"Я ВЕРЮ В ЧУДЕСА, И ОНИ ИНОГДА СО МНОЙ ПРОИСХОДЯТ"

"Я пожизненный ученик. Каждый выход на сцену -- это урок. Я никогда не знаю результата. К сожалению. Было бы, конечно, проще, если б у меня была такая уверенность, которая есть у многих моих знакомых, известных певцов... Многие из них вообще не волнуются -- по принципу Суворова: "Кто знает дело, тот не знает страха". Вроде бы я знаю дело, но всякий раз пою как впервые", -- говорит Елена Камбурова.

"Я СЧИТАЮ КИЕВ СВОИМ ГОРОДОМ"

-- Елена Антоновна, вы -- такой оплот благородства и аристократизма в нашей жизни!.. Считается, что это свойства наследственные. Где и в какой семье надо родиться, чтобы таким оплотом стать?

-- Родилась я в городе Новокузнецке, в Сибири, но все детство провела в Хмельницком, в Украине. Вообще, все по Левитанскому: "Если б вы знали, каким я себе достался!" Много чего не понимала. Конечно, романтические устремления -- они и в детстве были: что надо жить как-то так особо!.. Боготворила артистов театра, мне казалось, что это какой-то совершенно особый мир, недоступный быту... Помню, меня потрясло, когда я увидела главного героя Хмельницкого театра... на улице с авоськой. Я никак не могла понять: как же такое может быть? А потом, конечно, уже образовывала сама жизнь. Важно, в какую компанию мы попадаем... У родителей -- работа, работа, работа (отец мой инженер, мама -- врач), и поэтому улица, двор -- это были мои университеты. До сих пор постоянно в Хмельницкий езжу, хотя теперь уже практически никого там не осталось. Только знакомые. А родственников -- нет. Вот и мама в этом году умерла, к сожалению... И все-таки, настоящее формирование началось уже в Москве...

-- Между Хмельницким и Москвой в вашей жизни был еще Киев...

-- Я действительно считаю Киев своим городом. Может, потому, что когда тебе 17-18 лет, место, где ты в это время находишься, становится для тебя родным. Я прожила здесь три года. Окончив школу с медалью, я понимала: надо куда-то ехать учиться. Конечно, внутренний "посыл" был, что я актриса, но мне казалось, что я совершенно не готова. А пока мне надо как-то разобраться в жизни.

-- В 17 лет -- такие мысли? Обычно в этом возрасте "море по колено"!

-- И потом, я ни в какой самодеятельности не участвовала. Просто внутренний голос говорил мне: сцена -- это твое. Поэтому, когда я приехала в Киев, мне даже в голову не пришло показываться в театральный... У меня здесь родственница, она закончила институт легкой промышленности, и я тоже туда пошла. Но во-первых, у меня все-таки очень резкий перевес в сторону литературы. А технические отделы моей сообразительности -- "в минусе". На первый семестр меня как-то хватило (смеясь), я "напрягалась" и даже на доску почета попала! Но уже дальше почувствовала, что "все". Вот так я на обувном отделении училась... Тоже очень смешно: потом целая эпопея у меня с обувью была...

-- Какая?

-- Ну, странность такая... У меня много в жизни странностей. Одна из них: мне неоднократно принимались делать по заказу обувь. Оч-чень много раз! И у меня уж такой спортивный интерес: ну неужели ни разу обувь, которую я заказываю, я не надену? И ни разу не получается! Последний раз год тому назад заказывала. Думаю: ну здесь уже не может быть прокола, потому что это лучший мастер, в Театре Табакова сидит... И все равно он делает на размер меньше моего!

-- А вот были бы мастерицей-обувщицей -- сами бы себе и сшили! Кстати, у вас всегда безумно интересные сценические костюмы...

-- И художницы придумывают, и всяко... И все-таки, я до сих пор ищу -- хочу найти что-то одно-единственное. Чтобы как лицо мое, как руки -- так и костюм был исключительно мой. Как шкурка, которая тебя покрывает. А к ней уже масса деталей может быть.

"ХАРАКТЕРНА АКТРИСА З ТРЬОМА ОКЛИЧНИМИ ЗНАКАМИ"

-- Как продвигаются дела с вашим любимым детищем -- Театром песни?

-- В Малом зале с октября мы уже решились начать вечера (большой зал еще не готов). А вообще они оба небольшие: один -- 120 мест, другой -- около ста. Я очень люблю, когда физическое расстояние между тем, кто на сцене, и теми, кто в зале, -- как можно ближе.

-- Вы вот говорите, что и в голову не приходило прослушиваться в Киевский театральный институт. А когда-то рассказывали, что ходили к великому режиссеру Михаилу Верхацкому!

-- Михаил Полиэвктович Верхацкий оставил очень большой след в моей жизни, хотя мы с ним виделись всего два-три раза. Потом я, правда, встречалась с его дочерью, художницей Катей Верхацкой... Он мне так много дал в моей жизни! Именно тем, что не счел невозможным поговорить с девочкой с улицы. Я вообще дикарка была -- и вдруг решилась. Мне просто сказали, что в Институте Карпенко-Карого есть такой внимательный профессор, который может выслушать... Я читала монолог Липочки, "Лілею" Шевченко -- в общем, то, что было на слуху. Верхацкий сказал, что я "характерна актриса з трьома окличними знаками". Я никак не могла понять, что ж такое "характерна". А у него спросить неловко было. Но я понимала главное: что он очень по-доброму ко мне отнесся...

-- И все-таки, учиться в театральный вы не пошли?

-- (Смеясь.) А это -- как Буратино, который в школу не пошел... Я занималась в студии при Октябрьском дворце, где преподавали и педагоги этого института, и уж чувствовала, что на следующий год меня могут и взять... Но один человек сказал: "Зачем? Когда есть Москва, Щукинское училище -- тебя там с руками и ногами оторвут!" Вот я и решила "в Москву, в Москву!.."

-- И там вас "оторвали с руками и ногами"?

-- Не оторвали. Хотя поначалу все этим пахло. Директор Борис Захава, прослушав меня, определил сразу на второй тур... А на третьем туре меня все-таки не взяли -- "за несовпадение внешних и внутренних данных". Не попав в Щукинское, я уже не уехала обратно, осталась в Москве. Очень трудный был год...

-- А где вы обретались?

-- Между небом и землей, "на честном слове" там жила. Работала на стройке, очень все сложно было... Но был такой "лучик" -- я пошла в Студию художественно слова при Клубе медработников. Звездой нашей студии был Александр Калягин. Там все было очень серьезно, даже вступительные экзамены. Нина Адамовна Буйван, бывшая актриса художественного театра, которая руководила этой студией, считала, что я -- травести. Но все-таки, главные учителя мои -- это песни.

Я совершенно неожиданно отделилась от "материка" и очутилась на островке, имя которому -- Поэзия. Когда я оказалась в училище циркового и эстрадного искусства, один педагог показал мне песни Новеллы Матвеевой. А буквально вслед за этим я познакомилась с песнями Булата Окуджавы. Я тогда о пении вообще не думала. С удовольствием слушала Шульженко и Великанову -- это были мои любимые певицы, -- но мне и в голову не приходило, что я могу с ЭТИМ выходить к зрителю. А вот когда я влюбилась в песни Матвеевой и Окуджавы, они начали входить в мою кровь и меня переделывать. (Со вздохом.) Новелла Матвеева... это был первый и, надеюсь, единственный случай в моей жизни, когда автор поначалу совершенно не принял моей интерпретации. Я сразу приняла песню как возможность, которая есть у театра. Берется пьеса и играется в Лондоне -- так, в Москве -- так... Вот это вызвало полное неприятие у Новеллы Матвеевой и ее мужа Ивана Киуру. Я говорю: "Так может быть, и театр не нужен?" "Конечно, не нужен", -- сказал мне Иван Киуру, и на этом мы расстались. Для того, чтобы через много лет встретиться с Новеллой Матвеевой -- уже друзьями.

Меня поразила реакция Булата Окуджавы. Он-то мог как раз в большей степени иметь ко мне претензии, потому что первая же песня, "Баллада о Лёньке Королёве", -- в общем, абсолютно бардовская -- и вдруг аранжировка: трубы, звуки войны... И мой полудетский голосок, который повествует от имени человека, который прошел войну. Все как бы не совпадало. Но он, очевидно, понял самое главное -- мою любовь к его песням.

"В ЦИРКЕ НЕ ПОД ФОНОГРАММУ САЛЬТО КРУТЯТ!"

-- Вы ведь только что вернулись из Израиля, где проходил фестиваль имени Окуджавы. Почему вы назвали эту поездку экстремальной?

-- Потому что накануне выезда у меня температура ночью была 39,3. А утром мы ее сбили до 36,3. И я еще голодала -- когда заболеваю, всегда голодаю. Я была безумно слаба, и поэтому элементарно упала в обморок. И упала очень неудачно. Приехала в Израиль с так-ким лицом!.. (Смеясь.) В принципе, я имела полное право не ехать. Но я вбила себе эту дурацкую мысль, что я "служу". И по-солдатски ничего никогда не могу отменять. Это ужасно! И приехала: жила рядом с морем, но даже выйти не могла -- хватало сил только на концерты.

-- А бывает такое, что во время концерта вы вдруг понимаете: ну не могу я сейчас петь эту песню?

-- Бывают такие моменты. Редкие. Связанные, в основном, с нездоровьем. Когда понимаю, что будет просто некрасиво, если я не спою нотку "соль" наверху. И тогда я именно проваливаюсь, именно "даю петуха", и стыдно... И думаю: ну что стоило заменить? Нет, вот такое тупое упрямство.

-- Действительно, солдатский подход к делу.

-- И цирковой. Я же училась в цирковое училище. И видела, как они работают. Они, если не "наработают", упадут. Если ты хочешь жонглировать семью предметами, на репетиции должен бросать восемь. В этом смысле эстрадники "падают", "разбиваются насмерть" -- и никто не видит. А в цирке все честно. Они же не под фонограмму сальто крутят! В цирке есть, конечно, свои хитрости, особенно у фокусников -- но акробаты, жонглеры вызывают у меня огромное уважение.

-- А дрессировщики?

-- (Качая головой.) Н-нет. Это очень часто жестокая история. Вот сейчас вместе с нами из Израиля уезжал московский цирк. Я испереживалась ужасно! Множество клеток с собаками, кошками... Их очень заранее привезли, особенно мне запомнился кот в крохотной клеточке-"переноске" с окошечком: он большой, на все окошко эта мордочка -- не шелохнуться, не шевельнуться. Он сидит -- буквально задыхается. Ну хоть бы кто подошел к нему! И им еще лететь в трюме самолета... Нет, это очень жестоко.

"БЫЛИ У МЕНЯ ГОДЫ ОСОБОГО ОДИНОЧЕСТВА"

-- Когда мы впервые общались лет восемь назад, меня поразило больше всего ваше постоянное стремление перезнакомить всех хороших людей между собой...

-- (Смеясь.) Да-а, я очень люблю быть "соединителем". Это очень важно. И так получается во многих крупных городах: люди, которые встретились на моих концертах, потом начинают дружить между собой. Вот эти ниточки -- это всегда приятно.

-- Елена Антоновна, вы дружили с Фаиной Георгиевной Раневской, но она ни разу не была на ваших концертах. Как произошло это знакомство?

-- Это по моей вере мне и дано. Я верю в чудеса, и они иногда со мной происходят. Может быть, это даже и было главным чудом в моей жизни, что Раневская, будучи на гастролях в Ленинграде, включила радио в тот самый момент, когда объявили мою "Нучу" -- я читала горьковские "Сказки об Италии". Раневская услышала и написала на радио письмо, которое начиналось словами: "Я никогда не писала писем на радио..." Ликовала вся редакция. Конечно, для меня это было невероятно. Я никак не могла поверить, что это пишет именно она. Очень лестное письмо. Но мне и в голову не приходило позвонить или пойти к ней!.. А потом один человек ехал к ней и взял меня с собой. Таким образом я к ней попала -- думала, что первый и последний раз, но случай меня опять к ней привел... И вот с тех пор уже началось это наше общение. Дружбой мне это трудно назвать, потому что она для меня слишком значительна. Хотя это, конечно, была дружба.

-- Эта трагическая истина: "привилегия личности -- быть одиноким..."

-- ... она к Раневской в полной мере относится. Во всяком случае, ко второй половине ее жизни и уж к последней -- особенно. У нее ведь в свое время было очень много "общений", но к концу жизни их просто никого уже не было на этой земле. Она все время писала: "Смертное одиночество. Смертное одиночество". Особенно летом было трудно -- когда уезжал театр (я тогда особенно старалась почаще у нее бывать). А она, к сожалению, не имела возможности выехать за город, потому что ей надо было снять такую дачу, чтобы удобства были все в доме, и чтобы можно было с собакой -- ее любимым Мальчиком. И вот этих двух условий ни в 82-м, ни в 83-м нельзя было организовать. Поэтому она все лето так и сидела в центре Москвы, на Южинском переулке, все дни дома... Я часто приносила свои любимые диски, мы их вместе вечерами слушали -- французскую эстраду, классику...

-- Фаина Георгиевна ведь по-французски свободно говорила?

-- Да-а, надо было видеть, какое у нее было лицо, когда она Пиаф слушала!

-- Елена Антоновна, простите за такой вопрос, но... К вам тоже относится эта фраза -- об одиночестве личности?..

-- (Со вздохом.) Да, в какой-то степени, конечно. Мы все часто бываем одиноки. Были у меня годы вообще особого одиночества -- последние лет десять... Одиночество не каждый человек переносить может. А особенно, когда некуда сбежать. Ведь я-то могу сбежать в песню, в концерты... Более того, одиночество может быть еще и очень плодотворным, и это потрясающе, но... В данный момент я никак не могу себя назвать одиноким человеком!

-- Потому что есть ваш Театр песни?

-- И Театр. И есть близкий человек. Так что -- все нормально.