МОГУТ ЛИ БЫТЬ ДОМОВЛАДЕЛЬЦЫ С ТРЕЩИНАМИ В ГОЛОВЕ?

Праздники кончились. Тихо, пусто и уныло. Святки прошли благополучно. Пьяных было мало, протоколов еще меньше, даже крещенских морозов было мало. Только теперь дает себя чувствовать мороз, тот самый, что так полезен русскому здоровью и так вреден русским носам. Сидите дома и топите печи, -- будет хорошо.

Отбыли, как следует, все праздничные удовольствия: сорок тысяч театров, полтора маскарада и одну елку. Катаний не было. Катались по земле, когда приходилось падать на неочищенных улицах. Страдали бока и спины, и душа не чувствовала никакого удовольствия. Певцы охрипли, актеры начали заговариваться. В карманах неурожай.

С нового года обратили внимание на старые трещины в киевских домах. Киевские дома трещали, а киевские жильцы жили и молчали. Теперь домам будет запрещено трещать. Виноват дом Скаржинского. Он так громко треснул, что нарушил общественную тишину и спокойствие. Теперь общественное спокойствие не будет нарушаться, но будет нарушено спокойствие киевских домовладельцев, у которых есть трещины. В благоустроенном городе этого не должно быть. Могут быть домовладельцы с трещинами в голове, но не должно быть домовладельцев с трещинами в доме.

Вообще с Новым годом Киев не разбогател. Даже никто в нем двести тысяч не выиграл. Теперь уж больше не может быть никакого сомнения, что Киев и на этот раз остался без двухсот тысяч. Закричали сначала на всю Европу: "Хорист киевской оперы выиграл! Хорист получил! Счастливый хорист! " Заговорили о хористе, желали быть на месте хориста. Потом оказалось, что хорист вовсе не выиграл. Его забыли. Выигравших сразу оказалось штук двадцать, в нескольких городах, так что двумстам тысячам грозит разорваться на двадцать частей и превратиться в пустяки. Один плюнет, другой затанцует, третий омрачится, четвертый расцветет, пятый от избытка чувств поскачет домой на одной ножке...

Но зачем огорчать лишний раз людей? Лучше поговорить о чем-нибудь веселеньком, например, о контрактовой ярмарке. Вы берете жену, тещу, свояченицу, невестку, золовку, дочь, падчерицу -- и отправляетесь. Приезжаете -- входите. Так как и жена, и теща, и свояченица, и золовка и дочь тянут вас к восточным человекам, то вы весь отправляетесь в одну сторону -- к восточным человекам. В проходе толпа, в которой и городничему не нашлось бы места. Но вы пускаете вперед тещу, зная, что теща везде пройдет, -- и проходите. Справа какой-то жидок кричит вам в самое ухо: "Галстухи, манишки, вакса хорошая!" Слева жидовка пищит: "Мыло, духи, помада, спичечницы, гребешки, пожалуйста покупайте что-нибудь!". Сзади кто-то толкает вас в спину локтем, впереди кто-то наступает вам на мозоль, теща энергично обзывает кого-то невежей, свояченица кричит, что ей хвост оторвали, падчерица жалуется, что у нее тащат шапочку с головы, невестку задушили, дочь утащили, золовке дышать нечем.

С такими процедурами вы обходите кругом ярмарок и чувствуете, что вас следует взять и хорошенько выкрутить, как мокрое полотенце. В глазах у вас рябит, вы ничего не различаете и только удивляетесь, как это ваши спутницы ухитряются разглядеть хорошие и, по-видимому, нужные им до зарезу вещи. Жена покупает какую-то удивительно дешевую булавку, которая через пять минут ломается в нее в руках на три части. Теща вооружается какой-то мазью для склеивания разбитой посуды, золовка приобретает крючок для застегивания ботинок, которым распарывает пальто у вас на спине, -- остальные обогащают свое имущество такими же необходимыми предметами, которые очень дешево стоят, и на которые уходит пропасть денег. После нескольких туров вы спускаетесь вниз и уезжаете домой с приятным сознанием исполненного долга и хрипотой в горле от схваченной простуды.