"ЖИЗНЬ ГОЛУБЕЙ" В КУРОРТНЫЙ СЕЗОН

За забором плескалось Черное море. А на заборе красовалась афиша: "Борис Моисеев и Нильда Фернандес в народной драме "Чужой". Как старая театральная вешалка я ощутила страшный зуд любопытства и побежала за билетом. А ведь предупреждала мама: не все, что на заборах пишут, приличной барышне читать следует!..

Слава Богу, на высокую трагедию, как наш El Кравчук-Гамлет, Боря Моисеев пока не стал замахиваться. Но "народная драма" -- это, согласитесь, тоже круто.

Увидеть эту "народную драму целиком из жизни голубей" довелось в Евпатории: негласно объявленный "персоной нон грата" в Киеве, Моисеев катает свою программу по провинциям и курортам. Впрочем, точные координаты тут не обязательны -- "евпаторикане и евпаториканцы", как называет их одна моя знакомая певица, все равно составляли подавляющее меньшинство публики. Да оно и логично -- не для них эту музыку заказывали. Для ясности просто сообщу "меню" концертного зала "Отдых" за неделю (!): следом за Борюсей -- Валерий Меладзе, Земфира, "Маски-шоу", ВИА "Синяя птица", Валерий Леонтьев и "Океан Эльзы". Нешто желудок аборигена такой винегретище сдюжит? Да и у артистов курортный сезон "мертвым" никак не назовешь -- недаром бедный Боря по ходу пьесы путался в показаниях, ввинчивая в свою речь с придыханием произнесенные фразы вроде: "К счастью, мой кораблик... (эротичный вздох) здесь... (стон) в Феодосии!"

Драма разыгрывалась на фоне белой стены. "Ну вот, никакой эстетики! Хоть бы плакатик какой на сцене повесили!" -- обиделись тетеньки, сидевшие сзади нас. Когда включились прожекторы и на сцену вылетел сам "виновник торжества", надо признать, дело пошло значительно веселее. Особенно когда стало темнеть (зал-то -- огороженная глухим белым забором площадка с деревянными скамьями!): одетый в алое и черное Боря плюс шикарная игра света -- зрелище довольно яркое. И плакатик оказался ненужен. Ну и, конечно, балет -- истинное царство садомазоэстетики. Мальчики в купальниках и халатах, ласково льнущие друг к другу и к Борюсе, и редкие вкрапления барышень, затянутых в черное, но с остроконечными светлыми лифами -- все как надо.

Впору бы уйти с этого зрелища минут через пятнадцать, тем более что стал накрапывать дождик, но надо же было дождаться явления этой... то есть этого... Нильды Фернандеса. Это таки оказалось существо мужского пола (а вы и не догадались!). Правда, доверчиво глядящий с плаката симпатичный блондин на поверку оказался плюгавым (пардон, субтильным) брюнетом на полголовы ниже невысокого Моисеева, но зато запел вполне приятным и даже весьма красивым женским голосом "чистісінькою французькою мовою". Боря утверждает, что Фернандес прибыл к нам прямиком из городу Парижу, а родился в Мадриде, откуда и испанская фамилия. В общем, пение Фернандеса выгодно контрастировало с Бориными стонами, которые у нас песней зовутся. Да и одет он был, в отличие от прочих, в белую рубашечку с черными брючками (память, вредина такая, как-то сразу подбросила анекдот: "Бедненько. Но чистенько").

Чего мне, при всех профессиональных заниях теории и практики драмы, так и не удалось выяснить -- так это в чем заключалась драма, и почему она непременно должна была являться народной. Участники дуэта почти не сближались... пардон, почти не приближались друг к другу. Пели себе в разных углах сцены, иногда меняясь местами. Драма в том, что один поет по-русски, а другой по-французски, и попытки камрада Фернандеса что-то сказать публике так и остались непереводимыми. Кроме этого, разве что Борины поминутные всхлипы "пажалста!!!", выканючивающие из публики аплодисменты, очевидно, были призваны обозначать предельный драматизм происходящего на сцене... Зато, кажется, до меня дошел-таки смысл названия "Чужой". Это мы, мы -- "чужие" на этом празднике жизни. Как написал мудрый Игорь Губерман, "в борьбе за народное дело я был инородное тело".