СМЕРТЕЛЬНО ОБЛУЧЕННЫЕ СОЛДАТЫ ВЕСЕЛО РУБИЛИ ПРИПЯТСКИЙ ЛЕС...

На этих страницах с разрешения автора публикуются уникальные фотографии известного мастера Игоря КОСТИНА из не имеющего в мире аналогов альбома "Чернобыль. Исповедь репортера". Альбом, в котором собраны результаты 15-летнего собственного журналистского расследования Чернобыльской трагедии на территории Украины, России и Белоруссии, буквально на днях увидел свет благодаря поддержке Президента Украины Леонида Кучмы.


НАША СПРАВКА

Игорь Костин находился в самых горячих точках Чернобыльской зоны с первых дней катастрофы. Его работы вошли в антологию мировой фотопублицистики ХХ века. Ассоциацией профессиональных репортеров США признан "Репортером года" в 1990 и 1996 г.г. Газета "Вашингтон Пост" назвала его "человеком-легендой", а Конгресс США огласил специальное приветствие украинскому репортеру за его усилия в области публицистики. Почетный гражданин Балтимора (США). Работы Костина публиковали крупнейшие издания мира, такие, как "Штерн", "Тайм", "Пари Матч", "Геральд Трибьюн", "Асахи" и другие. Теперь в этом ряду -- и наша газета.


Уже 16 лет минуло со дня Чернобыльской катастрофы. О ней написаны, наверное, тысячи научных трудов и художественных произведений. Тем не менее тема Чернобыля до сих пор остается предметом споров и исследований. Заместитель начальника ГУ МВД Украины в Киевской области Иван Прошковский -- в ту пору капитан милиции -- о случившемся узнал одним из первых в столице...

ПОСЛЕ ВЗРЫВА КГБ ПАРАЛИЗОВАЛ СВЯЗЬ

Никаких дурных предчувствий в тот день не было. Вечером 25 апреля распоряжением руководителя областного главка капитан Прошковский заступил начальником дежурной службы облисполкома по линии гражданской обороны. Дело обычное -- не впервой.

Около часу ночи прибегает дежурный. Взволнованным голосом доложил:

-- На атомной станции какой-то взрыв!

Поскольку вероятность взрыва самой "атомки" казалась абсолютно невозможной, то первым делом подумалось о другом. Может быть рядом со станцией что-то грохнуло. Тем более что в том районе недавно случилось ЧП -- несколько мальчишеских жизней унесли "ожившие" снаряды времен войны. Связались с местными правоохранителями.

-- "Шар" был? (имелся в виду ядерный "шар", или "гриб")

-- Не было, но зарево такое! -- услышали испуганный голос.

Стало понятно -- произошло что-то ужасное. Подтверждалось то, о чем не хотелось даже мысли допускать.

Погруженный в ночную тишину миллионный город спал спокойным сном. О случившейся беде в столице знали только два человека -- дежурный "гэошник" и капитан Прошковский. (Кстати, дежурного случившееся настолько потрясло, что у него на нервной почве отнялись ноги.) Решение надо было принимать мгновенно. Первый шаг -- по тревоге были подняты прилегающие к месту происшествия райотделы -- иванковский, полесский, чернобыльский, припятский.

Звонок начальнику областного Управления внутренних дел Владимиру Корнейчуку. Выслушав страшную весть, он тут же подписал приказ об усиленном варианте несения службы. К 4 часам утра по тревоге поднялись другие райотделы милиции. Правоохранители сработали молниеносно -- были организованы оцепление, объезды... Такая отличная работа во многом объяснялась тем, что за пару недель до этого здесь проводились плановые учения по возможным массовым беспорядкам. И эта схема сработала -- тревога милиционеров в врасплох не застала.

В течение пяти суток Иван Прошковский не покидал пульт. Спать приходилось изредка урывками -- по 20--30 минут. Работал на прием и передачу информации. А требовали ее все. Начиная с обкома и ЦК партии Украины и заканчивая Москвой. Положение усугублялось тем, что всю связь взял под свой контроль КГБ. Иными словами, телефонная связь была парализована. Пришлось обходиться телеграммами. Даже в госбезопасность, поскольку дежурный в этой организации на звонок никак не реагировал. Потом на бланке телеграммы, посланной туда, появилась надпись: "Спали, сволочи!"

Самое страшное, что никакой точной информации о произошедшем не было. Никто не знал, как правильно реагировать. Бросились тушить пожар. О радиационном фоне никто не думал, никто его и не определял. А ведь он во много раз превышал все допустимые нормы.

Не предупрежденные об опасности люди невесть зачем торчали в очаге по 12 часов. Какой смысл -- не понятно. Чего стоила пришедшая бумага от директора ЧАЭС! В ней мягко говорилось, что в результате взрыва паропровода(?!) вылилась радиоактивно загрязненная вода и есть угроза заражения станции. Ни больше, ни меньше. О грязном облаке -- ни слова. Тем более о том, что пошла ядерная цепная реакция. Уже утром последствия этого испытали находившиеся на месте катастрофы люди -- их рвало, они теряли сознание.

У ГОРЯЩЕЙ АТОМНОЙ СТАНЦИИ ЛЮДИ СИДЕЛИ С УДОЧКАМИ

Первую группу обреченных решено было отправить в Москву самолетом. Автобусом везли несчастных до Борисполя. В аэропорту произошла очень неприятная история. Экипаж самолета, узнав, кого должен везти, лететь отказался. Потребовалось немало времени, чтобы конфликт разрешить.

Решение об эвакуации населения было принято на третьи сутки. О предполагаемых действиях сообщили в обком партии. Реакция работников обкома была очень своеобразной. Чуть ли не всем составом они поехали в Кагарлык на... учения по гражданской обороне. Из аэропорта Жуляны курсом на Софию и Варну в это время уходили самолеты с детьми особенно важных для государства лиц. А к месту трагедии из Киева и области сгонялись тысячи автобусов.

Уставший и весь на нервах Иван Прошковский находился на пульте, когда раздался звонок.

-- Говорит инструктор обкома партии. Что за безобразие?! На дороге пробки, я не могу проехать своей машиной! Где начальник УВД? -- звучал в трубке грубый голос.

-- Владимир Михайлович уснул после бессонных ночей. Неужели нельзя человеку хоть немного отдохнуть? -- пытался втолковать звонившему Прошковский. Но тот был неумолим. Пообещав разобраться, капитан решился сам позвонить начальнику областной милиции.

-- Ваня, разберись ты, пожалуйста, с автобусами. А если этот инструктор будет еще звонить, пошли ты его... -- попросил подчиненного Владимир Корнейчук.

Приехав на место, Прошковский увидел громадное скопище автобусов на дороге. Вскоре выяснилось, что гаишник тормозил транспорт и всех подряд измерял неисправным дозиметром. Скорее, делал вид, что измеряет. Водители же, которым все это осточертело, бросали автобусы и удирали в Киев -- кто попуткой, а кто и пешком. В общем, кое-как пробку "рассосали".

Заскочив на пару часов домой, Иван Прошковский узнал, что к тому времени были сделаны снимки АЭС с воздуха. Зрелище страшное. Верх блока сорвало. Радиация "прет" оттуда.

А рядом с дымящейся станцией жизнь идет своим чередом. Одни хлопочут во дворах по хозяйству, другие ловят рыбу. Люди даже не осознавали, что над ними уже занесла свою косу смерть. Никто им тогда не объяснял масштабы катастрофы.

ВСЕ КРУГОМ ВРАЛИ

Группа, в состав которой входил Прошковский, патрулировала Припять ночью. Вдруг заметили, что в окне одного из домов горит свет. Зашли на огонек. В квартире за столом сидит мужик, на столе бутылка.

-- Почему не уехал? -- спрашивают зашедшие.

-- А зачем? Все равно подыхать, -- спокойно объяснил тот.

Когда поднесли к мужику дозиметр, милиционеры поневоле отшатнулись -- зашкаливает. Не человек, а настоящий источник излучения.

На БТРе со свинцовой обшивкой проехали по периметру станции. Вдруг откуда не возьмись "чешут" два парня. Как сюда попали?

-- Мы студенты, в Киев пробираемся. А сюда прошли через Белоруссию, -- испуганно объясняют "самоубийцы-добровольцы".

На следующий день на автобусе приехала смена. Когда увидели вылезающих из БТРов людей в костюмах химзащиты, сменщики онемели. Лица были такие, будто сейчас на расстрел поведут.

После отработки положенного срока шли на пункт дезактивации. Одежды там какой только не было! Вплоть до генеральских мундиров. Один из офицеров милиции Владимир С. вспоминает: " На пункте мне выдали громадную фуражку, китель 60-го размера и штаны 48-го. Автобусом доехал до Вышгорода. Прошел немного, когда смотрю -- навстречу группа парней идет. Меня увидели и как заорут: "Мент! Дезертир! Давай его отметелим!" Меня спасла только случайно проезжавшая попутка. Я чуть ли не на ходу в нее вскочил."

Первое время было самым тяжелым в плане информационной блокады. Никто ничего не говорил. Зато все врали. Многое утаивалось. Капитан Прошковский получил нагоняй за то, что сообщил реальное число ликвидаторов аварии -- 17 тысяч. Оказалось, что сведения эти -- секретные.

По словам многих участников тех событий, огромная роль в тот момент принадлежала начальнику областного милицейского главка Владимиру Корнейчуку. Боевой офицер, бывший афганец, взял на себя огромную ответственность за судьбы многих людей. Он даже был назначен заместителем министра, для того, чтобы иметь право самостоятельно принимать решения. Поскольку от многочисленных государственных комиссий толку было мало. Порой их решения взаимоисключали друг друга.

Доходило до страшного. Один генерал, находившийся в составе комиссии, отдал распоряжение о строительстве новой дороги. И ее выстроили. Но какими жертвами. Солдаты, голые по пояс, вырубали рыжий лес. Работали весело. А сами такие загорелые. Только загар странный -- необычно розовый. Это радиационный ожог.

Другие солдатики трудились на крыше 4-го блока, сбрасывая лопатами радиоактивные обломки внутрь шахты. Что потом стало с этими ребятами?

-- Пока находился в том районе, -- вспоминает Иван Прошковский, -- постоянно ощущал тошноту, кровь шла носом и горлом. Непонятные вещи творились с памятью. С кем-то разговариваешь -- все понимаешь, соображаешь. А стоит на миг отвернуться и отвлечься -- все. Хоть тресни -- не можешь вспомнить о чем разговор был секунду назад.

Хороших костюмов химзащиты тогда не было. Милиционеры несли службу в кедах.

ПОЛНОЕ ОЩУЩЕНИЕ АПОКАЛИПСИСА

Ликвидировать аварию съехались люди со всего Союза. Многие здесь по-настоящему прочувствовали, что такое страх. Был такой случай. На автомашинах-бетономешалках работали несколько бригад из Прибалтики. Вдруг заметили, что бетон к месту назначения доходит далеко не весь. Оказалось, что прибалты "опустошались" в придорожных лесочках. Не стоит сегодня умалчивать и о другом факте -- на "чернобыльском фронте" все были под градусом. Пили водку, спирт, кагор... По большому счету, пьянство там было естественным состоянием человека.

Мародерство... Наверное, ни одна трагедия в мире не обходится без него. Как говорится, кому война, а кому и мать родная. Спустя несколько дней после эвакуации населения Припять представляла собой страшное зрелище -- полное ощущение Апокалипсиса. Обезлюдевшие улицы, только жуткий вой собак по ночам. Морги были забиты трупами, которым суждено было так и остаться неопознанными. Солдаты выкопали им "братскую" могилу и похоронили.

Набитые товаром магазины и опустевшие дома представлялись для мародеров просто раем. В любой квартире было чем поживиться, ведь жильцы, уезжавшие "максимум на три дня" брали с собой только небольшие узелки с самым необходимым.

Когда стало понятным, что из этих мест надо бежать навсегда, милиции пришлось устраивать целые кордоны, дабы преградить путь всем , пытавшимся протащить с собой едва ли не все свое имущество. А разрешалось вывозить только те вещи, которые можно было легко отмыть -- золото, хрусталь. Что касается радиотехники, одежды и мебели -- Боже упаси! Они фонили так, что держать их рядом с собой мог только сознательный самоубийца. Но объяснять это озверевшим людям было бесполезно.

Один день на КПП вспоминает Иван Прошковский...

-- Через наш пост двигалась группа мужиков, кто на чем волокли свой скарб. Смотрим, один тянет телевизор. Наверное, это самое дорогое, что было у него в хозяйстве. Стой, говорим, нельзя. У мужика глаза налились кровью. И давай орать: " Ты! Мент поганый! Ты мой телевизор себе хочешь прикарманить!"

Поднял "телек" над собой и как швырнет в мою сторону. Я едва успел отскочить. Другие тоже со своим добром расставаться не хотели. С топорами в руках двинулись на наш пост. Остановить их смог только выстрелом вверх. Так они тут же, при нас, порубали все вещи. Чтобы никому не достались. Но больше через наше КПП никто проносить фонящие вещи не рисковал.

Когда наша беседа с Иваном Прошковским подходила к концу, после небольшой паузы он неожиданно сказал:

-- Но я ни о чем не жалею. В том смысле, что не жалею о своем участии в событиях того периода. И горжусь этим. Многое пришлось перенести и увидеть. Но тогда патриотизм и героизм действительно были массовыми, может кому-то эти слова и покажутся слишком высокопарными. Не знаю, как бы успешно мы справились с бедой, случись она сегодня...