"В СОВЕТСКОЕ ВРЕМЯ Я ИГРАЛ ПОДЛЕЦОВ"

"Звезда" киевского студента АНДРЕЯ ХАРИТОНОВА ярко вспыхнула на киноэкране в образе Овода. Он сразу стал его вершиной и крутым поворотом судьбы одновременно, и все остальные его работы оказались "ниже" этой вершины.

Еще были фильмы киностудии имени Довженко: "Тайны святого Юра", "Ярослав Мудрый", "Карастояновы". Потом была Москва и только слухи: обсуждались его влюбленности, театральная карьера, его скандальная кинорежиссерская работа с Анастасией Вертинской и Игорем Костолевским. А потом слухи стали доходить все реже. Лишь на экране мы видели, что внешне он почти не меняется: "Жизнь Клима Самгина", "Человек-невидимка", "Звезда и смерть Хоакино Мурьеты, "Тайна "Черных дроздов" -- герой из чужой страны, знающий всему цену, и всегда с грустным взглядом огромных глаз.

"НА ВАС ПЕЧАТЬ ЛЕЖИТ"

-- В детстве я был таким правильным отличником -- маленьким, кругленьким, с чубчиком, в очках. И когда однажды заявил, что хочу быть артистом, то, хотя семья интеллигентная, надо мной посмеялись и сказали: "Ну, разве что -- клоуном". И я эту обиду глубоко затаил, тихо помалкивая. Я верил, что пойду по стопам своего отца-инженера и буду архитектором, потому что занимался серьезно живописью и учился в физико-математическом классе, даже подготовительные курсы на архитектурном факультете художественного института закончил. А поступление в театральный было с бухты-барахты -- своеобразный протест, потому что вдруг понял, что зря трачу время. Честно говоря, для меня школа -- в определенном смысле, потерянные годы, потому что образование, которое потом понадобилось и которое я эксплуатирую до сих пор, мне дала мама, преподаватель литературы.

-- Увлечение живописью как-то пригодилось, получило развитие?

-- Это всегда было моим хобби -- я писал картины гуашью и маслом. Ну, а сами навыки, конечно, помогали, так как артист, вообще, как ребенок, мыслит образами-картинками. А когда я снимал "Жажду страсти", то нарисовал полную раскадровку из 1115 монтажных планов. Я нарисовал весь фильм, и это позволило нам достаточно быстро технически снимать, не говоря о том, что очень помогло оператору и художнику.

-- А институт вы не считаете потерянными годами?

-- Когда я уже учился на втором курсе, мы с однокурсниками приехали в Москву попробоваться в столичные театральные вузы. В результате прошел на третий тур в школу-студию МХАТа и в ГИТИС. Когда пришел поступать во ВГИК к Бондарчуку, где было две тысячи человек на место, меня сразу отправили на второй тур. Хотя везде говорили: "Вы уже где-то учились, на вас печать лежит". На мне лежала совсем неплохая печать, потому что я учился у очень хороших педагогов (на курсе Бориса Ставицкого и Алексея Петухова). Но у меня не было цели попасть в Москву, просто вокруг говорили: "В Москву, в Москву!" И, наверное, правильно судьба распорядилась, потому что, когда я потом спросил у Сергея Федоровича, могло ли так случиться во ВГИКе, чтобы студент 3-го курса снимался с ним в одном фильме, он сказал: "Конечно, нет!" Поэтому я ни о чем не жалею.

-- А как все же случилось, что студент третьего курса играл вместе с самим Бондарчуком? Это тоже его величество случай?

-- Ваня Черняк, читавший у нас на курсе, сказал обо мне Николаю Павловичу Мащенко, который искал Овода для своего фильма. Николай Павлович начал со мной очень тщательно работать. Хотя он и говорил, что утвердил меня без проб, но готовил к фильму, наверное, больше года.

"ЭТО ДАЛОСЬ МНЕ И РЕЖИССЕРУ КРОВЬЮ"

-- Вы почему-то не любите говорить об Оводе?

-- Нет, почему же? Дело в том, что я к нему очень трепетно отношусь. Когда мы с высоты времени смотрим на свои первые работы, отмечаем, что надо было что-то делать по-другому, а тут по многим причинам ничего иначе нельзя было сделать.

-- А есть эпизод в фильме, который до сих пор вам не дает покоя?

-- Я правду скажу. Вся картина -- это именно тот эпизод, который не дает покоя и сейчас, потому что это далось и мне, и Николаю Павловичу кровью. И я не могу ее разобрать на составные части.

-- Ходили всяческие слухи о ваших болезнях после него...

-- Заболел воспалением легких -- было очень холодно в последний съемочный день. Другое дело, что доверие Николая Павловича и моих партнеров позволило почувствовать себя человеком. Я понял, что мне после этого уже ничего не страшно.
Сергей Федорович Бондарчук и Анастасия Александровна Вертинская работали со мной на равных -- это было их условие игры. Представьте: мне было позволено Настю называть Настей.

-- Это работа в "Оводе" подарила вам впоследствии дружбу с Анастасией Вертинской?

-- Я бы уточнил. Я получил ее доверие, и люблю ее как актрису и как человека. Мы очень редко встречаемся, чаще всего на каких-то раутах. Никакого панибратства между нами нет. Поэтому, когда я нес ей свой сценарий, обливался потом. До этого я лет семь ее не видел, и когда двери открыла все та же Настя, мне стало дурно. Она попросила три дня для принятия решения. И, как истинный профессионал, ровно через три дня дала положительный ответ, сказав: "Андрюша, у меня есть масса вопросов". И дальше мы сидели, наверное, месяца три, и по слову разбирали весь сценарий, дабы его могла играть Анастасия Вертинская. И когда мы уже работали, она сказала: "Нам самое главное -- попасть в "Вог". Это значит, попасть в то направление, которое "висит" в воздухе и в котором будет работать весь мир. И мы попали, потому что через год после нашего эротического триллера "Жажда страсти" вдруг вышел "Дракула" Копполы, потом "Волк" с Мишель Пфайфер и Джеком Николсоном. Мы просто угадали веяние времени.

"ТЕАТР -- ЭТО ТАКАЯ МЯСОРУБКА!"

-- А что было бы с Андреем Харитоновым, если бы он не уехал в Москву, а остался в Киеве?

-- Даже не представляю. Наверное, ничего хорошего. Первые три-четыре года я снимался изо дня в день, часто в трех картинах параллельно. И уже стали возникать такие фильмы, которые не требовали интенсивного творческого процесса. Я начал думать, что так можно стать олигофреном: три года учился в театральном и ни разу не вышел на сцену. Я понял, что нужно идти в театр. Пришел к Михаилу Ивановичу Цареву, директору Малого театра, и нагло попросился в труппу. Михаил Иванович долго со мной беседовал и сказал: "Мальчик, вы кинозвезда, чего вы здесь ищете?" И потом мне понадобилось шесть лет, дабы восполнить то, что я пропустил как театральный артист. После первой роли Инсарова в "Накануне" были великолепные отзывы прессы, но я все равно ощущал, что коллектив, хорошо меня принявший, считает, что аншлаги на спектакле оттого, что публика хочет увидеть "живого" Харитонова. Вообще, театр -- это такая мясорубка! Есть люди, которые рождены, чтобы умереть в театре. В театр я пошел, чтобы разобраться в профессии.

-- Но из театра все же ушли?

-- Да, ради фильма "Жажда страсти". Худруком уже стал Юрий Соломин, и когда я попросил для съемок отпуск, он сказал: "Это что ж такое! Те, на кого ходят, не хотят играть на сцене?! Делайте выбор: театр или кино". А я этот выбор сделал еще в детстве...

"В ЖИЗНИ Я ОЧЕНЬ ВЕСЕЛЫЙ ЧЕЛОВЕК"

-- Судя по всему, вы человек глубоко ранимый.

-- У меня есть способ самозащиты, но я думаю, что любой человек ранимый -- не знаю неранимых людей. А вообще я очень веселый человек, и, по большому счету, меня может обидеть только кто-то близкий или уважаемый. А так -- проходите мимо, отдыхайте.

-- Вас в последнее время почему-то не видно на экране.

-- Что касается сегодняшнего дня, то я, как типаж, не попадаю в него, потому что в советское время я играл исключительно подлецов: либо ворье какое-то интеллигентное, либо карьеристов. Все мои последние роли не связаны с современностью.

Даже в такое нелегкое время приходится отказываться от предложений. Играть интеллектуального киллера? Зачем? Пусть это играют американцы и французы, которые здесь уже все сказали. Причем, люди, предлагая такие ничтожные сценарии, опускают глаза, прекрасно зная им цену.

-- Неужели отказываетесь?

-- Ну, это не значит, что я это делаю каждый день, но за последние полтора года это было дважды. Лучше просто так, в качестве сувенира, сыграть эпизод у Евгения Семеновича Матвеева, получить удовольствие и расстаться друзьями, чем всерьез тратить силы на заранее известный результат.