ДЖАЗМЕН В РОССИИ -- БОЛЬШЕ, ЧЕМ ДЖАЗМЕН

Его ждали: на сцене -- музыканты, в зале -- журналисты, но появился Алексей Козлов перед концертом в консерватории (организаторы -- фирма "Максанна Украина" и банк "Надра") все же внезапно. Вошел в простенькой шапочке и куртке, сняв которые он оказался в традиционном черном кожаном костюме и белой сорочке. "Сейчас снимать не нужно", -- сказал он, заметив приготовления фотокора. Во время репетиции был сосредоточен, и общался со звукорежиссером и музыкантами "Арсенала", не обращая внимания ни на вспышки фотоаппаратов, ни на рабочих сцены, ни на электриков.

В антракте мы вместе с Яном Табачником, которого Алексей Козлов пригласил сыграть в одном из "бисов", зашли в гримерку маэстро. Чай на столе давно остыл...

-- Яник, угощайся: пряники, правда, диабетические -- попробуй, что мы едим в Москве!

-- Алексей Семенович, вы почувствовали, как любят вас в Киеве?

-- Да, у меня здесь и друзей много!

-- Кого вы из них вспоминаете чаще других? Наверное, покойного Владимира Степановича Симоненко (в его книге "Мелодии джаза" была впервые напечатана пьеса Алексея Козлова "Ноябрь" -- Авт.)?

-- Как, он умер?! Е-ма-е! Я и не знал! Никак не мог с ним связаться. Ой, как жалко! Вот так вот, уходят люди. А я еще думал, почему он не пришел на джазовый концерт на "Славянском базаре"...

У меня появились и новые друзья -- группа "Мен саунд", а старый -- теперь уже киевлянин -- Ян Табачник, это хорошая поддержка. В Украине мы часто бывали на фестивалях, дважды ездили в Никополь.

"ЗА ДЕСЯТЬ ЛЕТ МНОГИЕ ПРОПАЛИ, СПИЛИСЬ И УМЕРЛИ"

-- Вы вошли в историю как джазмен-бунтарь, когда в 50--60-е годы протестовали против идеологии социализма. Сейчас, казалось бы, другое время, нет такого "давления", но джаз по-прежнему остается "пасынком".

-- Да нет, мы существуем в области субкультуры -- вместе с классической музыкой, фольклором и роком. Потому что "наверх", на уровень СМИ, настоящее искусство не попадает, там только маскультура. Мы развиваемся в субкультуре, в общем, как это давно происходит и на Западе, только там ее очень здорово поддерживают, а у нас -- очень мало. Мы существуем за счет своей прежней популярности. А молодым очень трудно пробиться, сделать себе имя просто невозможно.

Тем не менее джаз существует, и новое поколение выпускников Гнесинского института его пополняет. Какие у меня ребята! Дима Илугдин -- клавишник, Юра Семенов -- ударник, беженец из Азербайджана, он там с Бюль-Бюль-оглы работал, бас-гитарист Женя Шариков.

-- И многим молодым людям вы позволяете выступать рядом с собой, "поднимаете" их до своего уровня популярности.

-- Ну а почему нет? Они -- мои помощники, наш последний состав -- уже восьмой (с 73-го) -- замечательные ребята.

-- В ансамбле за эти годы играли многие музыканты, они приходили и уходили. О ком из ушедших вы сожалеете?

-- Больше всего сожалею, во-первых, о тех, кто умер. Был замечательный барабанщик Станислав Коростелев, с которым мы приезжали в Киев впервые. Он умер недавно от рака. Умер молодым Саша Беляев -- клавишник. И об уехавших сожалею, а их столько! Игорь Саульский, наш замечательный клавишник, Валерий Брусиловский -- барабанщик, с которым мы неоднократно выступали здесь.

Сожалею и о тех, кто предал наш жанр и занялся попсой -- например, Виктор Зинчук: замечательный гитарист, теперь играет попсу, че-то там поет -- занялся не своим делом, и прежде всего -- предал свой талант. Наш барабанщик -- Виктор Чайка -- стал Сигалом. Ну что делать! Был еще один прекрасный музыкант, Алексей Гагарин -- вообще перестал играть, занялся бизнесом и ударился в веру, называет эту музыку дьявольской и так далее.

-- Наверное, люди уходят от проблем сегодняшней жизни?

-- Наверное, да! Эти тяжелые годы -- десять лет -- очень многое изменили в нашей жизни. Многие пропали, некоторые просто бросили музыку, некоторые спились и умерли от этого. И очень жалко уехавших музыкантов. Там они, конечно, такого веса и социального значения не имеют. Говорят, "поэт в России больше, чем поэт", а здесь -- джазмен больше, чем джазмен!

Мы несем людям эту культуру, казалось бы, чуждую, но обогащаем ею нашу, российскую. Нам раньше советские власти говорили: вы разрушаете нашу советскую культуру. А я отвечал, что мы ее обогащаем. Когда-то даже Чайковского называли "западником", ругали за это -- он действительно привнес в русскую культуру принципы западного симфонизма. Но теперь это -- самый популярный на Западе РУССКИЙ композитор, яркий выразитель традиций своей национальной культуры. Можно вспомнить и Стравинского, и Рахманинова... Без освоения мировых достижений ты становишься не самобытным, а самопальным каким-то, понимаете? Многие пытались что-то творить свое, не осваивая "запад", и у них почему-то ничего не получалось.

Конечно, этого никто сейчас не ценит -- это оценят потом, когда заглянут в энциклопедии и послушают наши записи, скажут: "У нас в России тоже был джаз", который станет классическим искусством, так же, как "Битлз", который по мелодизму можно сравнить с Шубертом. Несмотря ни на что, мы делаем свое дело, и никакие мы не идеологи. Просто другого мы ничего не умеем и не хотим.

-- Не скромничайте, Алексей Семенович, вы-то многое умеете и знаете!

-- Ну, это, так сказать, параллельно. Архитектором я стал просто потому, что не было возможности тогда джазом заниматься. Мне нравилось рисовать, поэтому пошел в архитектурный. Это был элитарный институт, такой пижонский и очень интересный. Закончив и немножко поработав, я все равно бросил это дело. Понял, что не могу.
Хотя не было в тот момент никакой перспективы стать профессиональным джазменом. Только когда дали возможность работать с "Арсеналом", она появилась. Но мне уже было в тот момент сорок лет!

"РУССКИЕ ИДУТ!"

-- Как это вам все-таки удалось в те времена, когда джаз всячески угнетали и запрещали?

-- В моей книжке "И Козел на саксе..." это описано подробно. Несмотря на то, что меня считали врагом, одновременно считали все-таки представителем советской культуры, даже за рубежом. Мы взяли качеством, неподкупностью и непродажностью, профессионализмом. Они не могли этого не признать! Ведь на Западе нас уже признали, записи передавали по "Голосу Америки", и потом нас уже просто вынуждены были посылать на международные джазовые фестивали. А в Германии "Арсенал" вообще назвали "тайным оружием"... При раннем Горбачеве там был популярен слоган "Русские идут!" Они поняли, что нас заслали, чтобы показать, что вот они, русские "медведи" в валенках -- все умеют. Мы им там дали по мозгам! А идеологи поняли, что делать. У меня афиши сохранились: "Руссен коммен". Когда наши войска входили в Германию, их боялись панически -- там русские творили чудеса с мирными жителями. А называлась тогда поездка нашей делегации "Так живет молодежь в Советском Союзе"! Это уже был конец советской власти, нас послали потом в Индию на фестиваль советско-индийской культуры. Это была просто победа качества.

Эти перестраховщики потом поняли, что ничего страшного не произойдет: мы просто играем инструментальную музыку, а то, что она похожа на какую-то западную -- ну и что? Мы-то свои, и она -- наша, мы хотим ее играть. Мы нигде не декларировали ничего, просто держали свои позиции -- никогда не играли никаких посвящений съездам, Ленину и прочее, ни разу не продались! Это все было честно, а они (чиновники-идеологи -- Авт.) перед этим сдаются. Стоило только начать приспосабливаться -- и "до свидания"!

-- А как насчет соблюдения принципа соцреализма о национальном в искусстве?

-- А мы играли все! У меня в программе были и русские, и украинские, и молдавские мелодии. С фольклорным ансамблем Покровского мы играли здесь в 79-м году. Я во всех республиках скупал пластинки, изучал, у меня есть пьеса "Танец шамана", связанная с тувинским горловым пением.

-- Кстати, передача по "Голосу" тоже поставила вас в ситуацию "на лезвие бритвы".

-- Ну, еще как! Мы уже были на грани, нас могли просто взять на улице -- и все. Но когда услышали по "Голосу", потом еще и прочли в их прессе -- это нас сохранило. Конечно, был ход опасный. До 80-го нам в Москве не разрешали играть, несмотря на то, что посылали за границу. Горком партии издал черный список, в котором были я, Макаревич и другие. Только когда на Олимпиаде надо было кого-то показывать, запрет сняли. И в Киев в 79-м на "Киевскую весну" мы ехали с большой опаской, что нас тут разгромят местные власти. Но нет -- как-то здорово приняли.

Я так боялся, потому что в те времена попадись какой-нибудь журналист, который напишет что-то вроде "привезли вражеское искусство", и в Москве сразу реагировали: расформировывали -- и все. Незадолго до нас приехали какие-то "Веселые ребята" несчастные, их так расчехвостили -- как западную группу!

"ДЮК ЭЛЛИНГТОН -- ПРОСТОЙ ГЕНИЙ"

-- Слава Богу, тогда я еще журналистикой не занималась! Алексей Семенович, вам посчастливилось играть с самим Дюком Эллингтоном. Каким вы его запомнили?

-- В 1971 году, когда он приезжал в Москву, была назначена официальная встреча в Доме дружбы с его оркестром и с нашими ведущими музыкантами. Потом мы общались на приеме в американском посольстве, я видел, как он обращается с дипломатами -- это что-то особенное! Мы играли с ним джем-сейшн и видели, что это за человек -- гений какой-то, при этом скромнейший человек. Я и с Дейвом Брубеком общался -- от этих людей исходит простота. Чем люди менее талантливы, тем больше гонора -- попсовики, к примеру, обязательно из себя что-то корчат! А эти -- витают где-то, очень скромные -- просто пример для подражания.

У меня сохранились фотографии. На одной из них -- он играет на балалайке, а я на саксофоне, ее напечатали потом в польских и в американских журналах -- это называлось "Дуэт двух миров". Есть снимок колоссальный: на нем стоят джазмены, композитор Сигизмунд Кац пытается как-то "втиснуться" перед камерой, а сзади так скромно стоит Утесов! Уникальное фото. Я его недавно отослал нашему трубачу бывшему -- Валерке Пономареву в Америку. Он там обалдел, показывал его внуку Эллингтона -- у него тоже сейчас свой бенд.

-- Еще один замечательный эпизод в вашей жизни -- выступление в самом престижном концертном зале мира, Карнеги-холле (в 1995).

-- Я получил тогда предложение от Тамары Гвердцители -- поехать "пополам": отделение она, отделение -- "Арсенал" с учетом, что один из концертов -- в Карнеги-холле. С тех пор я как-то успокоился: в лучшем зале мира сыграл. Ну, ничего особенного, скромный такой зал.

-- А публика, наверное, посолиднее, чем здесь будет?

-- Ну, здесь у вас публика -- дай Бог такую везде! Мы ее делали своими руками. Давайте дальше.