" Я В ДОСТАТОЧНОЙ МЕРЕ СКЕПТИЧЕСКИ ОТНОШУСЬ К СВОЕМУ МЕСТУ В МИРЕ"

В человеке живет ленивое животное, которое надо погонять плетью.

Недавно известному советско-российско-американскому режиссеру Андрону или Андрею Кончаловскому, наследнику знаменитого бренда Михалковых, исполнилось 67 лет. Мы побеседовали с ним о мире, о кино, о времени и, конечно, о нем самом — человеке безусловно талантливом и обладающем редким даром держаться на плаву в разных странах и в разных эпохах.

"МАЛО КТО ОБО МНЕ СКАЖЕТ ТАК, КАК Я СКАЖУ"

— Андрей Сергеевич, несколько лет назад у вас вышли две книги — "Низкие истины" и "Возвышающий обман". Низкие истины и возвышающий обман для вас противоречивые вещи?

— Естественно. Вернее, даже не противоречивые, а противоположные.

— А разве обман сам по себе не является низменностью?

— Нет. Я так не думаю. Ведь бывает ложь во имя спасения. Также существует самообман. Есть формула "энергия заблуждения", сказанная Толстым. Очень часто человек заблуждается, но это заблуждение дает ему такую энергию, которая творит очень многое. Я считаю эти вещи противоположными абсолютно. Низкие истины — это то, о чем мы предпочитаем не говорить и не думать. А возвышающий обман нам очень дорог.

— Почему же тогда вы решили сказать о низких истинах?

— Именно потому, что очень мало кто обо мне скажет так, как я сам о себе скажу. Хотя сами о себе мы знаем очень мало.

— А что бы вы хотели узнать о себе?

— Только хорошие вещи. Как правило, очень неприятно узнавать о себе плохое. Хотя я достаточно плохого о себе знаю.

— Но ведь знание плохого может помочь избавиться от него, изжить его в себе.

— Понимаете, в чем дело: человек — несовершенное существо, и поскольку мы несовершенны, то часто продолжаем поступать определенным способом, сознательно избегая моральной оценки наших поступков. Мы всегда находим оправдание. Например, оправдание своему эгоизму. Мы находим оправдание тому, что не делаем ежедневной маленькой доброты, ссылаясь на недостаток времени. Есть замечательная тунгусская фраза: "Человек, у которого нет времени сделать доброе дело, — нехороший человек".

— Есть другая фраза: "Человек, у которого нет времени, ничего не делает".

— Да, и вот поэтому очень часто надо бы, к примеру, заехать к кому-то, но "времени нет". Потому что живет система приоритетов, построенная или на ложной системе, или на карьеризме, на комфорте, на собственных желаниях и прочем. В человеке живет ленивое животное, которое надо погонять плетью.

— А самоирония помогает вам в этом?

— К сожалению, самоиронии не так много, но я в достаточной мере скептически отношусь к своему месту в мире.

— Ваша жизнь в реальном мире и творческом имеет различия?

— Для меня это одна и та же ипостась. В разное время миры разрывались, соединялись. Но вы знаете, творческий мир человека в моем положении и в моем возрасте требует достаточно много компромиссов.

— Например?

— Деньги зарабатывать.

— Разве в молодости это не нужно?

— Во-первых, в молодости денег нужно было меньше и, во-вторых, в том возрасте казалось, что можно без компромиссов делать деньги. А в искусстве, когда необходимо сделать нужные деньги, иногда прибегаешь к компромиссу.

— За компромиссы не бывает потом досадно?

— Бывает. Ну так что же?

— Приходит на выручку самообман?

— Нет, это не самообман. Бывает реальное ощущение. Когда я делал что-то для денег, я прекрасно понимал это и отдавал себе в этом отчет. И ни в коем случае не думал, что буду заниматься высоким искусством и самовыражением. Художник в то же время является и мастеровым, поэтому он должен уметь делать все. Я завидую людям, которые могут быть бескомпромиссными певцами своей единственной и дорогой песни, но сам не отношусь к этому разряду.

"НА ЗАПАДЕ ХУДОЖНИКУ ГОРАЗДО БОЛЬШЕ ПРОЩАЕТСЯ"

— Андрей Сергеевич, практически всегда, когда идет разговор о больших деньгах в искусстве, речь обязательно заходит о компромиссе. Разве ненормально, когда за настоящее искусство платят хорошие деньги?

— Это ненормально. Высокое искусство — это высшая форма самовыражения. А она, как правило, не может быть массовой. Сразу возникает противоречие. Лишь великие счастливцы, гении добиваются того, что их высшая форма самовыражения сочетает искренность и высокую оплату. Скажем, Фрэнсис Бэкон, Пикассо, Набоков. Но я не считаю, что высшей формой самовыражения искренне занимался Дали. Он был коммерческим человеком и прекрасно понимал обстановку. Или то, что делает Спилберг. Может быть, это очень искренне, но вряд ли является высшей формой самовыражения. Он искренне все делает именно как человек коммерческий, по-другому просто не умеет. А вспомним Феллини и Бергмана — они никогда не были богатыми людьми, всегда жили, в общем-то, очень скромно. Бергман в своей книге замечательно пишет о том, что несколько картин сделал для денег и не стесняется говорить об этом. Он терпеть не мог эти картины, но делал их для денег. Я думаю, что на Западе художнику гораздо больше прощается, если он делает вещи для денег, а потом — для себя. На Западе понимают, что деньги нужны. В России человек, делающий что-то для денег, теряет свое реноме, его смешивают с навозом, считается, что он совершил подлость. Но России свойственна подобная бескомпромиссность. Причем, как мне кажется, это не достоинство России, а серьезный недостаток, болезнь.

— Меняется ли у вас настрой, душевное состояние при переходе от повседневной реальной жизни в творческий мир, в создание картины?

— Еще бы! Конечно! Вообще, моя жизнь состоит из трех этапов. Первый этап — поиск работы, и страшно, если не находишь ее. Когда нашел, возникает желание сделать все как можно лучше и как можно больше заработать. Второй этап — работа, которая сродни профессиональному боксу: тридцать рангов, когда ничего не видишь, кроме лица противника, кулаков, кровавого тумана и полотенца тренера. И затем — третий этап — окончание работы и два месяца абсолютного кайфа, облегчение и счастье свободы, которое сначала медленно перерастает в озабоченность, а потом — в ужас, что нет работы. Когда я жил при советской власти, не боялся, что останусь без работы — все было гарантировано. Впрочем, и сейчас ужаса нет. Пусть это и сложно, но я ищу работу, хочу снимать то, что мне хочется. И в результате — снимаю.

— Андрей Сергеевич, не возникали ли у вас психологические конфликты в душе при переходе из состояния повседневности в состояние творческое?

— Почему же не возникали? Это, наоборот, очень даже логично. Когда проходит эйфория оттого, что работа уже закончена, уже пожал плоды, надо снова начинать работать. Хорошо, когда режиссер имеет возможность после одной работы сказать: "Следующую я начну в декабре. Ждите". И все его ждут. Так бывает, но не часто.

"МЫ ПРИШЛИ К ВОЙНАМ, КОТОРЫЕ БЫЛИ 500 ЛЕТ НАЗАД"

— Равноправие было еще при первобытнообщинном строе.

— Да, но все-таки первобытнообщинный строй не имел такого сознательного понятия, как жертвенность. Из христианства выросли эти постулаты коммунизма. Вместо того, что Царство Божие должно быть на небесах, решили построить его на земле. Причем вспомним, когда все это выросло? Ведь первыми утопистами были христиане. Кампанелла и Руссо выросли из христианства. И вот если посмотреть с этой точки зрения на эволюцию идей, на желание человека практически осуществить Царство Божие на земле, увидим, что затея кончилась строительством нескольких адов. И в этом смысле, я думаю, человечество покамест неохотно расстается с пониманием, что это не путь. Оно еще не совсем пришло к мысли, что не будет и не может быть мира без конфликтов. А значит надо понять, в чем причина конфликтов. И тут возникает следующий факт. У нас идея была: мировая война может быть только между разными лагерями. Кончилось это, и, оказывается, возникли гораздо более серьезные конфликты. То, что мы избавились от угрозы атомной войны, ни в коем случае не снизило, а наоборот, увеличило производство огнестрельного оружия, и местные войны стали гораздо более завлекательны, потому что опасности перерасти в мировую войну нет. Практически все войны сегодня строятся на расовой или религиозной основе. Мы пришли к войнам, которые были пятьсот лет назад. Интересно, что и в нынешнем двадцать первом веке — в новом тысячелетии — конфликты не исчезнут. Конфликты сейчас приобрели местный характер, но тенденция такова, что они могут перерасти в более глобальную форму, основанную на религиозной, а не на социальной основе. Это удивительный феномен. Значит, есть серьезная тенденция подумать о том, каким образом религиозные лидеры ведущих концессий будут между собой договариваться, чтобы постараться снизить опасность конфликта. А это абсолютно новая задача, о которой никто еще не думал. XXI век будет в определенной степени веком попыток конвергенции ведущих религий: мусульманства, православного и западного христианства, конфуцианс

тва, японского дзена, латиноамериканской и берийской школ и иудаизма. Если учесть, что у трех религий один основоположник — Авраам, который упоминается в Ветхом Завете, Новом Завете и Коране, то возникает определенного рода почва для размышлений.

— Вы один из немногих режиссеров в нашей стране, кто может качественно снять достойный высокобюджетный фильм. Для молодых режиссеров не поделитесь секретами опыта?

— Высокобюджетные фильмы можно снимать там, где есть суперорганизация. Когда нет высокой организации, высокобюджетный фильм — это трата денег. Много денег истратить — очень трудно. Труднее, чем мало. Потому что много денег надо истратить так, чтобы был толк. Поэтому существует такая вещь, как освоение фондов. Истратить много денег не значит выбросить их, надо чтобы они все были на экране, тогда это становится высокобюджетным. Техника большого эпического фильма прежде всего заключается в опыте планировки. Это как война, как баталия.

— А что лично вам помогло добиться мирового уровня?

— Я организованный человек — вот и все. Четко знаю свою цель и имею приблизительное представление, как ее достичь.

— Вы пессимист или оптимист?

— Я сдержанный оптимист.

— А оптимизм обязательно должен присутствовать в искусстве?

— Нет.

— То есть искусство может не обладать надеждой?

— Вспомните Ницше, который был пессимистом и сказал замечательную фразу: "Наслаждаться добром — это очень легко. Вы попробуйте наслаждаться не добром".