"ИНОГДА ХОЧЕШЬ НАПИСАТЬ ЧТО-ТО ГРУСТНОЕ -- А ПОЛУЧАЕТСЯ ОПЯТЬ ЮМОР"

Чего только ни выслушал о себе Владимир Войнович! В Союзе его объявили антисоветским писателем (а впрочем, так оно и было). На Западе порою называли таджикским сатириком (поскольку родился Войнович в Душанбе), а некоторые читатели-интеллектуалы, познакомившись с ним, в раздумье произносили что-то вроде: "А я-то думал, что вы -- женщина... Это же вы "Овод" написали?"

Надо же: вот он сидит передо мной -- легендарный автор "Жизни и необычайных приключений солдата Ивана Чонкина" и "Москвы 2042", человек, почти в шутку написавший стихи "Заправлены в планшеты космические карты..." И не просто сидит. Мы с ним мирно беседуем и, пардон, пьем известную сорокаградусную жидкость из пластиковых стаканчиков на "Фонтане" у Валерия Хаита... Кто бы мог подумать?

-- Я один раз в жизни по-настоящему "соображал на троих". Мы пришли в столовую, хотели там хоть нелегально, но культурно распить. А директор стал нас оттуда гнать. И мы ушли... в уборную. И они стали туда рваться! Мы действовали так: один держал двери, второй наливал, а третий держал стакан. Стакан у нас был один на троих. Один из троицы, когда ему наливали, говорил: "Еще-еще-еще...", другой: "Хвать-хвать-хвать..." Ну, давайте за встречу!..

"В ПЯТОМ КЛАССЕ Я УЧИЛСЯ ОДИН ДЕНЬ"

-- Владимир Николаевич, в вашей биографии много таких вещей, о которых хочется спросить: "а правда ли, что?.." Скажем, правда ли, что у вас нет высшего образования?

-- Да, у меня неоконченное высшее. Жизнь так сложилась: когда я был маленький, отца посадили. Перед войной он вернулся туда, где мы жили -- в Среднюю Азию, оттуда мы сразу уехали в Запорожье, потом война, эвакуация на Северный Кавказ. Мы жили с теткой где-то на хуторе, до школы 7 км, я маленький -- во 2-й класс ходил, однажды заблудился в степи. Тетка говорит: "Нет, больше я тебя не пущу". И я перестал ходить в школу. Потом пошел в третий класс, неделю отучился -- мы опять переехали. Мы все время куда-то переезжали. А в 11 лет я уже начал работать. В четвертом классе учился два месяца. Пятый я не упоминаю как такой, где я учился, -- там я учился один день. И меня выгнали за то, что мы с приятелем выдрали в директорском саду какие-то саженцы и стали ими сражаться. Директор выгнал, а потом писал письма, чтобы я вернулся в школу. Дескать, если я не вернусь, то буду судим по законам военного времени. А мне было 12 лет. И школа эта тоже была в семи километрах.

После войны я окончил ремесленное училище, работал на заводе, учился в вечерней школе. Потом уехал в Москву и, после четырех лет армии, в конце концов поступил в пединститут. К тому времени я уже писал. Учился я там оч-чень плохо. В школе-то я, бывало, учился хорошо. А тут я учился формально, потому что думал, что мне все это вряд ли понадобится. Уже на втором курсе я написал свою первую повесть, и ее взял журнал "Новый Мир". И я подумал: зачем мне все это надо? И ушел из института. И не жалею.

-- И с тех пор больше нигде не учились? И вас, вот такого "недоучку", в Союз писателей приняли?

-- И не только в Союз писателей. Кроме того, я член двух академий, профессор и т.д.

-- Официального диплома никто никогда не спрашивал?

-- Моим "официальным дипломом" стала моя профессия.

"МЕНЯ И БЕЗ ПОВОДА ЛИШИЛИ ГРАЖДАНСТВА"

-- Я читала материалы КГБ о вас. Там лично товарищ Андропов -- тогдашний шеф КГБ, а впоследствии глава государства вменяет вам в вину, что вы собираетесь в Москве создать Пен-клуб. Неужели действительно собирались?

-- Собирался. Но не предпринял никаких шагов. Мы обсуждали это с разными людьми и в конце концов отказались от этой идеи.

-- Почему? Не нашли достойных кандидатов?

-- Не-ет. Потому что была советская власть. И тот, кто вступил бы в Пен-клуб, автоматически бросал вызов властям. Это было бы воспринято как антисоветское действие.

-- Казалось бы, почему?!

-- Почему-почему? А почему советская власть запрещала носить джинсы? Запрещала слушать джаз, танцевать твист? Чем мешало? Почему следили за прическами и за шириной брюк?

-- А вы сами-то танцевали твист? Слушали джаз?

-- Нет. Поскольку я прожил большую часть жизни в деревне, в провинции, я к этому просто не был приучен.

-- А как получилось, что когда вас лишили гражданства, вы в это время жили в Мюнхене?

-- Очень просто. Я туда уехал официально -- мне просто предложили убраться. Но под таким предлогом, как будто я еду читать лекции. У меня было приглашение от Баварской академии (я еще с 1977 года в ней состоял, а уехал в 80-м). Уже было ясно, что меня высылают, хотя формально все выглядело прилично. Я приехал туда и поначалу старался вести себя осторожно, чтобы не давать им повода лишать меня гражданства. Но они все равно лишили, и без повода.

УКАЗ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР

О лишении гражданства СССР Войновича В.Н.

Учитывая, что Войнович В.Н. систематически занимается враждебной Союзу ССР деятельностью, наносит своим поведением ущерб престижу СССР, Президиум Верховного Совета СССР постановляет:

На основании статьи 18 Закона СССР от 1 декабря 1978 года "О гражданстве СССР" за действия, порочащие высокое звание гражданина СССР, лишить гражданства СССР Войновича Владимира Николаевича, 1932 года рождения, уроженца гор. Душанбе, временно проживающего в ФРГ.

Председатель Президиума Верховного Совета СССР Л.БРЕЖНЕВ

Секретарь Президиума Верховного Совета СССР М.ГЕОРГАДЗЕ

Москва, Кремль, 16 июня 1981 г.

* * *

Господин Брежнев!

Вы мою деятельность оценили незаслуженно высоко. Я не подрывал престиж советского государства. У советского государства, благодаря усилиям его руководителей и Вашему личному вкладу, никакого престижа нет. Поэтому по справедливости Вам следовало бы лишить гражданства себя самого.

Я Вашего указа не признаю и считаю его не более чем филькиной грамотой. Юридически он противозаконен, а фактически я как был русским писателем и гражданином, так им и останусь до самой смерти и даже после нее.

Будучи умеренным оптимистом, я не сомневаюсь, что в недолгом времени все ваши указы, лишающие нашу бедную родину ее культурного достояния, будут отменены. Моего оптимизма, однако, недостаточно для веры в столь же скорую ликвидацию бумажного дефицита. И моим читателям придется сдавать в макулатуру по двадцать килограммов Ваших сочинений, чтобы получить талон на одну книгу о солдате Чонкине.

Владимир Войнович

Июнь 1981 года, Мюнхен

"КТО-ТО, УВИДЕВ МЕНЯ, ПЕРЕХОДИЛ НА ДРУГУЮ СТОРОНУ УЛИЦЫ"

-- От вас тогда многие отвернулись. Были для вас неожиданности среди людей, которые отвернулись, и наоборот, среди тех, кто остался друзьями?

-- Список тех, кто отвернулся, конечно, большой. Но знаете, неожиданностей не было. Из тех, с кем я действительно дружил, никто не отвернулся. А когда отворачивались "далекие", я не был этим ни шокирован, ни разочарован. Кто-то, увидев меня, переходил на другую сторону улицы -- ну так что ж?

-- Вы так снисходительно об этом говорите. Неужели это вас даже не расстраивало?

-- (Пожав плечами.) Наоборот, это мне казалось даже комичным. Знаете, у меня был один хороший знакомый. Я однажды был за городом, в Переделкине -- знаете, писательский поселок такой? Иду через овражек, и на мостике шириной метра полтора встречаю человека ну оч-чень хорошо знакомого. Он меня "не узнал"! Бедный, ему аж боком пришлось проходить. А потом, лет через пятнадцать после того, я, вернувшись из-за границы, попал в Дом литераторов. Смотрю, он бежит ко мне через весь вестибюль с распростертыми объятиями: "Володя, здравствуй! Как давно я тебя не видел! Ты нисколько не изменился!" Я хотел спросить, с каких пор я не изменился -- с тех пор, как он меня видел на мосту? Я и сейчас его иногда вижу, но не напоминаю ему ту историю.

-- Вы с этими людьми и сейчас общаетесь?!

-- Если мне кажется, что человек хотя бы внутренне испытывает какие-то угрызения совести -- я с ним общаюсь.

-- Когда вы уезжали, жена была вместе с вами?

-- Да-да, конечно. И жена, и дочь. У меня еще двое детей от первого брака -- они оставались здесь. Конечно, я с ними поддерживал отношения -- и по телефону, и письменно.

"ФИЛЬМ О ЧОНКИНЕ -- ЭТО УЖАСНЫЙ ПРИМИТИВ"

-- Я читала в Интернете ваш рассказ о том, как Окуджава, приехав в Мюнхен, демонстративно поселился у вас. Вы были близкими друзьями?

-- Да, а в последние годы еще и соседями -- жили в Москве через дорогу. Завязалась наша дружба очень давно. В 56-м году я приехал в Москву и вступил в литературное объединение "Магистраль". А через некоторое время в том же объединении появился Окуджава.

-- А вы ведь тогда еще и стихами увлекались?

-- Да-а! Я тогда писал только стихи. Но всегда хотел писать прозу. Я считаю, что прозу писать труднее. Стихи у меня уже тогда получались довольно профессионально, а вот проза...

-- А юмористическая проза -- это еще более "высокий жанр"?

-- Знаете, я ведь обычно не пишу специально юмористическую прозу -- а уж чего получилось, то и получилось. Если юмор -- ну что ж поделаешь, значит так тому и быть. Иногда собираюсь написать грустно -- а получается опять...

-- Я была свидетелем того, как вы в 94-м привозили в Одессу на фестиваль "Золотой Дюк" чешский фильм по вашему "Чонкину" (в результате скандала фильм так и не был тогда показан). В принципе, этот фильм соответствует вашим представлениям о собственном романе?

-- Не-ет, не соответствует! Во-первых, он снят только по половине книги. А во-вторых, Иржи Менцель -- хороший режиссер, но он подошел к делу безответственно. Я ему поставил условие, что он будет прислушиваться к моим советам -- хотя бы в какой-то степени. Он кивал: "Да-да-да, мне это оч-чень нужно!" А потом стал слушать актеров. А актеры -- они говорили такие глупости! В общем, он сделал ужасный примитив.

"МЕНЯ МОЖЕТ ЗАСТАВИТЬ ПЛАКАТЬ КАКАЯ-НИБУДЬ СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ ЧУШЬ"

-- Я с удивлением узнала, что вы, плюс ко всем талантам, еще и рисуете. Это для вас тоже серьезный вид творческой деятельности или просто нескучное времяпрепровождение?

-- Сначала было просто "времяпрепровождение", потом какие-то люди стали говорить комплименты. А потом я жутко увлекся, просто сошел с ума, и этот вид деятельности заменил мне все остальное. Я три года вообще ничем больше не занимался, не написал за это время ни строчки -- только мазал кистью холсты. Некоторые говорят: "Ну зачем вы этим занимаетесь? Вы же пишете!" Я говорю: "Ну и что? А я знаю людей, которые лучше летают на самолете, а почему-то все равно хотят писать..." Я, допустим, иногда люблю варить кашу. И я ее варю, хотя у меня это, видимо, тоже получается хуже, чем писать.

-- Хм... Почему именно кашу?

-- Нет, ну не обязательно кашу. Но что-нибудь очень примитивное, без изысков... Очень люблю резать лук. И даже плакать от лука люблю. Мне нравится это ощущение. Поэтому, когда моя жена готовит что-то, где надо много лука, она зовет меня.

-- А интересно, произведения искусства -- литературы, музыки, кино -- могут вас заставить плакать?

-- Да-а! (Смущенно.) Но, между прочим, чаще всего какие-нибудь глупости. Какая-нибудь сентиментальная чушь. И вижу, что чушь -- а вдруг комок к горлу подкатывает.

-- И вы не сдерживаете себя, дескать, "я же мужчина" -- разрешаете себе плакать?

-- Нет, ну я не настолько сентиментален, чтобы это долго продолжалось. Выступят слезы, я их так смахну, чтобы никто не видел... Потому что это часто бывает ну в очень уж глупых местах. Так что даже самому стыдно.

-- Наверняка, когда вы читаете чужие книги, невольно смотрите на них с точки зрения профессионала...

-- Конечно! Всегда. Больше того, я сейчас, даже перечитывая классику, думаю: тут бы надо вот так, а тут вот эдак... Кстати, это мешает. С этой точки зрения я стал гораздо худшим читателем, чем был в детстве и в юности. Не только из-за возраста, но и из-за этой дурацкой привычки. Это меня и останавливает.