4. "ОНИ ГРОЗИЛИ УБИТЬ МЕНЯ, МОЮ ДОЧКУ И МУЖА..."

(Продолжение. Начало в №№ 782, 783, 784)

Чтобы выйти на свободу, Раиса Глинская, арестованная по подозрению в причастности к загадочному исчезновению сына секретаря ЦК КПУ Евгения Борисенко, дает признательные показания. По ее словам, ложные, то есть она под милицейским давлением оговорила и себя, и своего знакомого Павла Могильного. Очутившись на воле, Раиса Георгиевна пытается исправить ошибку, восстановить справедливость... По просьбе "Сегодня" она вспоминает о тех временах.

ВТОРОЙ АРЕСТ

-- Итак, вас выпустили из темницы. Но уголовное дело еще тянется?

-- Тянется. Я, правда, уже не под стражей, но они еще обрабатывают Могильного... Он же тоже не сразу написал "признательные" показания... Ну, наконец, мне удалось устроиться на работу, это уже апрель 1980. Я -- главный бухгалтер и одновременно заместитель генерального директора объединения "Киевстройматериалы", пришла как-то на работу принимать отчеты у своих бухгалтеров из регионов. В это время звонок, как всегда -- Кулинич. Приди, говорит, нужно кое-какие вопросы "порешать"... И опять вернулись к старому, начал он на меня нападать за то, что жалуюсь, справедливость ищу. Полдня продержал меня в кабинете (а я ведь было поверила, что вызвали ненадолго, даже сейф на работе закрывать не стала), заставлял написать о том, что все мои жалобы -- клевета и выдумка, что я, дескать, оболгала доблестные органы... Я говорю: "Нет! Даже если вы меня сейчас убьете или еще какую-то пакость сделаете, того, что хотите, ни за что не напишу." И тогда меня прямо с этой беседы отвозят на Лукьяновку, сажают в тюрьму. Кулинич мне сказал: "Если раньше ты была на курорте (имея в виду пребывание в изоляторе КГБ), то сейчас поймешь, что такое настоящая камера... " На Лукьяновке действительно очень страшно. Там настоящая тюрьма. Не успели меня завести в камеру...

-- Камера общая?

-- Да, четыре человека, женщины... Это вообще... Все рассказать не могу, хочу лишь основное. Думаю, вам известно, что во всех тюрьмах существует особый "телеграф" для заключенных. По этому "телеграфу", как-то через туалет, что ли, передают всем, что Глинскую привели. И что сидит здесь полковник какой-то, летчик, с которым она когда-то встречалась, пусть, дескать, вспомнит. Но я уже научена, знаю, что провокация. Мне передают: "Пусть она (то есть я) напишет записку, мы будем помогать, чтобы ее вытащить". Я, конечно, ничего не писала, и правильно сделала, не дала им в руки повод опять к чему-то придраться и новое дело возбудить...

Продержали меня там 11 дней, а муж в это время уехал в Москву, был принят в Генеральной прокуратуре и после этого только приехал оттуда такой Абрамов, порядочнейший человек. Он допрашивал меня, мужа... Говорит: "Я знаю, что это все чушь. Но я очень маленький человек для того, чтобы повлиять. Здесь завязаны не только УВД, прокуратура, здесь завязан аппарат ЦК". Так что, мол, рад бы помочь, но, увы...

Очень порядочным человеком оказался и мой генеральный директор Гаврюшин. Наше объединение входило не в городскую парторганизацию, а в областную. Когда меня кинули в камеру, Гаврюшин обратился к начальнику областного УВД. Сказал ему: у меня забрали главного бухгалтера, такая ситуация. К тому же начальник Главного управления, которому мы подчинялись, уже наложил резолюцию: уволить Глинскую (я еще в тюрьме тогда находилась). Генерал ответил: мы знаем об этом деле уже много лет, не трогайте эту несчастную, порядочную женщину... Меня не выгнали с работы, а 30 апреля 1980 года выпустили из тюрьмы.

"КАК ТЫ МОЖЕШЬ БЫТЬ ТАКОЙ ЖЕСТОКОЙ?"

-- Вы вспомнили о парторганизации. Неужели все это время вы с партбилетом были, никто вас не исключал?

-- Нет. Когда меня первый раз выпускали, Кулинич вручил мне партбилет прямо у себя в кабинете. Вызвали секретаря парторганизации, проштамповали взносы за время, которое провела в камере. Когда освобождали вторично, они уже искали мой партбилет, потому что знали, как я им дорожу. Но найти не смогли, утеряли... Вот такое отношение. Да что партбилет, они ведь искали любой повод, чтобы посадить меня. Стали провоцировать моих подчиненных, главных бухгалтеров, будто они мне давали взятки. Вы понимаете, когда сдается отчет, обычная практика -- подарить коробку конфет, цветы... Но не вышло.

-- А за что вас прессовали? За то, что жалуетесь?

-- За то, что я жалуюсь бесконечно и не даю им возможности спокойно работать с Могильным... Он ведь к тому времени получил срок по другому делу, но его держали в Киеве. Павел под давлением все признал, но показать, где спрятал тело, не мог. Понятно почему -- мы ведь никого не сбивали... Вы знаете, что искали тело очень интенсивно, много мест перелопатили (Павел все время менял показания), но впустую. Вернее, что-то находили, но не то. Они мне тогда говорили, что, мол, нашли миллион трупов, но нужно, чтобы на коренном зубе была пломба и другие приметы совпадали... Боже, что они тогда творили! Меня вызывали из дому, грозили убить, грозили украсть и убить дочку, мужа. Если бы вы только знали, что со мной делали. Муж у меня по характеру слабый парень, он не выдержал, серьезно заболел. Его прооперировали, уволили в отставку. Дочка... Не хочу о грустном.

-- А Николай Михайлович Борисенко, отец Жени, встречался с вами?

-- Ни разу он со мной не беседовал. Ни он, ни его супруга, Женина мама... Вы понимаете, на чем меня мои недруги ловили: "Вот ты любишь свою дочь Людмилу. Посмотри, как несчастная мать Жени живет и все время ждет стука в дверь. Ну, неужели ты, мать, не можешь ее пожалеть!? Скажи, что он где-то лежит, что он не мучался, когда был сбит, что он похоронен. Скажи, где он? Она хоть цветочки будет на могилу носить. Как же ты можешь быть такой жестокой?"


"ВОЛГА" -- ЖЕЛЕЗНОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО НЕВИНОВНОСТИ

-- И когда от вас отстали?

-- Это был уже 1983 год. К власти пришел Андропов, многое изменилось в МВД... Появилась даже возможность поднять вопрос об изъятой у меня машине. Она все эти годы простояла в УВД. Кстати, если бы мое дело рассматривалось объективно, то сама машина служила неопровержимым доказательством моей невиновности. И, наоборот, доказательством того, что дело фабриковали. Ведь, по версии следствия, заднее сиденье "Волги" после наезда оказалось в крови и его перетягивали (см. первую серию публикаций в "Сегодня". -- Авт.). На самом же деле этого не было, потому что машина ремонтировалась, а не выезжала 7 ноября... Все сиденья перетягивались еще в Венгрии, откуда я пригнала машину. И когда сравнили ткань на заднем и остальных сиденьях, оказалось -- материя одна и та же, одного качества, одной структуры. Они даже не догадались вовремя это проверить... Надо было ее хотя бы перетянуть. Это стало моим главным козырем. Единственным козырем. И потом, когда приехал из Москвы Абрамов, я говорю: "Товарищи, посмотрите, у них сиденье изъято, которое Могильный якобы перетянул. Пожалуйста, возьмите его и сравните со второй частью сиденья. Оно же не перетягивалось". Меня тогда, кстати, Танцюра из прокуратуры города поддержал.

-- А он каким образом участвовал?

-- Танцюра участвовал уже на заключительном этапе, когда пришли материалы о том, что меня не реабилитировали, а уголовное дело закрыто за недоказанностью. Я пришла, чтобы подписать эти материалы. И тут Танцюра (очень порядочный человек) мне говорит: "Раиса Георгиевна, вы, понятно, не юрист. Знаете, что такое "за недоказанностью"? Это значит, что не смогли доказать вашу вину, но преступление было. А вы разве совершали преступление? Почему вы подписываете это постановление?" Я ахнула... И опять стала писать в Москву...

-- Эти бумаги из Москвы пришли?

-- Бумаги на подпись принесли сотрудники УВД. Я же не разбираюсь, откуда они взялись...

-- Но Виктор Танцюра -- прокурорский работник...

-- Да, меня в городскую прокуратуру вызывали по закрытии дела. И там он сказал: "Зачем же вы подписываете?" Я опять пишу в Москву, опять проходит определенное время и, наконец, присылают окончательное решение: прекратить уголовное дело за отсутствием состава преступления. То есть не совершала я никакого злодеяния, что, собственно, и пыталась доказать следствию все эти годы. Но кто меня слушал...

НА ПАМЯТЬ -- ОБЛОМКИ МАШИНЫ. И СУДЬБЫ...

-- Какой год был уже на дворе?

-- Это было где-то в апреле-мае 1983 года. А потом начался суд за машину, чтобы мне вернули "Волгу". Представляете, в УВД столько лет продержали Бог знает в каких условиях мою машину, и у них еще хватало совести не выплатить мне за нее компенсацию.

-- А машина физически была в каком состоянии? Годилась для эксплуатации или сгнила уже?

--Конечно, сгнила. Да и других масса недостатков была, они же на ней ездили, что угодно с ней делали.

-- То есть, это были уже обломки машины?

-- Да, это были обломки. Вот их-то мне и отдали, как память обо всей этой тяжелой истории...