"ЧТО ТАКОЕ СЦЕНА? ТЕМНО, ГРЯЗНО, ХОЛОДНО"

Я не знаю, чем бы я мог заняться, если бы не эта профессия, — говорит актер театра и кино Валерий Гаркалин, широкому зрителю хорошо известный по фильму "Ширли-мырли", где он сыграл сразу несколько образов.

"Я СМУТНО ВЕРЮ В ЗАГАДОЧНУЮ РУССКУЮ ДУШУ"

— Валерий, что вас на сегодняшний день больше всего интересует?

— Это вроде того, что "артистом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан". В этом смысле у меня ничего нового нет, всегда было достаточно зыбкое отношение ко всему этому — я имею в виду гражданские позиции. Я очень мало понимаю, что это такое. Это нельзя почувствовать или пощупать руками. У Николая Гумилева есть прекрасные стихи:

Но что нам делать с розовой зарей

над охладевающими небесами?

Что делать нам с бессмертными стихами?

Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать...

Поэтому меня интересует лишь то, что делается за этой розовой зарей.

— И какой вы ее представляете?

— Она постоянно меняющаяся, исчезающая, возникающая, как и сама жизнь. Вот это движение меня и интересует: в какую сторону оно идет, и почему оно так непредсказуемо.

— А вам хочется что-то предугадывать?

— Это естественное человеческое стремление: распознать, что за всем этим стоит, что стоит за этой жизнью, что стоит за смертью, да и вообще, что делать с жизнью, если есть смерть. Я все-таки экзистенциалист, потому что много лет работал в пьесах Мрожека, в театре абсурда, посвятил этому почти всю свою сознательную творческую жизнь и считаю, что мне повезло в этом смысле. Потому что, работая в этих пьесах, я стал задумываться о самой жизни.

— Но если предугадать все заранее, не будет ли скучно?

— Я не ищу какого-то определенного и точного ответа на все эти вопросы. Ведь есть вопрос бытия — "Зачем?" Как известно, ни одна философская школа не дала на него ответа. Сама жизнь, в общем-то, не особо интересует — я имею в виду ее действительность — в ней ничего хорошего нет. Из того, что протекает там, за окном. Это как у Владимира Набокова: "Поклянись, что вымыслу будешь верна". Он утверждал, что только воображение является прекрасным в жизни, только в воображении поступки героев — значительны, любовь — вечная. А на самом деле, по-моему, в этой жизни ничего, кроме ожидания предстоящей смерти, нет.

— Но живем-то мы не ради смерти...

— Ради вымысла. Вымысел является жизнью. Не всегда интересно рассказывать о реальной жизни. Например, о ремонте квартиры. Разве это интересно? Закончил ремонт, который унес огромное количество денег, зарабатываемых кропотливым трудом. А если идти дальше по цепочке, то деньги стали уже признаком всей нашей жизни, они стали основой взаимоотношений людей, причем даже в творчестве.

— Вас лично деньги меняют каким-то образом?

— У меня даже как бы заготовлен ответ на этот вопрос. Причем, ответ этот проверен моей жизнью, и я знаю, что этот ответ совершенно искренен. Я большой приоритет отдаю именно авторскому началу в произведении. Если нет моей любви к драматургу, — из таких работ ничего не получается. Поэтому если даже мне предложат получать в таких спектаклях на сто долларов больше, я на сцену все равно не выйду. Это не значит, что я набиваю себе цену, я просто приближаюсь к истинным ценностям: с одной стороны, не унижаться до окончательной продажи, но и, с другой стороны, не заниматься рвачеством на пустой основе.

— Валерий, задавая предыдущий вопрос, я имел в виду изменение чисто человеческих качеств.

— На эту тему анекдот есть. Один бедный человек спрашивает денег у нового русского. Новый русский ему говорит: "Ты знаешь, у меня сейчас с собой совсем ничего нет, не захватил на карман". Бедный спрашивает: "А дома?" На что новый русский ему отвечает: "Дома? Дома у меня все хорошо, все нормально, все здоровы..."

Вот это и есть та глухота, которая подчас возникает с появлением большого количества денег. Это, естественно, присутствует в нашей жизни. Это можно наблюдать, но участвовать в этом мне не хочется.

Я очень смутно верю в особую русскую загадочную душу, в ее высокую духовность. Нельзя идти в церковь, а потом производить контрольный выстрел в голову.

Я сейчас привел такой душераздирающий пример, но, к сожалению, реальный на сегодняшний день и говорящий об отсутствии духовного опыта, а не о том, что был хороший опыт, а потом пришел какой-то дядя и все испортил деньгами. Мне кажется, что это очень давнишняя традиция, глубь самой русской истории. Вспомнить хотя бы тех же опричников.

— Может, еще и потому, что деньги являются весомой степенью свободы, а к той свободе, которая пришла к нам, не все были готовы.

— Свобода или ее элементы все же существуют. Поверьте мне: о том, о чем мы совершенно свободно говорим сегодня, лет двадцать назад можно было говорить только на кухне. Сейчас можно смело высказываться обо всем: хвалить что-то или поливать грязью. Это уже большая заслуга последних пятнадцати лет. И это большое не заменит мне какая-то мелочь.

Когда нация открывает какие-то свои первые дела, независимые от государственных влияний, задача заключается не в накопительстве, задача — уйти даже в убыток, чтобы потом достаточно спокойно жить, не прилагая особых усилий, чтобы деньги шли сами, чтобы деньги работали на человека. Войти в убыток — это неизбежно. И вот это звено общей цепи в нашей стране практически отсутствует. Когда у нас начинается разговор о способах разбогатеть, мы не предполагаем этого звена, мы хотим разбогатеть в одночасье. Поэтому нет меры, а есть беспредел. Отсюда и банковские "пирамиды", отсюда вера в добрых дядей, вера в безумные примеры, которые уже давно происходили именно в этой стране и которые уже описаны классиками — Остап Бендер, Чичиков...

"НИЧЕГО МИСТИЧЕСКОГО В ЗАПАХЕ КУЛИС НЕТ"

— Расскажите о вашем первом выходе на сцену.

— Я выходил на сцену кукольных театров, выступал за ширмой, перед ширмой, в эстрадных спектаклях, затем были драматические спектакли. У меня такое ощущение, что я всегда выходил на сцену. Просто менялись средства выразительности, жанры и способы существования в этих жанрах.

— Для зрителя существует понятие "магия сцены", "запах кулис", а для вас, актеров?

— Там ужасно! Там дискомфортно, нет кислорода, темно, грязно, холодно, жарко. Вот все, что вы хотите узнать по поводу того, что испытывает артист, находясь на сцене. Я это говорю не для того, чтобы принизить значение артиста, запах кулис или что-то мистическое. Ничего в этом мистического нет. Это как у Ахматовой: "Из какого сора стихи мои".

Но — опять-таки — вопрос в том, насколько ты можешь преодолеть в себе эти психологические ноты. И степень этого преодоления уже есть искусство - чтоб потом перехлестываться через рампу. А там — по ту сторону рампы — нет никаких иллюзий по поводу грязи, жары, холода, там полная замечательная и прекрасная идиллия, события происходят, например, в Италии, на берегу Средиземного моря, как, предположим, в "Отелло".

— Но что-то все-таки влечет выходить в спектакль?

— Я не могу сказать, что это меня манит. Здесь, скорее всего, знаете, что есть? Профессиональный интерес. Это не просто какое-то, как сейчас говорят, "оттягивание" или "отрыв", нет, это профессиональные навыки. Представьте себе операционный зал и хирурга. Хирург ведь не выбирает, куда ему идти делать операцию — где полегче. Он испытывает профессиональный интерес: как он это сделает, с каким мастерством. В этом присутствует исключительная профессиональная заинтересованность.

— А как так случилось, что вы вышли из-за ширмы кукольного театра, явив зрителю свой облик?

— Особых перемен я не испытал. Я вообще считаю, что законы творчества едины, и все, что ты делаешь на сцене, должно быть убедительно. То есть, я ничего не могу объяснить, оговорить, оправдать — это удел искусствоведческой профессии. Моя работа — не теоретичное объяснение, а практическое воплощение. А если я не буду убедительным, то никакие слова не смогут помочь мне.

Поэтому я могу говорить, что это разные жанры, разные способы существования, но если ты сумел заставить людей остановиться, задержаться у твоей работы, обратить на нее внимание, чтобы люди испытали любопытство и интерес к тебе, тогда нет никакой разницы, какими средствами ты для этого пользуешься.

Театр кукол это особая статья, и артисты этого театра, как правило (хотя есть и исключения), глубоко преданы этому жанру. Задача кукольника не в том, чтобы сыграть ту или иную роль, как в драматическом театре, его задача — оживить мертвый, как, казалось бы, материальный мир, который не живет по законам живого мира.

Причем речь даже не о законах физики, а о том, что если однажды кто-то смог оживить неживое, он уже не сможет пользоваться другими средствами выразительности, поэтому очень мало случаев, когда актер выходит из-за ширмы кукольного театра на драматическую сцену. Скорее наоборот. В театре Образцова большая часть труппы — бывшие драматические актеры или киноактеры, ставшие кукольниками и больше не вернувшиеся на драматическую сцену и киноэкран.

Хотя — еще раз говорю — есть исключения, заставляющие людей таким образом менять свое амплуа. Например, есть актеры детских театров, ТЮЗов, работавшие зайчиками, мальчиками, девочками - они выходят в расход в силу возраста, они уже не могут играть, потому что лет в тридцать пять видно, что это уже далеко не мальчик и далеко не девочка. В силу таких обстоятельств люди меняют театры. Им ничего не светит с точки зрения художественности в драматическом театре, они все равно остаются "маленькими" людьми. Кто-то играет роли бабушек-дедушек, но карьера на этом все равно заканчивается.

— Валерий, насколько ваши личные черты присутствуют в образах ваших героев?

— Я не знаю, будет ли интересно то, что я сейчас скажу, всем читателям, потому что это чисто профессиональные вещи. Людям, которые тоже занимаются искусством, возможно, это будет более интересно, но я все же отвечу на ваш вопрос.

Анатолий Васильевич Эфрос, великий мастер и художник, пытался, как научный человек, классифицировать актеров и делил их — условно — на две категории. Первая — это те, кто "примеряет костюмчик на себя". Если учесть, что роль это костюмчик, так вот Эфрос считал, что есть актеры, которые надевают этот костюмчик — эту роль — на себя, подгоняя под "свою фигуру". А вторая — актеры, которые не прикасаются к костюмчику вообще, они режут себя, они раздирают куски мяса.

Анатолий Васильевич, конечно же, любил актеров второй категории, которым свойственна подобная жертвенность.

Такую страшную историю из жизни Эфроса я рассказал вам с тем, чтобы объяснить свою позицию, когда я думаю о той или иной своей роли. В этом случае я, скорее всего, отдаляюсь от роли, нежели приближаюсь к ее сути. Во-первых, я сразу вижу объем, я вижу, что чем дальше я от него стою, тем больше я его понимаю, ведь "лицом к лицу — лица не увидать, большое видится на расстоянии". Так вот мне важна степень этого расстояния: чем больше я отдаляюсь, тем лучше я играю.

— Вы чувствуете свое совпадение со временем?

— Вы знаете, еще задолго до перестройки я был на Кубе, и там у них есть такое слово "маньяно", в дословном переводе означает "завтра", но в кубинской жизни это слово имеет совершенно другое значение — оно означает "никогда". И когда кубинцы говорят "маньяно", это значит, что обращаться еще раз по данному вопросу — бесполезно. Но таким образом не возникают конфликты, люди все улыбаются друг другу, причем и произносить слово "маньяно" нужно улыбаясь. Это упрощает жизнь, делает ее более наивной и простой. Я в этом вижу только хорошую сторону. Там, может быть, с точки зрения политической и социальной жизни не все хорошо получается: они не могут построить свое общество должным образом, потому что у них все время "маньяно", но с точки зрения живой жизни — в этом есть что-то от природы, от равновесия. Ведь все должно строиться по законам природы, а не от искусственных внедрений. И когда люди придумали себе историю игры в общественную мораль, подключили религию, то очень трудно сохранить правила игры, начинается игра без правил. Но кубинцы избежали понятия игры, они общаются так, как они живут, как они дышат.

"ТАЛАНТ СПОСОБЕН УБИТЬ ЗАВИСТЬ"

— Валерий, у вас в жизни была удача или счастливый случай?

— Вообще, вся моя художественная жизнь построена на счастливых случаях. Фортуна достаточно часто смотрит в мою сторону, редко когда поворачивается ко мне в профиль. Я бы не хотел винить судьбу и небеса, которые так распорядились моей жизнью и так мне помогают, что все складывается счастливо.

— С годами человек, как правило, становится спокойней, более рассудительно и степенно относится ко многому происходящему, нежели в юности. Вы в этом плане сильно изменились?

— Вы знаете, я вообще считаю, что с годами люди не успокаиваются, они просто глупеют. Во всяком случае, не умнеют. Это заблуждение, что человек становится мудрым. Он просто глупеет и тупеет. Если кто-то поет "мои года — мое богатство" — это серьезное заблуждение, скудность ума. Я уж не говорю о душевных качествах, которые просто притупляются.

К моему приятелю в Москву однажды приехал из Израиля отец, с которым тот не виделся два года. Мой приятель его встретил, они пообщались. Потом я встречаю этого своего приятеля и спрашиваю: "Ну, как папа? Ты его встретил?" — "Да, встретил", — отвечает тот. "А чего ты такой грустный?". Он отвечает: "Ты знаешь, Валера, с годами люди не умнеют..." И когда я услышал это, я понял: да-а, это слишком серьезное наблюдение и замечание!

— Как вы считаете, что может избавить человека от зависти?

— Талант. Талант способен убить зависть. Анатолий Васильевич Эфрос, ставя спектакль "Отелло", говорил, что это пьеса о посредственности. Трагедия Шекспира "Отелло" вовсе не о ревности, не о доверчивости, а о посредственности. Это пьеса про Яго, а не про Отелло.

— Вы сказали фразу "Артистом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан". А наоборот может быть?

— Сколько угодно. Мой друг — ныне покойный — Андрюша Болтнев в какой-то из бесед сказал, что он просто больше ничего другого не умеет делать, поэтому он и занимался актерским делом. Я склонен разделить его точку зрения.