"ВСЮ СВОЮ ЖИЗНЬ Я СТРОИЛ ТАК, ЧТОБ НИ ОТ КОГО НЕ ЗАВИСЕТЬ"

"Я достиг возраста, который в некрологах называется цветущим. Во всяком случае, ежевечерний прием лекарств я полагаю полным исполнением супружеского долга". Поэт Игорь Губерман не устает подшучивать над своим "старческим" возрастом, хотя в сущности он -- мальчишка. Неисправимый максималист, честный и предельно искренний... Принимать такого "правдоруба" в редакции "Сегодня" -- не только удовольствие, но и ох какая ответственность! Говоришь -- и чувствуешь, что тебя видят насквозь...

"Я ОПТИМИСТ -- ВСЕГДА СЧИТАЮ, ЧТО ХУЖЕ БЫТЬ НЕ МОЖЕТ"

-- Какое тут может быть вступительное слово? Я в прекрасном городе, у меня прекрасный импрессарио -- Семен Рубчинский, мой полномочный представитель по Украине, так что вам просто предоставляется возможность пощипать старичка!

-- Игорь Миронович, говорят, что пессимист -- это просто хорошо информированный оптимист. Простите, не верится, что вы плохо информированы!

-- Пессимист -- это человек, который долго общался с оптимистом, на мой взгляд. Нет, я оптимист -- безусловно. Я всегда считаю, что хуже быть не может. Пока.

-- Но опыт показывает, что может.

-- Но это же -- завтра. А сегодня -- можно жить!

-- Внесите ясность, где вы все-таки родились: в Москве или в Харькове?

-- Родился в Харькове. Насколько я понимаю, мама втайне от отца возила меня делать обрезание. Сказала отцу, что она плохо себя чувствует и хочет рожать поближе к своей маме. Поехала в Харьков, здесь меня родила, а уже на восьмой день мы переехали в Москву.

-- А что, в Москве нельзя было сделать эту процедуру?

-- Папа бы возражал. Он был старший экономист, и ему было страшно -- 36-й год, сталинская конституция... Может, мама и не за этим ездила, -- но мне приятно так думать.

-- ...но отправляться в путь на поезде с восьмидневным ребенком?!.

-- Ничего страшного. В 36-м году поезда были приличные, деньги на купе у них, наверное, были -- во всяком случае, я никаких травм в пути не перенес.

-- С какого возраста вы себя помните? Первые воспоминания?

-- Это было в Челябинске -- я там "держал фронт". Мне было шесть лет. Я упал в яму, из которой осматривали снизу трамваи. А меня все искали -- не понимали, куда мог деться ребенок. Еще очень хорошо помню, как мы меняли плитки шоколада (их давали отцу на заводе) на буханку черного хлеба, и какая-то покупательница, глядя на меня, сказала: "Неужели ребенок не хочет?" Мама сказала: "Не хочет". Раньше -- ничего не помню. Могу соврать, если вам приятнее, пожалуйста: (мечтательно) помню, как меня купали, мне было два месяца...

"СКАЖИТЕ МНЕ, КТО ВЫ -- И Я ВОЗЬМУ У ВАС ИНТЕРВЬЮ"

-- Что вы думаете о нынешней прессе? Вы ее уважаете?

-- Думаю, что да. Но это не мешает прессе писать полную х...ню. Как-то в Москве ко мне пришла очень симпатичная девчушка из какой-то газеты. Кофе я принес, выпить принес. Готовлюсь к вопросам, которые знаю заранее, потому что необычных вопросов мне уже много лет не задают. Девчушка отпила глоток кофе и говорит: "Игорь Миронович, вы меня, ради Бога, извините, я в газете работаю всего три дня. Мне сказали: поезжай по такому-то адресу, возьми интервью у Губермана -- он такой симпатичный человек... Скажите, чем вы заниметесь -- и тогда я буду брать у вас интервью!" Меня хватило минут на десять. Я ей рассказывал, что я... гинеколог, который изобрел совершенно новые способы диагностики внематочной беременности -- по лицу. Но потом жалко стало девку, и я признался.

-- Часто приходится в жизни врать?

-- Конечно, часто -- я ведь женат!

-- Игорь Миронович, говорят, выражение "поэт в России больше, чем поэт" уже не актуально...

-- Вы знаете, однажды Евтушенко сказал чудовищную херню. Ее подхватила вся страна... Ну не знаю, Стендаль был консулом. Но как только он написал роман, стал издаваться -- тут же перестал быть консулом. Если поэт -- больше, чем поэт, если он лезет в общественные деятели -- он кончается как поэт. Фразу эту я очень не люблю, и мысль эту очень не люблю -- мысль пакостная.

"НА ЗОНЕ Я БЫЛ ПРОФЕССОРОМ И РАЗГАДЫВАЛ КРОССВОРДЫ ЗА ТАБАК"

-- По официальной версии, вы сидели за скупку краденого?

-- Как все люди, сидевшие легко и коротко, я обожаю об этом рассказывать... Все очень просто. Я сотрудничал с журналом "Евреи в СССР". А КГБ в это время старалось как можно меньше людей сажать по политической статье, потому что уже ужасно подпирала Америка с этими "поправками Джексона" и т.д. И поэтому огромное количество людей посадили по уголовной статье. Кстати, у нас довольно много таких сейчас живет в Израиле -- я даже хотел создать "клуб евреев-уголовников". Ну вот. Меня вызвали и предложили посадить главного редактора журнала или сесть самому. Как видите, выбора у меня не было никакого. И довольно быстро нашли двух уголовников, и они за довольно значительное "скощение" срока (и продуктов им много принесли, я видел, а это очень важно для уголовников) показали, что я у них купил пять заведомо краденых икон. А так как при обыске у меня этих икон не нашли (потому что их в природе не было), то меня судили еще и за сбыт краденого. А так как у них хватило воображения только на какие-то иконы XIX века (а у меня-то была коллекция икон большая!), мне светило, максимум, года полтора. Но следовательница мне сказала, мол, мы вас осудим жестко и даже незаконно -- на пять лет -- потому что директору музея (это происходило в Дмитрове) очень понравилась ваша коллекция. "Единственная возможность ее конфисковать -- это дать вам пять лет". То есть, простой такой хороший разговор, очень теплый. Но мне очень повезло. Потому что от меня увезли, наверное, контейнер -- огромный ларь самиздата и "тамиздата". Поэтому мне обещали, что после того, как я отсижу пять лет, мне дадут еще семь по семидесятой статье. Почему такая постепенность? Потому что иначе семь поглотили бы пять -- больший срок поглотил бы меньший. Я узнал замечательную сексуальную терминологию советской юриспруденции. Они сказали: "Мы против вас дело завели, но не возбудили".

-- А кличку вам дали на зоне?

-- У меня была кличка Профессор, начиная с тюрьмы. И она за мной по этапу потянулась. Потому что я для всех желающих отгадывал кроссворды. Мне за это на прогулочном дворике перекидывали через стену табак.

-- Интересно, вы позже встречались с теми, кто с вами сидел?

-- К сожалению, только с одним. С остальными -- нет. Я выступал в Красноярске, и по радио-телевидению объявил, мол, приезжайте все -- и надзиратели -- всех обниму, всех напою. Никто не появился -- думали, что обману, наверное... А есть человек пятнадцать, с которыми я с наслаждением встретился бы и даже пожил месячишко где-угодно...

"В КОНЦЕ МЫ УМИРАЕМ, ПОТОМУ ЧТО ВЫПИЛИ С ТЕМИ, С КЕМ НЕ СТОИЛО ВЫПИВАТЬ"

-- Как вы докатились до того, что написали кулинарную книгу?

-- Это не я писал. Мои там только стишки на полях, основное содержание -- "из полей доносится "налей!". А вообще, "Кулинарный мидраш" написал Сашка Окунь, художник и потрясающий кулинар. Бурда бы повесился, если бы прочел, но по счастью, он не читает чужих книг. Это -- примерно десятая часть той книги, которая была издана в Питере -- "Книга о вкусной и здоровой жизни" -- о том, кто что любил есть, как повара кончали с собой, если не довозили вовремя продукты, мемуары... Кончается тем, что мы с ним оба умираем, потому что выпили с теми, с кем не стоило выпивать.

-- А бывали ситуации, когда вы сами задумывались, стоит ли продолжать жить?

-- Бывали, да. Много раз.

-- И что останавливало?

-- Легкомыслие. Беспечность. А главным образом -- любопытство. Всегда же ужасно интересно узнать, что будет завтра, послезавтра...

-- А что "там" -- интересно узнать?

-- Ужасно интересно! Оч-чень! Я думаю, что там идет потрясающее кино, в котором мы все -- участники. Я верю в такое переселение душ. Хочется верить. Мы же все этим живем.

"ДЛЯ ВНУКОВ Я -- СТАРИЧОК, КОТОРЫЙ ИХ ЩЕКОЧЕТ"

-- На каком языке вы говорите в Израиле?

-- На русском. Я бы говорил на иврите, но я его не знаю.

-- Как вам это удалось?

-- Очень старался. Я лентяй. Быстро начал ездить на гастроли, и успел выучить иврит только на уровне магазина, рынка, автобуса... И то, иногда, когда задаешь вопрос, ужасно страшно, что тебе... ответят! Сегодня в Израиле можно всю жизнь обходиться только русским языком. Даже продавцы-марокканцы на рынках уже знают необходимый набор русских фраз. Например, подходит молодая женщина, они говорят: "Москва -- хорошо, давай-давай!"

Меня пытались перевести на дикое количество языков: польский, немецкий, английский, идиш, иврит... Получается ужасно! Я обычно иду к человеку-носителю языка, он читает и говорит, что это ужасно, и я ему верю, потому что он слышал это по-русски. А вот недавно в Голландии вышел сборник рассказов Дины Рубиной и мои стишки на голландском. Я до сих пор еще не нашел эксперта с голландским, но язык мне нравится уже больше всех, потому что по-голландски моя фамилия -- Хуйберман, а Дины -- Руёбина. Я такой довольный!

-- Дети никогда вам не говорили, мол, папа, не очень-то приличные у тебя стихи?

-- Да детям до лампы мои стихи! Они, по-моему, вообще их не читали. Разве что спросят иногда: "Как твое выступление?" Но ответа уже не слушают. А внуки говорят на иврите, я для них -- старичок, который их щекочет.

-- Вы не подумывали вернуться?

-- Нет, Бог с вами! Я очень люблю Россию, для меня это -- родная совершенно страна, так же, как и Киев родной город -- здесь друзья (в России больше, конечно). Я остаюсь абсолютно русским человеком -- религиозные знакомые меня ругают за мои стишки, за то, что я "слишком интимно" общаюсь с Богом, а еще за то, что езжу по субботам, курю везде, где только могу, и очень люблю свинину... Но возвращаться я не хочу, потому что ужасно неохота от кого-то зависеть -- я всю свою жизнь так строил, насколько удавалось, чтобы ни от кого не зависеть. В России сегодня пишущий человек очень сильно зависим. А в Израиле я всем до лампочки -- никто вообще не знает о моем существовании! Я вынужден себя прокармливать -- и я прокармливаюсь. Но ни от кого не завишу. От жены только.

"КОМПЛЕКС ПОЛНОЦЕННОСТИ -- СТРАШНЕЕ"

-- Чья была идея назвать жанр "гарики"?

-- Моя. И стишки -- тоже мои. Все.

-- "Литературных негров" пока не нанимаете?

-- Нет. Кавээнщик Ян Левинзон как-то пил водку в какой-то компании в Нью-Йорке. Там сидел такой средних лет еврей, который по пьянке расхвастался, что он пишет тексты Задорнову, Жванецкому, потом говорит -- Губерману. Тут Ян не выдержал и хрюкнул. Мужик сориентировался и добавил: "Не всё!"

-- Вы общаетесь со своими коллегами -- Иртеньевым, Вишневским?

-- С Иртеньевым я очень дружу, Он потрясающий -- такая смесь Зощенко и обериутов -- сумасшедшая, просто гремучая! Что касается Вишневского, то я бы не хотел о нем говорить... Ну, словом, не общаюсь.

-- И коллегой не считаете?

-- Ни в коем случае! Нет, он, конечно, коллега по написанию... Но он растратил свой талант. Он писал необыкновенные, изумительные одностишия -- я штук десять даже помню наизусть. А потом... Вероятно, это феномен столичной жизни -- его просто расхватали по рукам. Если б у меня были деньги, то таким людям, как Иртеньев, я бы давал огромные стипендии, чтобы они сидели дома и писали дивные вещи!

-- Вы вот -- сидите дома, да?

-- Совершенно безвыходно. (Кокетливо.) Я старенький уже -- ходить тяжело.

-- И все-таки, возвращаясь к коллегам-писателям. Всегда ли писатель "равен своей личности"?

-- Нет, конечно. Вы знаете, за свои уже пожилые годы, за прожитое время, у меня был случай, когда я хотел общнуться с писателем, который писал необыкновенно мудро. И когда столкнулся, он оказался диким мудаком, гораздо более узким в разговорах, в суждениях, чем то, что он пишет. Я вообще-то не общаюсь с коллегами... Вы имеете в виду тех, кто пишет смешно? Вот Гриша Горин писал необычайно смешно. Как всякий трагик. И я его любил безумно. В Израиле живет Феликс Кривин, с ним совершенно замечательно общаться -- он такой местечковый мудрец. Если бы он жил в прошлом веке, особенно в позапрошлом, сегодня бы все читали его учебники хасидской мудрости. Очень люблю Дину Рубину, с удовольствием читаю Улицкую -- одна повесть, "Веселые похороны", у нее совершенно гениальная. Пелевина очень люблю, Акунина. Заставил бы всех принудительно прочитать Сорокина, чтобы развеялся миф, витающий вокруг него, потому что это чудовищное что-то. А может, я уже старый и не понимаю...

-- Игорь Миронович, как вы относитесь к тому, что сейчас происходит с Лимоновым?

-- Смотрите, Лимонов -- чудовищно талантливый человек. Я очень люблю его книжку "Это я, Эдичка". После этого читал какие-то кошмарные книжки -- не потому, что плохо написанные, а потому что в них такая ненависть ко всему человечеству, такая зависть! Отчетливо виден комплекс неполноценности, так и проступает харьковский мастер по пошиву брюк, у которого не получилось все: поэзия, проза, житейские успехи -- вот поэтому он кинулся в политику. Это материал для психиатров. Его просто жалко ужасно. Сейчас он зарабатывает славу, сидя в тюрьме. Дай ему, Господи! Его поймали с оружием, но это не значит, что он террорист. Судя по его характеру, он мог возить оружие только для того, чтобы произвести впечатление и соблазнить очередную девку.

-- А что страшнее, по-вашему: комплекс неполноценности или полноценности?

-- Конечно, полноценности. Я так думаю.