ШЕЛЕСТ ПАРАДЖАНОВА ЗАЩИТИЛ, ЩЕРБИЦКИЙ ЕГО ПОСАДИЛ, А БРЕЖНЕВ -- ВЫПУСТИЛ

Восьмидесятилетие Сергея Параджанова в Киеве отметили более чем скромно -- в тесном параджановском кругу в небольшом Синем зале кинотеатра "Украина" (где сорок лет назад прошла громкая премьера его знаменитого фильма "Тени забытых предков"). Но завершился этот день чисто по-параждановски: его близкий друг и соратник Николай РАПАЙ, известный скульптор, народный художник Украины, собрал друзей мастера в своей мастерской (как когда-то сам Сергей Иосифович собирал друзей в своей квартире). Было много воспоминаний, в том числе и самого Николая Павловича -- для "Сегодня".

-- Я прокручиваю свои воспоминания и думаю: "Боже, какая жизнь была в Киеве в тот период какого-то зловещего застоя! Когда все было перекрыто гэбэшниками, и вдруг это такое светлое, театральное, живое -- Параджанов". Мы познакомились, когда еще снимали "Тени забытых предков". Меня Юра Якутович (знаменитый украинский художник --Авт.) пригласил посмотреть материал, который оказался такими красивым: цветущий сад, крутящаяся камера... В коридоре подходит человек (я не знал, что это Параджанов) и спрашивает: "Ну как?" -- "Очень здорово" -- "Да? Сладенько слишком, немного бы сюда дермеца". А после просмотра он пригласил к себе, и потом мы уже практически не разлучались. К Параджанову народ шел, как в храм, с утра до вечера. Это была какая-то фантасмагория общения: он опекал массу киношников. Практически все, что тогда делалось на студии, с ним обсуждалось. Да и все гиганты кино побывали там: и из России, и из-за рубежа. Я всегда поражался, что на любой короткий позыв он мгновенно выдавал какую-то тираду, в которой была емкость, глубина, невероятное чувство художественности и какой-то врожденный безукоризненный вкус. Я обожал читать и слушать его сценарии: красиво, емко, лаконично.

Конечно, были у него какие-то его легкие понты -- он у меня выдурил много всяких вещей, но все по-доброму, так как мне он отдавал больше. Что-то увидит: "Николя!" Я тут же говорю: "Сережа, забирай, ты ведь кому-то сразу же подаришь". Он вообще был как большой ребенок, и мне импонировал какой-то своей мягкостью, сентиментальностью. Вот вдруг звонит и говорит: "Приезжай срочно, я женюсь на Наташе Кустинской". Вскакиваю -- сидят за столом. "Вот моя невеста". Мы сидели пировали, дурачились от души, только бедная Наташа не могла понять, что происходит -- она такая наивная... Потом Наташа ко мне заходила, когда Сергей уже сидел и спрашивала: "Коля, что я могу сделать для Сергея Иосифовича, как можно было такого человека арестовать?" -- "Никто ничего не может сделать, кроме самых верхов", -- отвечал я.

Его режиссерский прорыв, конечно же, произошел на "Тенях", но он и до этого фильма уже был большим художником, просто не было случая проявить это. Я потом уже посмотрел один из первых его фильмов "Первый парень". Ему так хотелось сделать что-то типа "Кубанских казаков", но получилось совсем другое. Такая была жуткая правда о селе, о колхозе, об убогости жизни, что я смотрел и думал: "Боже, как этот фильм тогда пропустили и не арестовали автора?". А после "Теней" вокруг его имени начался ажиотаж -- и внутренний, и международный... Власти, КГБ его ненавидели и постоянно предупреждали. Но он ничего не боялся. Потом мы узнали, что на него было жуткое досье. Как-то мы говорили на тему аполитичности, и я сказал: "Странно, что они тебя не выпускают заграницу", а он ответил: "Я больше коммунист, чем они. Я могу лучше выступить в нашу пользу за границей, чем любой из них". Он не был ими понят. Он как ангел хранитель -- всем добра желал, а зло как раз добро и метит. А его столько тогда скопилось, что они вцепились в этот кусочек света и стали делать "из мухи слона". Параджанов просто их вывел из терпения. Скандальная премьера "Теней" с выступлением Ивана Дзюбы... В это же время как раз пришла стенограмма с "Беларусьфильма". Параджанов, приехав туда с "Тенями", выступил и все понес: "Госкино", руководство киевской студии и украинское начальство, причем все говорил по делу. Его защитил Петр Ефимович Шелест, в силу того, что его сын Виталий с женой часто бывали у Сергея, очень его полюбили и рассказывали о нем отцу. Вот если бы остался в Украине Шелест, думаю, с Сережей все было бы нормально. Он его тогда принял и предложил сделать фильм об украинской земле, и сказал, что после этого Сергей сможет снимать свои замыслы -- "Интермеццо" по Коцюбинскому и "Бахчисарайский фонтан". Он был окрыленный, сразу же взял бумагу и стал набрасывать будущую работу. Но случай великая вещь, а в искусстве вообще решает очень многое. Через два месяца Шелеста отозвали в Москву и пришел к власти Щербицкий. Он немедленно дал указание под любым предлогом посадить Сергея. И все.

За ним сразу слежка, стукача подсадили. Мы ему все говорили, а он не верил. И последующее было для нас просто шоком. А четыре года в лагерях! Страдания он переживал огромные. Параша вместо живописи. Его письма оттуда наполненные такой горечью, несоизмеримой ни с чем.

Сережа когда вышел из тюрьмы, опять появился у меня в мастерской и тот же -- балагур и шутник. Вскочил в мастерскую: "Николя, смотри, живота нет, теперь у меня твоя фигура. Все, я буду делать фильм о Брежневе, это гениальный человек. Он спас меня от целого года тюрьмы!". Опять этот наив, это огромное чувство благодарности. Но ведь это Лиля Брик настроила французского поэта-коммуниста Луи Арагона, (был даже создан международный комитет по спасению Параджанова. -- Авт. ), и он в разговоре с Брежневым высказал эту просьбу. И тут же Брежнев дал команду выпустить Сергея. Лиля Брик под конец жизни, после тех взлетов своей молодости, наверное, получила самое удивительное знакомство -- дружбу с Параджановым. Она, конечно же, понимала, что он великая личность. Кстати, помню, когда мы поехали к Сереже в Тбилиси, меня его мама спросила: "Коля, вы тоже считаете, что Сережа гений?" -- "Да!" -- "Что вы говорите, никогда бы не поверила".

Он, как художник, не менее велик, чем кинорежиссер, а может быть, еще и более, потому что его рисунки -- это чудо какое-то. Он брал лист бумаги и сходу делал набросок. А какая керамика! Как-то прихожу к нему, а он сидит и лепит целую сцену, смотрю -- гениально. А какие коллажи придумывал -- никто никогда ничего подобного и близко не делал. Это, кстати, то, что сегодня мало известно и воспринимается как-то так: "Ну, рисовал, ну и хорошо, но он ведь режиссер какой!". Да он же и художник какой!

Его адвокат обладал какими-то невероятными экстрасенсорными данными. После суда пришел ко мне в мастерскую и сказал: "То, что с ним произошло, должно было произойти. Сергей -- в сложной цепи объективных обстоятельств, связанных с его внутренней натурой, он завязал этот узел и в него же попал. Но он вылезет из него великим художником". И точно, за четыре года тюрьмы он сделал великое множество работ.

А как Сережа радовался, когда его впервые выпустили за границу, ведь это была его мечта -- переступить этот рубеж и увидеть тот мир. Его и Киру Муратову пригласили в Роттердам на форум "Режиссеры ХХI века". Видите, за границей его считали режиссером будущего. Он, кстати, очень похож с Тарковским. Помню, Андрей привез в Киев на студию своего "Андрея Рублева", мы посмотрели и поехали к Сереже, просидели с ним всю ночь. Это был изумительный диалог двух талантливых киношников своего времени. Сергей должен был снимать "Исповедь", а Андрей читал куски из "Зеркала". Они делали одно и тоже -- исповеди, только каждый по-своему.

Еще случай. Он посмотрел в кинотеатре "Солярис", тут же прибежал с истерикой ко мне в мастерскую: "Андрей сволочь! Он меня обокрал, сделал то, что я хотел сделать". В этот же день позвонил ему: "Андрей, ты гений, ты сделал гениальный фильм". Я обожал наблюдать его со стороны -- он всем хотел помочь. Когда Виктор Иванов снял "За двумя зайцами", Сергей очень радовался и всем говорил: "Это гениальный человек, такой фильм сделал!". А когда Леня Осыка показал свой "Каменный крест", то Параджанов говорил, что студию надо переименовать имени Осыки. Савченко и Довженко были для него просто иконами. И он, грузинский армянин, оказался больше украинцем и сделал для страны гораздо больше, чем многие украинцы.