"ДАЖЕ ПЛОХИЕ СТИХИ Я ПИСАЛ ПОТОМУ, ЧТО НЕ МОГ НЕ ПИСАТЬ "

Что такое поэзия? Многие пытались ответить на этот вопрос, исследователями написаны тома по этому поводу. Но мне больше всего нравится такой загадочный и в то же время ясный ответ: поэзия — это состояние души.

Вот уже 10 лет нет с нами Роберта Рождественского — одного из тех известных людей, представление о которых зачастую далеко от реальности. Мне довелось довольно долго быть с ним знакомым и могу с уверенностью сказать, что это был человек редкой, высшей порядочности. Его стихи так называемой гражданской тематики — продукт того времени, хотя на протяжении всей жизни в его творчестве самую весомую и сокровенную часть составляли лирические произведения, стихи о любви, о душе человеческой, обращения к своей возлюбленной Алле Киреевой, дочерям Кате и Ксении, друзьям. Это радость и боль, счастье и переживание за сущность людскую, которая и явилась отражением собственной души поэта.

В свое время я записал разговор с Робертом Рождественским

"НАШИ ВЕЧЕРА ПОЭЗИИ ЛЮБИЛИ ДИРЕКТОРЫ КРУПНЫХ ЗАЛОВ"

— Вы дружили со Светловым, Антокольским, Луговским — кроме жены, вашего критика, они одни из первых читали ваши стихи?

— Да, очень часто собирались вместе, — и не только за стаканом чая. В литинституте был такой обычай. На Пушкинской площади находился пивной бар в подвальчике. Там сейчас пустое место и тикают часики, а раньше на этом месте был дом: с одной стороны "Аптека", а со стороны Пушкинской площади — знаменитый пивной бар, где стоял большой круглый стол. И вот за этим круглым столом собирались ребята из литинститута и было чтение стихов по кругу. В том числе читали и те, у кого уже были книги: Межиров, Поженян, Соколов, Друнина. Все читали по одному стихотворению, а в конце каждый высказывал свое отношение к прочитанному. Когда кто-то понимал, что его силы иссякли, что халтура не пройдет, он выбывал из этого круга. И оставалось все меньше и меньше "живых" поэтов. И потом их оставалось двое. Это был никакой не чемпионат, но суровое, очень суровое испытание для любого. После литинститута я продолжал жить в Москве и здесь, в Союзе писателей, мы придумали День Поэзии. До этого говорили, что стихи не расходятся, что магазины книжные затоварены стихами, и мы решили в какой-то день выступить, почитать аудитории.

А затем вышел альманах "День Поэзии". За ним последовало выступление на площади Маяковского — огромное количество народа собралось. Как-то все это "в жилу" людям пришлось. Я даже сейчас не до конца понимаю: что же произошло? Хотя отчасти понять можно: молодежь разбуженная, масса вопросов, да и у нас самих вопросов было гораздо больше, чем ответов.

Начинались наши выступления в залах, в университете, в театрах. А потом — знаменитые вечера в Лужниках, когда и мы не верили, что там кто-то соберется. Затем — выступления по стране. Нас стали зазывать, приглашать. Оказалось, что интересно: мол, кто-то приезжает, а в Москве на него залы ходят. Давай сходим, послушаем... И это было довольно-таки ответственно. Такие вечера очень полюбили директора самых крупных залов. Ведь даже не надо было вызывать рабочего сцены, чтобы он рояль толкал. На сцене стол, стул, микрофон. Все! Больше ни-че-го!

— Максимум прибыли при минимуме затрат.

— Да! В зале аншлаг! Сначала была маленькая цена на билеты, а потом директора поняли, что дело может быть более прибыльное, и подняли цену. А потом стали выходить книги. Достаточно много.

"Я ГРОЗИЛСЯ ФАШИСТАМ, ЧТО КОГДА ПОДРАСТУ, ИМ БУДЕТ ОЧЕНЬ ПЛОХО"

— Если бы вам в детстве сказали, что все случится так, как случилось, — стихи, песни, книги, известность, — вы бы поверили?

— Наверное, нет. Понимаете, стихи пишут все! Все в мире люди, независимо от того, на каком языке они думают и говорят. Могут сказать неправду: мол, не писал. Писал, но забыл. У детей всегда наступает такой период, когда они начинают рифмовать, пусть даже и бессмысленно. Затем у одних это быстро кончается, а другие продолжают сочинять в более совершенных формах. И вот тут самое главное — вовремя остановиться! Одним это удается, другим — нет. Сюда же относятся графоманы.

Я не думал, что стихи могут служить способом существования. Я любил их писать, но я писал потому, что не мог их не писать. Даже самые, как потом оказалось, плохие стихи я писал потому, что не мог их не написать. А плохими они оказывались еще и потому, что я подражал, например, газетным стихам. У меня было стихотворение в детстве — в нем я сообщал, что родители ушли на войну, а остальные две строфы я всячески грозился фашистам, что вот скоро подрасту, и им, естественно, будет очень плохо! И фашистов спасло от еще более кошмарной участи лишь то, что пока я подрастал, война кончилась. А иначе, что бы с ними было — страшно даже представить!

— Для творческой работы вам важно уединение?

— Да.

— А Переделкино достойное место для этого?

— Нормальное. С одной стороны, я здесь не отрезан от мира, много друзей, но и есть возможность нырнуть в относительную тишину и, когда идет, поработать. Это прекрасные минуты и часы работы. Я не говорю о том, что получается в результате, но сам процесс — я даже не знаю, с чем его можно сравнить. Настолько здорово! Настолько изматывающе!

— Что составляет вашу духовную пищу?

— Друзья. Причем они не обязательно писатели, хотя и писатели тоже. Я уже упоминал Владимира Соколова, но есть и Булат Окуджава, есть и "заграничные" ребята типа Евгения Евтушенко и Виталия Коротича. Плюс ко всему этому книги.

— Вы никогда не пробовали свои силы в ином: проза, кино, живопись?

— Живопись — это точно нет, разве что совсем в детстве пробовал, но этого я не помню, а что касается прозы — публицистика. Путевые заметки. Я целый год был корреспондентом "Известий", решил нырнуть в это дело без опыта.

— Обращение к публицистике — знак того, что в поэзии стало тесно, или просто желание попробовать свои силы в ином?

— Просто попробовать. Интересно было. Я, скажем, занимался и песнями, потому что у меня очень много было друзей-композиторов, певцов. Дружили институтами. Литинститут и ВГИК, консерватория, Щукинское училище, школа-студия МХАТ. И со многими ребятами я знаком еще с той поры — Олег Табаков, Галина Волчек, Олег Ефремов, Александр Флярковский, Родион Щедрин... Ко мне стали обращаться, чтобы попробовал себя в песенном жанре. Я рискнул и какие-то песни были удачными.

"НОМЕР ОДИН В СПИСКЕ — ИОСИФ КОБЗОН"

— При чтении стихотворения автором он, автор, может наиболее точно передать интонацию стиха, заложенные в него чувства. Многие ваши стихи стали песнями, известными, любимыми. Кому, по-вашему мнению, наиболее точно удалось передать характер вашего стиха?

— Мне в этом отношении повезло, потому что очень талантливые люди исполняли мои песни и великолепные композиторы писали музыку: Арно Бабаджанян, Марк Фрадкин, Евгений Мартынов, Оскар Фельцман, Юрий Гуляев, Эдита Пьеха, София Ротару. Но, безусловно, номер один в этом списке — Иосиф Кобзон.

— Как вы считаете, поэзия должна иметь какую-то цель или же просто существовать сама по себе?

— Что такое поэзия? Многие пытались ответить на этот вопрос, исследователями написаны тома по этому поводу. Но мне больше всего нравится такой загадочный и в то же время ясный ответ: поэзия — это состояние души. Он, с одной стороны, ничего не объясняет, а с другой — объясняет все.

— В 1956 году в сборнике "Литературная Москва" было напечатано ваше стихотворение "Утро". После этого вас целый год не печатали...

— Это нормальное публицистическое стихотворение, как мне казалось. Метафора очень однозначная: день-ночь, хорошо-плохо. Но это стихотворение вызвало странный для меня отклик. Помню, нас, человек пять молодых поэтов, пригласили на телевидение, где я его прочитал. И вдруг послышались и почувствовались буквально через два-три дня "раскаты грома". Причем даже в Союзе писателей те, кто со мной беседовал, не понимали, что произошло. А оказалось, что выступление совпало с днем рожденья тогдашнего, по-моему, первого секретаря Москвы. У него были гости. Мы выступали поздно, часов в десять вечера, а он решил послушать молодых поэтов. И когда я прочитал это стихотворение, он выключил телевизор, к тому же он, видимо, был не шибко трезвый — день рожденья все-таки... И он, как мне рассказывали, даже всплакнул и сказал: "Значит что: мы работали, сражались, умирали во имя Ночи?!" Там были подчиненные рядом, ну и они решили сделать мне не очень хорошо. Книжка моя остановилась. До этого все шло хорошо, и вдруг стало плохо... А потом то ли начальник в Москве поменялся... Сборник "Литературная Москва" вызвал большой гнев, в том числе и чиновных писателей типа Грибачева, Софронова и так далее. Я не могу сказать, что меня очень уж преследовали. Гадили по мелочам. Но это судьба абсолютно любого нормального человека.

— А цензура не допекала?

— Особо — нет. Может, они и "проявляли интерес", допустим, когда мы выступали за границей в каком-то посольстве, если был официальный вечер.

"15% — КОШМАР, 80% — ГРАФОМАНЫ"

— Вам молодые поэты присылают на рецензию свои стихи?

— Что-то присылают, но, в основном, это, как говорится, графоманы. Причем, рассерженные графоманы. Они присылают стихи не для того, чтобы я прочитал и как-то отозвался, а чтобы "прочитал и опубликовал!" Указание такое. Только сроки, в которые я должен все это опубликовать, слава Богу, оставляют на мое усмотрение... Когда был большой интерес к поэзии, то приходило до десятка писем в день. Причем, это были не просто письма, а целые рукописи. У меня все было ими завалено.

— А содержание рукописей какое впечатление производило?

— Процентов пятнадцать — кошмар, процентов восемьдесят — графоманство. И редко-редко бывали какие-то отдельные интересные вещи. Невероятно редко! Когда слова поставлены так, что это действительно замечательно. Причем, самые обычные слова. В этом главный фокус поэзии.

— За последние лет двадцать поэзия, на ваш взгляд, стала чем-то другим?

— Конечно, развитие есть. Появляются новые пишущие люди, "ударенные" поэзией. Но все это зависит от конкретного человека и его таланта. Скажем, стремление к парадоксальной поэзии, стремление к поэзии малых форм: четыре, две, три строки. Скорее всего, это пришло с Востока. Тот же Омар Хайам, японские хокку, танки, древнекитайская поэзия. Одна мысль, но она выражена так неуловимо, прекрасно и талантливо! Мне, например, нравится Игорь Губерман. Все остроумно! К примеру: "В борьбе за народное дело я был инородное тело". Шикарно сделано! Это очень интересно, хотя читать его много подряд для меня утомительно.

— Даже на обложке его книги написано: в больших порциях не читать.

— Ну да! Смертельно!..

— Как вы считаете: более важен талант или большая работа?

— Талант. Потому что при бездарности большая и упорная работа только порождает бездарные стихи, которые, как говорится, не нужны. В первую очередь — автору. Хотя он этого не понимает.

— Многие талантливые люди уезжали и уезжают из нашей страны. Что вы думаете по этому поводу?

— Я их не обвиняю ни в чем. Они ищут себя. Не только внутри страны. Но, с другой стороны, я убежден, что ни в одной стране мира, пожалуй, нет такого эха от литературы, как у нас. Это сложилось исторически.

— А вас проблема эмиграции никогда не касалась?

— Нет. Я очень много ездил, во многих странах у меня много друзей, они по-разному живут. Иногда у них все нормально в смысле быта, но неуспокоение в духовном отношении. Но у меня мыслей об эмиграции никогда не возникало.

— Вам повезло в жизни?

— Повезло, что родился. Потому что если бы этого факта не было, то все остальное можно было бы не обсуждать.