"ТЫ НЕ УМНЫЙ, ТЫ ТАЛАНТЛИВЫЙ! ЧТО ГОРАЗДО РЕЖЕ..."

Однажды Она спросила Его: если тебе нужно по роли заплакать -- как ты это делаешь? Он ответил: "Я представляю себе тебя в концлагере и тут же начинаю плакать..." Они прожили вместе 36 лет и жалели только об одном -- что не встретились раньше. Она -- Татьяна Правдина. Он -- Зиновий Гердт. С годами они даже внешне стали похожи. Я говорю с Татьяной Александровной -- и вижу его взгляд, его манеры, слышу его интонации...

"А У КОГО ВКУС ПОХУЖЕ -- ТЕ ПРОСТО В ВОСТОРГЕ!"

В 1960 году Театр Образцова выезжал на гастроли в Египет, Сирию и Ливан, и Татьяну Правдину пригласили в качестве переводчика. Она согласилась с радостью: во-первых, никогда прежде не бывала за границей; во-вторых, очень любила этот театр. Самая трудная работа предстояла с Гердтом: ему надлежало выучить "Необыкновенный концерт" по-арабски. Этот нелегкий, но почетный труд и был поручен Татьяне Александровне. "Меня повели знакомиться с Зиновием Ефимовичем. Он посмотрел на меня и почему-то спросил: "Дети есть?" -- "Есть", -- ответила я. "Кто?" -- "Дочка". -- "Сколько лет?" -- "Два года". -- "Подходит", -- утвердил Гердт... Поначалу все было очень по-деловому. Когда мы улетали, то меня провожал муж, его -- жена.

В поездке Гердт за мной ухаживал, что производило на меня в высшей степени негативное впечатление. Я думала: обычные гастрольные номера... Естественно, что по всем человеческим качествам Зиновий Ефимович мне нравился и, надо признаться, я была, что называется, готовенькая, потому что, живя с мужем в одной квартире, я уже давно не была его женой... Но именно в том, что Гердт актер и это гастроли, был для меня вульгарноватый флер...

Единственное, о чем мы договорились, возвращаясь обратно -- через день встретиться. Почему-то у Киевского райкома партии. Он подъехал на машине, распахнул дверцу, я сказала: "Ну это просто какое-то шпионское кино". -- "Абсолютно не шпионское, -- сказал Гердт и добавил: -- Я свободный человек". Мы ни слова не говорили о том, что будем жить вместе, мне не говорилось: "Выходи за меня замуж". Мы просто поехали к его друзьям. И когда вечером я вернулась домой, то решительно сказала мужу: "Вот теперь я тебе сообщаю, что я тебе не верна и повторяю -- я тебе не жена".

-- Татьяна Александровна, Зиновий Ефимович был старше вас на 12 лет. Он никогда не говорил, мол: "Ты молодая, ты этого не поймешь..."

-- Говорил, говорил. Поначалу было шуток много. Когда мне было 32, а ему, соответственно, 44, то тут еще какая-то разница была. Но я очень быстро его догнала. И когда мне стало 40, то все стало очень легко.

-- В быту он был легкий человек?

-- Да нет. Он был взрывной. Но все-таки он был сам себя сделавший человек, из еврейского местечка, не имел высшего образования, при этом был истинным интеллигентом... Он всегда говорил: "Невкусная еда меня оскорбляет". Когда шли в какие-то новые гости, интересовался: "А там будет вкусно?" Начало нашей жизни было вполне бедно: и денег не было, и жить было негде, три года мы снимали квартиру. Мы вчетвером: Зиновий Ефимович, дочка, нянька и я. Он очень любил дом, любил гостей, он был оптовик в закупках...

-- Нам Виктор Шендерович рассказывал, как Гердт приезжал на базар, и ему просто напихивали полную машину продуктов бесплатно...

-- Это, конечно, гипербола, но это действительно было наслаждение, когда в Одессе на Привозе каждая торговка говорила: "Рыбонька ты моя!" -- и что-то ему вручала!

-- А поклонницы? Они ведь тоже были?

-- Были, конечно. Когда Зиновию Ефимовичу говорили, мол, "вы мне так нравитесь...", он отвечал: "А у кого вкус похуже -- те просто в восторге!" И мне говорили: "Ой, у вас такой муж!" -- я отвечала: "Я вас оч-чень понимаю". Зяма был влюбчив, обожал красивых дам, но я знала этому цену, знала его отношение к себе, и меня это никак не трогало.

"МОЯ МАМА -- "ДОЧКА КОНЬЯКА"

-- Татьяна Александровна, вы ведь никогда не носили фамилию Гердт?..

-- Никогда. Я и фамилию первого мужа не брала. Правдин -- фамилия моего отца. Потом, когда я вышла замуж за Гердта, я решила: кто знает, как все сложится? Фамилия должна оставаться. Мама у меня всю жизнь носила свою фамилию -- Шустова... Да-да, моя мама -- "дочка коньяка". Того самого. Это очень смешно, но это правда.

-- Вы, наверное, по этому поводу жутко богато жили?

-- Нет, мы жили небогато, потому что дедушка, мамин отец, совершенно принял революцию. Он был очень прогрессивный капиталист. Детям давали хорошее образование, но держали в строгом режиме. Скажем, был свой выезд с лошадьми, но детей в гимназию не возили на лошадях, а давали деньги на конку. Знаете, что такое конка?

-- Кажется, трамвай, запряженный лошадьми.

-- Да, на лошадиной тяге. Так вот, им давали деньги на конку, но на хорошие места. Так мама ездила на дешевых местах -- экономила, чтоб покупать конфеты "Чернослив в шоколаде", потому что дома "между делом" никто конфеты не ел. Гувернантки, иностранные языки -- в 17-м году, когда маме было 15 лет, все это кончилось, их квартиру, естественно, забрали... Моя дочка как-то ее спросила: "Шуня! (Маму никто не звал бабушкой, ее все звали Шуня: первый слог от фамилии, второй от имени, Шустова Таня). А у вас много было комнат?" -- "Да, очень много". А мы в этот момент как раз снимали квартиру. "Ну сколько -- много? Три?" И мама, потупив глаза, сказала: "Нет, много больше... Двенадцать". На что Катя сказала: "Ну нет, так не бывает". Естественно, отняли все. Даже носильные драгоценности -- они лежали в сейфе в банке. Ничего не осталось. Но дед был действительно настолько прогрессивным, что рабочие московского водкоразливочного завода обратились с ходатайством к Ленину, чтоб его сделали директором завода. И его сделали директором.

-- Погодите, я запуталась: ваша семья родом из Одессы? (Мы общаемся именно в этом городе, куда Татьяна Александровна приехала на пятилетие Одесского центра реабилитации детей-инвалидов.)

-- Нет-нет! Шустовы -- основатели армянского коньяка. "Арарат" -- вот их главное спиртное владение. А одесский завод они просто купили, это одно из их предприятий. Но они -- не основатели. А сейчас я смотрю -- здесь фамилия везде написана: коньяк, водка, вода, шоколад... Ну да Бог с ними -- было бы вкусно! Дедушка благополучно умер в 33-м году -- достаточно рано, но в своей постели. А если б жил дальше -- обязательно бы расстреляли в 37-м...

ЗОЛОТАЯ СВАДЬБА -- САМОЕ ВРЕМЯ ПРОВЕРИТЬ ЧУВСТВА

-- Все, что осталось с дореволюционных времен -- три серебряных ложки с инициалами моей бабушки, маминой мамы. Столовая, десертная и чайная. Остальное продали в Торгсине, когда в 31-м году моего папу взяли. Он 10 лет "от звонка до звонка" отсидел в лагере. Вернулся оттуда только благодаря маме. Потому что, во-первых, она сразу же поехала туда, в Сибирь, поступила работать в контору лесопильного завода.

-- А говорят -- декабристки подвиги совершали...

-- Да, это было посильнее, чем декабристки... До 35-го года были еще "гуманные" времена, и под выходной день заключенных выпускали до двух часов следующего дня. Вот для того, чтобы одну ночь в пятидневку он мог быть дома, мама жила там. А ведь в 1931 году маме было всего 29 лет!

Любовь -- это как талант. Кому-то это дано, а кому-то нет. Я всегда смеюсь, что мои родители прожили жизнь во грехе. Они не были расписаны и прожили вместе 55 лет. Была "золотая свадьба", и мы с Зямой уговаривали их расписаться. Уговаривали вполне корыстно, потому что тогда ничего нельзя было нигде купить, и я говорила: "Мам, давай вы распишетесь, дадут справочку -- туфельки купим!" А мама отвечала: "Нет, я должна проверить чувства!"

-- А вы с Зиновием Ефимовичем расписались сразу?

-- Нет, мы не могли расписаться сразу. Во-первых, я должна была развестись и он должен был развестись. А он не мог сразу развестись, потому что со своей тогдашней женой строил кооперативную квартиру. Надо было квартиру достроить, а потом уж подавать документы на развод. На это ушло три года.

-- Насколько я знаю, ваша мама приняла Гердта сразу и безоговорочно?

-- Да. Но и он ее обожал так, что сказать нельзя. У нас в доме всегда праздновался Татьянин день -- 25 января. Когда нечего было особо подавать на стол -- подавали один винегрет. Но приходили люди. И вдруг он увидел ЭТУ Москву, которой он не знал -- маминых и папиных друзей еще с 20-х годов. Он был потрясен. Зяма знал актерскую среду. А тут -- совсем другое общество, со своими устоями, но очень открытое. И он влюбился в маму, у них были свои отношения... Он на своих творческих вечерах очень много о ней рассказывал. Он говорил: "Мама моей жены", -- и зал начинал высчитывать. А он добавлял: "Да-да, вы правильно поняли, теща, теща. Я не хочу употреблять этого слова, потому что в нем есть налет. Так вот, у меня этого налета нет".

"Театр Образцова уезжал на майские гастроли, и я сообщила маме, что еду с ними. "Ты знаешь, мне неспокойно, -- сказала мама. -- Я даже не знакома с этим человеком". Я вышла из дому, на улице меня ждал Гердт. "Пошли", -- сказал он решительно, и мы тут же вернулись в дом. Познакомились, Зяма сказал: "Я буду вашу дочку жалеть". Потом была пауза, после которой он произнес: "Я очень устал от монолога, я хочу чая". Сели за стол, и было такое ощущение, что он был здесь всегда. Когда через сорок минут мы уходили, я спросила: "Мам, ну что? Тебе стало спокойнее?" -- "Абсолютно", -- ответила она".

"ЗА ЧТО СЛЫВУ И ЧТО Я ЕСТЬ -- ТОЛЬКО Я ЗНАЮ"

-- Мало у кого к старости характер становится лучше. У Зиновия Ефимовича ближе к 80-ти появились капризы?

-- Вот уж чего не было -- того не было. Ну ему бы не пришло в голову поменять номер в гостинице, потому что ему неудобно. Комфорт он любил. Он мог, когда мы делали ремонт, в час ночи кричать: "Но вертикаль, должна быть вертикаль!" -- я очень хохотала. Он любил устраивать дом, умел все делать руками. У меня есть туалетный стол, сделанный им, лампа, выпиленная им. Он же по образованию был слесарь-электрик, окончил ФЗУ! Я всегда ему говорила: "Ты не умный, ты талантливый. Что гораздо реже и гораздо выше". И талант давал такие всплески мудрости! А так -- он был вполне легкомысленный человек.

Я сама являюсь человеком с довольно трудным характером. Потому что никогда не вру -- а это людей раздражает. Я всегда говорю, что ложь меня унижает. Еще ненавижу жадность. У меня сразу пропадает интерес к такому человеку. Мне кажется, даже в зверях бывает широта.

-- А Зиновий Ефимович был щедрым человеком?

-- Да-а!

-- Но если в семье два щедрых человека -- как тогда держать семейный бюджет? Кто у вас за него отвечал?

-- Нет, ну это же другое! Никто не отвечал. Сколько было денег -- на столько и жили. Зиновий Ефимович всегда смеялся, что зарплата у меня выше, чем у него. Зарабатывал он, естественно, больше, но номинально зарплата у меня была больше. Очень долго мы жили с долгами. Ни одного автомобиля не было куплено так, чтобы накопить денег и купить. Ни черта подобного! Брали в долг, потом отдавали. Дачу купили в тот год, когда Зяма заработал, по тем временам, сумасшедшие деньги. Это был 1967-й. Он снялся в тот год в "Фокуснике" и в "Золотом теленке". Две большие роли -- две большие суммы. Дача стоила ровно в два раза больше. Я ныла: "Мы опять без копейки? К чертовой матери эту дачу!.."

-- Это вот та дача в Пахре, где вы теперь живете?

-- Да. Я продала московскую квартиру, на эти деньги перестроила дом. Там и живу.

-- Сейчас безумный спрос на мемуарную литературу -- вы-то воспоминания пишете?

-- Многие издатели мне это предлагали... Но я первые три года не могла ни до чего коснуться. Мне достаточно было увидеть телефон, записанный его рукой -- и я впадала в ступор. Я не рыдала, не плакала -- но делать ничего не могла. В конце концов я согласилась, чтобы была издана книжка воспоминаний о нем тех людей, которых любил Гердт. А сейчас я хочу сделать ЕГО книжку. Автор -- Зиновий Гердт. Его рассказы, пьесы, воспоминания об Эрдмане, Ромме, Динаре Асановой...

-- Вы видели киевский памятник Паниковскому?

-- К сожалению, нет -- я давно не была в Киеве. Но ваши очень трогательно прислали мне кассету с моментом открытия памятника и массу фотографий. А узнала я об этом, просто открыв газету -- читаю, что открывается памятник Паниковскому. И вдруг смотрю -- один в один -- Зяма! Он не очень любил "Золотого теленка", считал его "проходной" картиной. Но для меня там есть один очень важный кадр. Когда они пилят гири, и Куравлев-Балаганов говорит ему: "А вдруг они не золотые?" А Гердт-Паниковский отвечает: "А какими же им быть?" И тут -- короткий крупный план. В этом лице столько! Он знает, что они не золотые. И такой ужас перед этим! И в то же время -- немыслимая детская надежда: а вдруг золотые? Зяма очень критически относился к себе, всегда повторял: "За что слыву и что я есть -- только я знаю!" Я всегда его останавливала: "Не смей этого говорить! Я тебе верю, но выглядит это кокетством".

P.S. Вчера у Зиновия Гердта был день рождения. Ему исполнилось бы 85. Вот уже почти пять лет, как мы маемся на этой земле без него. Но он все равно где-то рядом. Давайте-ка отнесем цветы к Паниковскому!..