ХУТОР "КРАСНЫХ ФОНАРЕЙ"

Катя несколько лет подряд ездила в небольшое село под Киевом к бабушке на школьные каникулы и сдружилась там с Машей. С тех пор прошло десять лет. "Теперь там всего три человека живут, -- говорит Катя. -- Бабка лет ста и Маша с сыном. Нищета жуткая. Так у бабки хоть пенсия. А моя подруга детства мужиков из близлежащих сел обслуживает!"

Оправившись от шока, Катерина стала рассказывать все по порядку:

-- Хаты в селе стоят заколоченные, несколько почти сравнялись с землей, из бурьянов торчат только соломенные крыши. Нигде никаких признаков человеческого существования. Только возле Машиной лачуги на натянутой от яблони к яблоне веревке сушились детские ползунки. Захожу в сени -- Боже мой, ничего не изменилось. Глиняный пол и лестница на чердак, откуда пахнет мятой... В единственной комнате -- деревянный стол, на котором стоит электроплита, пара табуреток, чуть дальше кровать -- высокая с железными прутьями, за печью -- детская кроватка, в которой посапывает малыш. Вот, пожалуй, и все. Маша меня узнала сразу. Расплакалась.

"МАТЬ ЗА ПЬЯНКОЙ, НАВЕРНОЕ, И НЕ ЗНАЕТ, ЧТО ДОЧКУ РОДИЛА"

Так острили о матери Маши. А к девочке относились с теплотой: кто одежонку подкинет, кто обедать позовет. С детства она помнит только мамино "марш спать!" и большого страшного паука над своей кроваткой. И еще как приходилось в дождь и снег ходить за несколько километров в соседнее село в школу. Оно бы и ничего, если не дырявая обувка и легкая болоньевая куртка на любую погоду. Бывало, так промерзнет, что учительница отпаивала чаем.

Сиротой Маша осталась в тринадцать лет, зимой 88-го мать "сгорела" от водки. Поначалу ей даже легче одной было -- запасы из погреба никто не менял на поллитровку. Но весной Маша растерялась -- забор повалился, огород вспахать некому... Подалась к одинокой женщине -- она в школе уборщицей работала, и девочка у нее частенько ночевала. Та, выслушав бедолагу, предложила: "Оставайся у меня". Эти два года, пока баба Шура не умерла, были для Маши самые счастливые. Столько платьев нашила, а туфли какие купила! Все делали вместе -- картошку пололи, варенье закатывали. А потом бабули не стало...

"УТРОМ НЕ ЗНАЛА, КУДА ИДТИ -- В ШКОЛУ ИЛИ... ТОПИТЬСЯ"

Не успела она оправиться от горя, как пришла другая беда. В виде председателя сельсовета. Дело в том, что баба Шура умерла неожиданно и завещания не составила, а значит, дом по закону переходит в распоряжение местной власти. Маша стала председателя уговаривать, мол, разрешите пожить, пока школу не окончу. Он смотрел на привлекательную 15-летнюю девушку и одно твердил: не положено.

-- Знал, паразит, что некому за меня заступиться, вот и издевался, -- объясняет Маша это "не положено". -- А однажды вечерком зашел с бутылкой. Я накрыла на стол. Часа два он сидел: пил, закусывал. Потом приставать начал. А у самого дома жена и трое ребятишек! Утром не знала, куда мне идти -- в школу или топиться... Вечером пришел снова.

Так прошел месяц. Маша даже привыкла к этому человеку. Всякий раз он что-то приносил -- то шоколадку, то колбасу. И часто присылал кого-то сиротке по-хозяйству помочь...

Как-то ночью проснулась Маша от того, что из окон стекла полетели. Выбежала на улицу -- а там жена председателя с камнем в руке стоит. "Убью! -- кричит. -- Если из села не уберешься". Собрала Маша пожитки и с позором в свою деревеньку подалась. Пару месяцев осталось до окончания восьмилетки, а как в школу явиться после всего? Пришла только в мае, перед экзаменами. Одни учителя стыдили, другие жалели, но аттестат выдали. Собралась Маша в район на повара учиться. Приехала, а остановиться негде. Отправилась ночевать на автовокзал. Опомниться не успела, как сумку с нехитрой снедью и кое-какими деньгами стащили. Пришлось вернуться...

"ЧЕМ МИЛОСТЫНЮ ПРОСИТЬ -- ЛУЧШЕ УЖ ТАК"

В конце лета на пороге у Маши появился посыльной от председателя: узнать, что к чему и помочь. Через недельку и сам явился. Не давали ему покоя прелести Маши. Со слезами она просила его не приходить, потому что каждый раз потом уснуть не могла -- перед глазами жена его стояла. С камнем в руке.

Тот, что по хозяйству управляться приходил, тоже глаз на Машу положил. "Крыша у тебя течет, -- говорит ей. -- Починю, если..." Так и стала она жить: то председатель навестит, то подчиненный его. Последний, кстати, единственный, кто дарит Маше цветы. Правда, только летом и только полевые.

А однажды в деревеньку подвода прикатила. Мужичок один привез на продажу разную кухонную утварь. Маше так нужна была электроплита... А чем заплатить? Так все тем же... О том, что беремена, поняла, когда живот стал виден. Родить помогла соседка, она же и пуповину Мите перерезала, и кроватку старую притащила.

-- Хотела по-другому жить начать, чтобы сыну за меня стыдно не было, -- говорит 20-летняя Маша. -- Но... Работать здесь негде, в том селе показаться не могу, в городе меня тоже никто не ждет. Замуж тоже не позовут -- слава обо мне дурная пошла. Чем милостыню просить, лучше уж так.

"А ребенок-то чей?" -- спросила Катерина. "Мой, -- Маша замолчала, а переведя дух, добавила: "Когда-то нас всем классом в Киев на экскурсию возили. Мне лет десять было. До сих пор помню, как мы в метро катались... Расскажи мне, как там люди живут? Последний раз я телевизор у бабы Шуры смотрела".

-- Я долго у Маши просидела, -- говорит Катерина. -- Рассказывала о столичной жизни. Уходя, оставила ей немного денег. Она упросила меня взять хлеб, который сама печет... Это село, вернее, то, что от него осталось, в нескольких сотнях километров от Киева. Но такое впечатление, будто я побывала в другом мире.