ВЗРЫВ, РАВНЫЙ СОТНЕ "ЧЕРНОБЫЛЕЙ"

В воскресенье исполняется 45 лет со дня первой в мире атомной аварии -- взрыва хранилища ядерных отходов на одном из засекреченных заводов СССР. По разным данным, катастрофа в радиационном смысле уместила в себе от 50 до 120 "чернобылей". Корреспонденту "Сегодня" удалось встретиться с людьми, прошедшими через это пекло и которых, по нашему мнению, можно смело назвать первыми ликвидаторами.

Челябинск-40... Вплоть до начала девяностых название этого населенного пункта знали немногие, а те, кто знал, предпочитали молчать. Оно и неудивительно -- в неотмеченном на карте городе жили люди, обеспечивавшие строительство, работу и охрану сверхсекретного "объекта № 25" -- первенца советской атомной промышленности, предприятия по обогащению урана и плутония ПО "Маяк".

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Строительство ПО "Маяк" было начато в ноябре 1945 года, через два месяца после того, как американцы, подвергнув Японию ядерной бомбардировке, возвестили всему миру о начале "атомной эры". Сталин сделал выводы и выдал карт-бланш на создание ядерного оружия. Куратором проекта назначили Берию, который, надо отдать ему должное, был отличным организатором. Пока ученые во главе с Курчатовым в "шарашках" разрабатывали теорию, тысячи политзаключенных в уральских лесах готовили материальную базу -- строили завод по производству ядерной начинки для бомб. В декабре 1948 года ПО "Маяк" выдало "на-гора" первую партию обогащенного плутония, а уже в 1949 году на Семипалатинском полигоне было произведено первое испытание "атомного устройства для боевого применения".

Но, выполняя директиву партии и правительства -- создать в кратчайшие сроки атомное оружие, советские ученые не смогли или не успели создать надлежащие средства радиационной защиты. Экологическая опасность, связанная со всеми этапами ядерного цикла, не учитывалась или отодвигалась на задний план. Технология выделения плутония требовала большого количества опасных химических реагентов и очень много воды. Основная ее масса, насыщенная радиоактивными и токсичными веществами, после завершения технологического процесса просто сбрасывалась в ближайшие водоемы, а высокоактивные отходы производства собирались в металлических «банках» емкостью 250 куб. м. Одна из них и взорвалась в 1957 году.

БЕЗ ПРАВА ПЕРЕПИСКИ

Автору удалось встретиться с Анатолием Васильевичем Жарием, человеком, который волею судьбы оказался очевидцем взрыва и ликвидатором последствий аварии.

-- Анатолий Васильевич, как вы, ростовчанин, оказались на Урале, да еще на сверхсекретном объекте?

-- Очень просто. Осенью 1956 года я был призван в армию. Нашу команду погрузили в товарные вагоны, оборудованные нарами и повезли. Наконец добрались до города Кыштым, что в Челябинской области, там нас пересадили в крытые грузовики и мы поехали дальше. Через каждые несколько километров машины останавливались перед шлагбаумом и нас проверяли, как на заставе. Рядом было видно проволочное заграждение и контрольно-следовую полосу. В конце концов добрались до своей части -- барак в лесу и все та же проволока, куда ни посмотришь. Тут каждый написал расписку о неразглашении государственной и военной тайны. Кроме того, нас предупредили, что до особого распоряжения мы не имеем права вести переписку с родными и заводить связь с посторонними лицами. Объяснили также, что наша часть будет охранять объект особой государственной важности. Уже потом в полуподпольных беседах со старослужащими мы узнали, что в целях сохранения секретности солдат не увольняли с 1949 года и, сами понимаете, такие перспективы нас не радовали. О радиации мы тогда даже и не слышали, только ходили слухи, что после службы на этом объекте о женитьбе и создании семьи можно забыть.

В конце концов нас начали ставить в караулы. Перед каждой сменой выдавали что-то вроде дозиметра -- пластмассовую коробочку с кусочком фотопленки внутри. После смены мы их сдавали и, судя по всему, кто-то там вычислял полученную солдатом дозу радиации, исходя из степени засвеченности пленки.

В карауле нам, пусть и примитивно, но стали объяснять, что такое радиация. Причем делали это не офицеры и сержанты, а все те же старослужащие. По их рассказам выходило, что мы охраняем завод по изготовлению начинки для атомных бомб, которая состоит из урана. В момент заправки или выгрузки реактора по объекту распространяется сильное излучение, о чем сигнализируют красные лампочки и прерывистые звонки. В такие моменты надо прятаться, только вот куда?

На пост мы заступали через каждые четыре часа. Выходило, что каждый из нас проводил там 12 часов в сутки. За это время лампочки мигали в среднем 4--5 раз по 15--20 минут. Впрочем, бывали случаи, когда сигналы не прекращались по нескольку часов подряд.

Через полгода меня стали выставлять на внутренние посты -- в заводоуправлении или возле реактора, для охраны склада с готовой продукцией. Помню, поразило то, что подвальных этажей было гораздо больше, чем надземных. Да, возле склада было оборудовано место, куда нужно было прятаться при срабатывании сигнала -- двухметровой толщины свинцово-бетонная стена. Не думаю, чтобы она спасала от излучения такой интенсивности, но на душе было спокойнее.

Иногда мне удавалось поговорить с работниками предприятия. Они рассказывали, что это самое вредное производство в стране. Да я и сам видел -- мужчины и женщины были абсолютно лысые, некоторые становились инвалидами, но ради заработков продолжали работать на этом заводе.

"ЧЕРНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ"

В тот день мы с друзьями играли в футбол на спортплощадке военного городка. Вдруг около 16 часов грохнуло так, что заложило уши. Содрогнулась земля, в казарме повылетали стекла, со стороны объекта, до которого было около трех километров, поднялась огромная черная туча и... поплыла в нашу сторону. Вскоре с неба стали падать черные хлопья, похожие на сгоревшую бумагу... Позже мы узнали, что бетонную "крышку" весом в 160 тонн силой взрыва разломало на куски и разбросало в радиусе двух километров.

О причинах взрыва нам никто ничего не сказал. Мало того -- даже накормили ужином, который потом еще долго "звенел" в нас при прохождении через дозиметристов. Уже позже нам заменили всю одежду и прогнали через дезактивационную "баню". Забирать личные вещи из казарм запретили.

ОФИЦИАЛЬНАЯ ВЕРСИЯ

Каждая «банка» хранила несколько десятков тонн раствора высокорадиоактивных солей, который постоянно саморазогревался. В обычных условиях выделяющееся тепло отводилось системой охлаждения, а температура постоянно контролировалась.

29 сентября 1957 г. в 16.20 по местному времени из-за неисправности прибора был утерян контроль за температурой смеси. Одновременно прекратились подача охлаждающей воды к корпусу «банки № 14» и ее вентилирование. Повышение температуры привело к испарению воды из раствора, в результате чего начал образовываться взрывоопасный осадок. Одновременно за счет радиолиза воды шло накопление гремучей смеси, состоящей из кислорода и водорода... Емкость для хранения жидких высокоактивных отходов объемом около 250 куб. м взорвалась. Точный вес содержимого «банки» установить затруднительно -- неизвестно, какое количество содержавшейся в растворе воды успело испариться. По мнению специалистов, масса взорвавшейся смеси, включавшей нитратно-ацетатные соединения, составляла 70--80 т. Мощность взрыва оценивается в 70--100 т тринитротолуола.

-- Как повело себя руководство?

-- Руководство в это время спешило на объект. Дело в том, что еще в конце сентября все начальство укатило в Москву. Ну и, разумеется, люди немного расслабились, дисциплина стала хуже. Вот и недосмотрели...

2000 МИКРОРЕНТГЕН НА СОЛДАТСКОМ САПОГЕ

Алексей Васильевич Хорошун попал на "объект № 25" через несколько месяцев после аварии. И тоже не по своей воле -- Родина приказала.

-- Всего нас, призваных в армию Днепропетровским военкоматом и определенных в одну команду, было 150 человек. Сразу после призыва нас погрузили в поезд и отправили на станцию Маук в Челябинской области. Там погрузили на грузовики и повезли по лесным дорогам. Через каждые 50 км стояла застава, на заставе -- барак. Внутри него -- длинный стол, где лежали бланки расписок о неразглашении государственной тайны сроком на 25 лет и обязательство после демобилизации не поселяться ближе чем 200 км от границы. Мы строем входили, подписывали и грузились обратно в машины. До прибытия в "зону" каждый из нас написал по пять таких бумаг.

Сама "зона" поразила нас уровнем охраны -- "колючка" с сигнальными пиропатронами, контрольно-следовая полоса... Как потом выяснилось, даже на передвижение по городу требовался специальный маршрутный лист, в котором указывалось, по каким улицам ты имеешь право ходить.

Военный лагерь нас тоже "порадовал" -- при морозе в 20 градусов нас ожидали... полузасыпаные снегом палатки. В довершение ко всему оказалось, что стоят они всего в километре от эпицентра взрыва.

Впрочем, вместо палаток мы вскоре отстроили казармы, а вот от радиации деться было некуда. Хотя поначалу никто ее серьезно не воспринимал. Это чуть позже, насмотревшись, да и на себе почувствовав, начали обходить стороной особо "грязные" места, но служба есть служба... Я хочу сказать, что были работы, от которых отказывались даже заключенные, не говоря уже о гражданских. А солдат... Попробуй отказаться, когда ты присягу принял. Бывали работы, которые выглядели так. Трудятся, допустим, человек десять, и каждому поставлена задача -- у тебя три минуты, бегом внутрь, проделать такие-то манипуляции и бегом обратно. Затем следующий. Но это еще ничего. Однажды был случай, когда нас на машине повезли в зону с допуском в 23 минуты. Мы выгрузились, быстро делаем, что надо, а командир тем временем отправил машину заправляться. Вернулась она только через 2 часа 20 минут -- поломался, мол... Нас оттуда вывозили, как бревна, в таком состоянии мы были. Привезли в санчасть, а там ставят диагноз "легкое облучение". Шесть суток мы провалялись, а потом опять на службу. Ни о каких дозиметрах не было и речи -- коробочка с пленкой и все. Правда, однажды я услышал, что кто-то, имеющий доступ к измерительной аппаратуре, измерил след от солдатского сапога. Прибор показал 2000 микрорентген в час.

ЛЮДИ УМИРАЛИ ПО ПУТИ НА РАБОТУ

Вот так вот я и отслужил три года. Хорошо хоть слухи о том, что демобилизация откладывается на неопределенный срок, не подтвердились. А вот заключенные... Не знаю, но судя по практике тех лет, сроки у них так и не закончились... Гражданские -- разговор особый, они деньги зарабатывали. Но какой ценой! Для примера такой случай. От города до объекта было 18 километров "бетонки". Специальный автобус, огромный, я таких больше нигде не видел, привозит смену сотрудников, они выходят, а внутри остаются два-три человека -- умерли по дороге. Тут же, на КПП, специальная команда, которая быстренько трупы забирает. Я лично видел такое два раза, а сколько их было?

Демобилизовался я, с меня взяли еще несколько расписок, вручили запечатанный конверт и приказали доставить его в свой военкомат. Такие пакеты вручались каждому "дембелю" и, насколько я понимаю, в них было что-то вроде "личного дела" и медкарточки. Но никому из нас это не помогло -- документы до сих пор под грифом "секретно". А ведь все, кто прошел Челябинск-40, начали болеть, причем такими болезнями, о которых наши врачи и не знали. Но мы не могли ничего рассказать -- расписку давали. Моя жена, например, узнала правду только в 1992 году, когда я начал слать запросы в Россию, чтоб подтвердили мое участие в ликвидации аварии...

ОТ АВТОРА

Атомных аварий и ядерных испытаний, где в качестве "подопытных кроликов" использовали людей, было немало. Сколько их, жертв государства, пусть и развалившегося? О чернобыльцах с грехом пополам, но помнят, есть даже специальный Закон, пусть и не без недостатков. А вот люди, прошедшие всевозможные семипалатински, челябински и проч., под действие этого Закона подпадают только косвенно. В России, например, не стали проводить границу "чернобылец -- не чернобылец", а приняли документ, название которого говорит само за себя: "Об участниках ядерных испытаний и ликвидаций последствий атомных аварий". Может быть, и нашим депутатам стоит отвлечься, наконец, от своих, не спорю, увлекательнейших занятий и принять несколько поправок к Закону о Чернобыле?