вроде бы им все равно. Кушать есть что, одежка есть. Мне кажется, они обо мне вспоминают, только когда видят меня. Приехали из города, привезли Сережке машинку, конфеты. Тут я зашла в комнату, так папа, как бы спохватившись, выхватил у него несколько конфет и дал мне. Вспомнил.

Таких, на первый взгляд, незначительных примеров она помнит много. Ревнует к брату? Но я видела, как она над ним дрожит. Чувствуется, любит крепко, ничего для него не жалеет. Ехали в автобусе, он придремал, так Эля и курточку ему поправит, и голову поудобней пристроит, а сама скособочилась как-то вся -- села так, чтобы ему удобней было.

-- Просто я лишняя, -- смиренно говорит она, -- я понимаю. Никто не виноват. Не родилась бы я... Но я же родилась...

...Кто-то, подающий бездомным детям монеты, скажет про Элю: "С жиру бесится". Мол, есть дом, одета, обута, накормлена, семья есть. Чего еще надо? Значит, надо. И не понять ее может только тот, кто ни разу в жизни не чувствовал себя одиноким даже в семье, никому не нужным, даже когда кажется, что о тебе заботятся...