"ХОЧЕШЬ, НОЖИК ПОДАРЮ? Я ИМ ЧЕЛОВЕКА ЗАРЕЗАЛ..."

В кровавых трагедиях, время от времени потрясающих как столицу, так и провинцию, шокирует уже даже не жестокость, а бессмысленность, нелогичность происходящего. Вспышка гнева, животный приступ страха -- и этого достаточно, чтобы перечеркнуть чужую жизнь.

Потом, когда все открылось, жилец одного из домов в Переяслав-Хмельницком вспомнил, что Саша дарил ему нож со словами: "Я им человека убил. Хочешь?" Лезвие было крепким, а пьяное варняканье казалось глупыми бредом. Стоит ли внимание обращать?

...У Ивана Леонидовича дети, может, и были, да разве за всеми бывшими подружками уследишь? Одряхлев, холостяк принял как родного соседа Сашу. Во-первых, ноги начали отказывать, а тут какая-никакая помощь. Во-вторых, вдвоем веселее пить. Одно только обижало Леонидыча: он Сашу привечает, а тот скудное пенсионерское добро растаскивает. Долго держал подозрения в себе, пока однажды не выплеснул обиду за очередным застольем и не поплелся с ворчанием спать. Дескать, сам себя, парень, по совести суди.

Саша бросил вслед что-то похожее на оправдание. А когда понял, что старик его не слышит, взыграло ретивое. Допив водку, взял бутылку и хватил ею Леонидовича по голове -- чтобы напраслину не возводил. Образовавшуюся нелепую "розочку" вышвырнул в окно, нашел на кухне нож и... Едва разум чуть просветлел, Саша огляделся по сторонам и понял, что из мало-мальски стоящих вещей в стариковском жилище остался один радиоприемник. Захватив его, нашел ключи, аккуратно закрыл замок и направился в центр города, где за огнями ночных баров и дискотек угадывалась жизнь.

Леонидовича хватились, когда из-под двери явственно стал пробиваться страшный запах. Тогда и вспомнили про подаренный ножик.

Происшедшее в одном из поселков Броварского района Киевской области, казалось бы, не имеет ничего общего с предыдущей историей. Кроме, разве, людского безразличия к тому, что может произойти или уже произошло.

18-летняя Яна забеременела. Брак, которым можно было усмирить ханжескую мораль якобы приличной семьи, был невозможен. Роды грозили таким скандалом, что при одной мысли об отцовском гневе девушке хотелось наложить на себя руки. Но своя жизнь -- единственная, а ту, что неумолимо набирала сил в ее лоне, девушка возненавидела с первого дня. Стягивая джинсами растущий живот, жаждала только одного: чтобы никто ни о чем не догадался. И в самом деле занятые родители остались безучастны к побледневшему лицу и потерянному взгляду дочери.

Когда природа взяла свое, Яна заползла за старый сарайчик. Кусая губы до крови, молча выдержала дикую боль. А когда ребенок не в пример ей закричал, сдавила тоненькую шейку пальцами. Потом дважды ударила тельце ножом, который успела прихватить из дома. Замерший комочек накрыла кастрюлей.

Трупик новорожденного через восемь дней обнаружил отец Яны. "Твой последыш?" -- бросился сгоряча на дочь. Но когда услышал: "Нет!" -- успокоился. И вызвал милицию.