ЛУЧШИЙ В МИРЕ ЗЯМА

Ванечки вырастают в Иванов Петровичей, Шурики -- в Александров Дормидонтовичей. И только Зиновий Гердт остался Зямой -- редкая привилегия народного любимца... Позавчера ему исполнилось бы 86.

Где нужно родиться и куда пойти учиться, чтобы стать народным артистом во всех смыслах? Например, в небогатой еврейской семье в городке Себеж, на границе России и Латвии. А учиться? Вполне подойдет фабрично-заводское училище. В 16 лет наш "фэзэушник", будущий слесарь-лекальщик, поступил в ТРАМ: "театры рабочей молодежи" открывались чуть ли не при каждом заводе... Но ТРАМ при профсоюзе рабочих электростанций -- место особое: ведь туда пришли режиссер Валентин Плучек и драматург Алексей Арбузов.

Геннадий Трунов, химик из Перми, активист общества книголюбов, как-то спросил у Гердта: "Зиновий Ефимович, ваше уменьшительное имя -- Зина?" -- "Нет, Зяма". -- "А ласкательное имя -- Зямочка? Как вас жена называет?" -- "Гердтушка".

Оказывается, Гердт не всю жизнь был Гердтом. Папа его был Эфроим Храпинович. В последнем интервью своему другу Рязанову он сказал, что Гердт -- фамилия его мамы, но история -- устами товарища Зямы по "арбузовской студии" Исая Кузнецова -- свидетельствует:

"Кому-то пришла мысль, поначалу шутливая, что зямина фамилия звучит несерьезно и недостаточно благозвучно. Не потому что еврейская -- никому не пришло в голову считать неподходящей фамилию Саши Гинзбурга (впоследствии Александра Галича. -- Н.Х.) Решили, против чего не возражал и Зяма, придумать ему псевдоним... Кто-то предложил фамилию известной балерины Елизаветы Герд. Предложение было встречено одобрительно, в том числе и Зямой. "Только обязательно -- Герд-т! С буквой "т" на конце", -- категорически заявил Арбузов. Так Зяма, Залман, как мы часто его называли, стал Зиновием Гердтом. Событие это отмечено и в "Студиате" (что-то вроде "бортового журнала" Студии -- Н.Х.), которая, как и пьеса "Город на заре", сочинялась коллективно -- Арбузовым, Плучеком, мной и самим Зямой...

Это Зяма Храпинович,
Что от имени отрекся
Ради клички сладкозвучной.
И как только он отрекся,
"Гердт" -- прокаркал черный ворон,
"Гердт" -- шепнули ветви дуба,
"Гердт" -- заплакали шакалы,
"Гердт" -- захохотало эхо...


ГЕРДТУШКИ

Любой стихотворец начинается для тебя какой-нибудь строкой, рождающей в твоем воображении картинку чуть ли не детской прямоты. Со мной такое давно. И держится во мне до сих пор. Ну скажем: когда я был маленький, и "Интернационал" пели все, и все слова знали все, и горели взоры, и до мировой справедливости было рукой подать, а слово "воспрянет" было мне недоступно, -- я искренне, с чувством скорой всеобщей правды и добра пел: "С Интернациона-а-а-алом воз пряников в рот людской". И я видел этот рот, этот воз и, кажется, даже добродушное лицо возницы...

Или возьмем: "Как дай вам Бог любимой быть другим". Тебе не отвечают любовью, обида жуткая, но поза твоя замечательно эффектная. "Как дай вам Бог... другим..." -- чистое вранье, конечно, но как ты благороден в скорби и как нравишься себе!"


ДАЛЬШЕ БЫЛА ВОЙНА

Он всю жизнь обожал поэзию, пристрастие "ко всему, написанному в столбик" осталось навсегда. Знал наизусть всего Пастернака, дружил с поэтами, стихи никогда специально не учил, но запоминал их сходу, с лету, а собственные талантливые сочинения никогда не публиковал -- был к себе крайне строг. Это при фантастических талантах в любой области: от музыки до "плотницких" дел. "Зяма был дико "рукастый". Такой... абсолютный плотник, -- почти с завистью говорит Александр Ширвиндт. -- Всю столярку на даче он всегда делал сам. А на отдыхе, у палаток -- скамейку, стол, лавку, табуретку... все это он сбивал за одну секунду".

А друг Зямы на все времена Михаил Львовский вспоминает, как потрясающе Гердт танцевал до войны... Между сеансами в кино, где играл джаз, "у Гердта была постоянная партнерша, и когда они выходили на блестящий паркет, все пары останавливались и смотрели. Невысокий юноша такое выделывал в стиле "линда", что профессионалы завидовали".

А потом был фронт. Вообще-то студийцев освободили от службы -- их сразу сделали фронтовым театром, но десять человек, и Зяма в том числе, рванули на фронт добровольцами. Дальше -- саперная часть, ранение, одиннадцать операций и, конечно, как были уверены все окружащие, "крест" на актерской карьере. Но он нашел себе применение -- в кукольном театре Сергея Образцова. Спрятал хромоту за ширмой. А спустя 36 лет его вызвали в Минкульт и передали ультиматум Образцова: "Либо Гердт, либо я". Он тут же попросил чистый лист и написал заявление об уходе раньше. Его всегдашнее деятельное требование немедленного торжества справедливости никак не устраивало худрука...

ЦЕНТР УПРАВЛЕНИЯ ДОБРЫМИ ДЕЛАМИ

Дивный феномен: его ведь любили не просто как артиста -- именно как человека! Говорят: Гердт больше любой из своих ролей и их суммы. Это точно. Единственный раз я видела "живого Гердта" в 1994-м -- он вел юбилейный вечер Сергея Никитина. А если бы и ни разу не видела -- что с того? Он мне ближе, чем родственник, и не меньше, чем друг. Как говорил Гердт: "Хороши только те родственники, которые сумели стать друзьями". И он стал другом для миллионов. Как? Не знаю, наверное, просто жил, как считал нужным и единственно возможным.

Эдуард Скворцов, племянник Зиновия Ефимовича, называл дом Гердтов "Центром управления добрыми делами в действии": "Приезжая к ним два-три раза в год, я заставал обычно одну и ту же картину... Руководитель Центра (Таня) отдает короткие команды оператору (Зяме), сидящему за пультом (телефоном): устроить заболевшему А. консультацию профессора, оставить для Б. испрашиваемую сумму, организовать В. и Г. билеты в Большой театр, пригласить к себе на жительство бездомного провинциала Д., наконец, помочь мне заготовить мясо для отправки в голодную Казань -- и так далее..."

"ОКОНЧАТЕЛЬНАЯ ЖЕНА"

Наверное, я бы решила, что это преувеличение. Если бы год назад не познакомилась с Татьяной Александровной Правдиной (никогда еще не встречала человека, который бы настолько соответствовал своей фамилии!) -- женой, другом... По-моему, они вообще близнецы. Иначе я не могу объяснить такую степень их родства душ и даже внешнего сходства. Гердт не распространялся, сколько жен у него было до Тани -- имя им легион. Она -- "окончательная жена", как говорил сам Зиновий Ефимович, была с ним рядом 36 лет. Позавчера звоню Т.А., чтобы поздравить с именинником. "Деточка, спасибо за память!" -- шумно отвечает она. Шумно восхищается какими-то новостями, шумно зазывает в гости... Неимоверная степень заинтересованности во всем.

Весной я была у нее в гостях (Татьяна Александровна живет в Пахре, в загородном доме). Она встречает меня на трассе на маленькой, как она сама, машинке. Аж коленки дрожат -- ходить по этому дому! Экскурсия: "...тут моя спальня... Кстати, люстру Зяма сам выпиливал... (Деревянный резной обруч, с плафонами, похожими на подсвечники, с гжелевской сине-белой росписью.) Это Зямина комната, а эту часть мы достроили уже после смерти Зямы..." Он словно все время рядышком.

Телефонные переговоры не прекращаются ("центр добрых дел" работает!), Т.А. при этом молниеносно "мечет на стол", чего-то изжаривает и энергично отстраняет от плиты меня, возмущается, как это я не хочу выпить, и когда я соглашаюсь, махнув рукой ("А, ладно, и я с тобой!"), извлекает из морозилки холодную до густоты водку в графинчике. Потом, "тяпнув" пару рюмок, садится за руль и везет меня назад, снабдив, несмотря на протесты, полным набором еды и питья на дорогу до самого Киева... Дивная, дивная женщина!

Она подарила мне книжку, которая уже сама по себе могла бы стать реликвией: "Зяма -- это же Гердт!" -- собрание воспоминаний и посвящений тех людей, которых любил сам Гердт. А дарственная надпись!.. Я думала, от гордости лопну. Слава Богу, в поезде "Москва--Киев" хватило ума и сил не тыкать под нос всем пассажирам -- а так хотелось! "...Уверена, что такая замечательная девочка очень бы ему понравилась. Он в этом знал толк..."

О его феноменальном успехе у женщин говорят все, кто знал Гердта. Первые кинокрасавцы, такие как Ширвиндт и Гафт, изумлялись этой его способности -- не прилагая ни малейших усилий, мгновенно расположить к себе всех дам, независимо от возраста и степени их свободы. Виктор Шендерович определил это как "принцип пылесоса": "Он не атаковал объект, а просто приоткрывался немного, но там была такая сила и мощь, что через пять минут собеседника Гердта просто затягивало внутрь..."

"ТО ЛИ ЗАСЛУГИ ТРЕТЬЕЙ СТЕПЕНИ, ТО ЛИ ОТЕЧЕСТВО..."

В день 80-летия первый вице-премьер правительства привез ему домой орден. Решил прочесть Пастернака: книжечку взял, с закладкой. Гердт вскинулся: "Давайте, лучше я вам прочту!" Тот стушевался... Читали по одной строчке: вице-премьер -- по книжке, Гердт -- по памяти, взмахивая своими фантастическими руками... Дальше, пожалуй, лучше дать слово артисту Евгению Миронову: "Позвонил Валера Фокин. Сказал, что надо поехать поздравить юбиляра на дачу. Сказал, что совсем плох. Ехали с замиранием сердца. Как войти? Что сказать? А главное -- страх увидеть беспомощного Зиновия Ефимовича... Дверь открыла Татьяна Александровна. Держится потрясающе. Как будто все в порядке. Полный дом гостей. Все веселятся. Невероятно. Даже неприятно, ведь умирает Гердт. Заходим к нему в комнату. Лежит. Рядом сидит Хазанов. Подходим ближе. И вдруг те же глаза, тот же тон, что и тогда, много лет назад. Веселый и легкий до неприличия: "Ребята, вы не видели мой орден? Нет? -- шарит рукой по столику. -- Таня! Катя! Бляди, где орден? -- Приносят. Положил на грудь. -- Вот, Женя, орден "За заслуги перед Отечеством третьей степени". То ли заслуги мои третьей степени, то ли Отечество!.."

Юбилейный вечер устраивали, когда Гердт был уже смертельно болен. Предполагалось, что его на сцене не будет. Он лежал на кушеточке за кулисами, но... Сценарий поломался в тот момент, когда на сцену вышла фронтовая медсестра Вера Веденина, которая под огнем вынесла с поля боя смертельно раненого лейтенанта Гердта. Зяма вдруг поднялся и сам (сам!) выбежал на сцену!.. Последнее, что он прочел публике, были стихи его любимого друга Давида Самойлова, посвященные Гердту -- "милому Зямуэлю", как называл его Самойлов:

И что порой напрасно
Давал страстям улечься,
И что нельзя беречься.
И что нельзя беречься...


ГЕРДТУШКИ

Выпито за жизнь много. И с охотой, и с удовольствием. Расскажу один потрясающий случай. На нашей улице Строителей был магазин, где продавали водку. И стояли бешеные многотысячные толпы. Шла "борьба с алкоголизмом". И стояли такие "народные мстители", ветераны, которые наблюдали очередь. Не дай Бог кто без очереди! А книжечку инвалида показать -- об этом и речи быть не могло. А за углом водочного магазина отделение милиции. И я, на что надеясь, сам не понимаю, иду в это отделение. Там дежурная часть, какие-то бомжи, пьяные, какие-то падшие женщины... Дежурный милиционер сидит, качается в кресле. "Товарищ Гердт, какие проблемы?" Я говорю: "Видите ли, у меня к вам не совсем обычная просьба". Тот понял с полуслова: "Сережа, сходи с Зиновием Ефимовичем в магазин, пожалуйста". Шикарно! Он даже не выслушал мою не совсем обычную просьбу.


СПАСИТЕЛЬ ЕЛЬЦИНА

Рассказывает Татьяна Никитина: "Первые выборы президента в России. По случаю победы был устроен небольшой неформальный концерт из артистов, которых прежде не рекомендовалось приглашать на правительственные мероприятия. После концерта нас всех пригласили пообщаться с Борисом Николаевичем накоротке. Все началось хорошо, все раскованны, никакого почтенного трепета. Вдруг поднимается восторженный господин из агитационной команды президента и, подняв фужер с шампанским, говорит: "Дорогой Борис Николаевич! Однажды во Францию пришло письмо без имени. На нем было написано: "Вручить самому благородному, самому образованному, честному и умному гражданину". Французы сразу поняли, что речь идет о Жан-Жаке Руссо. Так вот, если бы сейчас такое письмо пришло в Россию..." Ну, началось! Мы все от стыда и неожиданности готовы лезть под стол. И тут вскакивает Гердт, голова низко наклонена, голос взволнованно дрожит: "Не надо, дорогой, не продолжайте. Я все понял! Спасибо, очень рад! Спасибо, дорогой!" Ельцин бормочет: "Ну, спас, ну, просто спас..."


ГЕРДТУШКИ

• Эдуарду Успенскому: "Эдик, вас планировали на 127 вольт, а включили на 220... И вообще, вы удивительно смелый человек -- вести передачу про песни при по-о-олном отсутствии слуха!.."

• При встрече с тезкой Зиновием Паперным: "Сколько лет, сколько Зям!"

• "Видеть вас -- одно удовольствие. Не видеть -- совершенно другое".

• Подпись под очень вежливым посланием негодяю: "Искренне преданный вами Зиновий Гердт".

• Диалог-знакомство, с которого началась дружба Петра Тодоровского и Зиновия Гердта: "А что это у вас с ногой? Вы почему хромаете?" -- "А это, знаете, была у нас заварушка с немцами с сорок первого по сорок пятый..."

• О "жалкой кособокой хибаре", где жила семья Гердтов: "Когда-нибудь здесь будет висеть мемориальная доска: "Здесь жил и от этого умер Зиновий Гердт".