"Я РАНО ПРИХОЖУ В ТЕАТР, ЧТОБЫ НАДЫШАТЬСЯ СИДЕНИЕМ В ГРИМЕ"

Когда-то знаменитый актер и режиссер Леонид Макарьев посоветовал Сергею Юрскому не идти на сцену, не становиться актером, потому что актер, по его мнению, должен быть человеком ненормальным. Вчера "слишком нормальному" актеру, режиссеру и писателю, которого помнит и любит не одно поколение, исполнилось 70 лет. К юбилею телеканал "Культура" подготовил четырехсерийный документальный фильм "Театральная летопись", в котором Юрский рассказывает о себе и профессии. О себе и своей профессии актер говорил и с нашим корреспондентом.

"Я СЕБЯ НЕ ЧУВСТВУЮ НИ ХУДОЖНИКОМ, НИ СУМАСШЕДШИМ"

— И все-таки какую степень нормальности или ненормальности вы ощущаете в себе?

— Вот тут-то и вся загвоздка! Я ощущаю себя человеком нормальным. Я очень много знаю людей и дружу со многими людьми, которые часто употребляют в разговоре — особенно женщины! — как присказку, слова: "Ой, ну ты знаешь, я ведь такая сумасшедшая!" И мужчины иногда говорят: "Я сделал, как всякий сумасшедший! Мы же художники, мы же сумасшедшие!.." Так вот я себя не чувствую ни художником, ни сумасшедшим. Я себя чувствую нормальным человеком. Но так как уже много лет есть возможность через прессу, через рецензии на то, что я делаю на сцене или на экране, знать мнения других людей, то я с изумлением замечаю, что они меня считают либо излишне хитрым и лукавым, чем я вовсе не являюсь, либо таким фанатично — до сумасшествия! — возбужденным. И вообще, представления обо мне совершенно не соответствуют действительности! Просто ничего общего!

Вот в этой самой комнате за последние пару лет мне не раз приходилось беседовать с молодыми девушками, иногда очень и очень симпатичными, которые еще даже подчеркивали свою симпатичность, желая войти в какой-то душевный контакт со мной, чтобы интервью состоялось. Но у нас ничего не получалось! Потому что они пришли ко мне, имея готовое представление обо мне.

— Они, наверное, нарисовали себе жизнь богемного человека?

— Ничего скучнее богемной жизни, по-моему, быть не может! Поэтому я к ней не принадлежу. Мера одиночества, я думаю, у меня очень велика. Я полагаю, что это свойство не мое личное. Это свойство времени нашего. Перед каждым из нас люди мелькают со страшной скоростью, — не успеть никого разглядеть. А отсюда — повышенные комплексы боязни быть незамеченным, комплексы тщеславия.

— Вы никогда не думали, как можно уйти от одиночества?

— Нет, я не думал об этом. Но, естественно, уйти от одиночества можно, сильно любя многих людей или дружа со многими, но это тоже должно быть дано Господом, характером и обстоятельствами. Для меня это тяжело.

— По чьей вине?

— По моей. Мне это обременительно. Мне не требуется так много общения, как некоторым другим людям. Вот за столом говорят: "Все хорошо — то, се, театр... Но самое главное — что мы дружим!" Так вот я никогда так не думал, что самое главное то, что мы дружим. У меня есть друзья, и я их ценю и люблю, но их очень мало. И мне совсем не требуется ежесекундное общение. Мало того, оно для меня тягостно.

"ИСКУССТВО — ЭТО ОБМЕН ВЕЩЕСТВ"

— Когда я впервые пришел на ваш концерт, когда вы читали поэзию, прозу, для меня такое ваше чтение было совершенно необычно. И мне кажется, что вот эта ваша индивидуальная "особость" отделяет вас от остальных. Это не делает вас одиноким?

— Делает. Абсолютно делает. Да. Я никогда не стремился быть особенным и никогда не стремился выйти из ряда и стать одиноким, но так получилось. Я должен это признать со всеми преимуществами этого положения и со всеми его недостатками.

— Мы заговорили о некоторой скуке. Хотелось бы немного отойти от этой темы и вспомнить строки из вашей книги "Кто держит паузу": "Плохо, когда из работы исчезает юмор. Замкнутость, самоутверждение, раздражительность — вот что возникает в том театре, где забыли, что актерское искусство это радостное занятие". А действительно ли оно радостное?

— Конечно! Когда все нормально. А когда болезненно, тогда не радостное.

— Болезненно в каком смысле? Ведь переживание, естественное состояние актера, — это тоже болезненное чувство?

— Нет, я так не думаю. В идеале актер не должен переживать, когда он идет на сцену. Конечно, бывают всевозможные замутнения, тщеславный страх, "хорошо ли я буду воспринят?" или "понравлюсь ли я каким-то конкретным людям?", или "не уволят ли меня из театра?" — вот это, естественно, порождает переживания и волнения. А вообще, конечно, покой души и уверенность — вот это и есть истинное вдохновение!

— Но ведь есть немало примеров, когда артист умер на сцене.

— Я не думаю, что это случалось от перенапряжения, потому что иначе театр был бы тяжелее шахтерского труда. Театр — вещь, которая требует вложения, но мгновенно дает отдачу. Это обмен веществ, это искусство.

— А вы волнуетесь перед выходом на сцену?

— Бывает. Но наилучшее состояние и наилучшие результаты — при покое. Творческий покой! Состояние же взнервленности, которое принимается за вдохновение, зачастую заставляет актеров себя нарочно нервировать: "Что-то я больно спокоен... Дай-ка я себя взнервлю чем-нибудь!" Некоторые начинают ругаться с кем-нибудь и только в этом состоянии выходят. Некоторые раскручивают свои неприятности. Но нервы и душевный поток, сила духа и взнервленнность — это разные вещи. И это очень важно понять.

Сейчас я часто вижу театр, который, забыв совершенно про дух, про душу, даже не пытаясь заниматься пробуждением этого в себе и в зрителях, занимается натягиванием нервов в расчете на то, что на это откликнется зал. Могу сказать, что зал откликается. Потому что когда режут ножом по стеклу, то большинство людей реагируют на это.

— Итак, актерское искусство — радостное занятие. А не ощущалось ли усталости от этого занятия? Ведь, например, Фаина Георгиевна Раневская называла Вас "усталый юноша".

— (Смеется.) Дело в том, что Фаина Георгиевна полагала, что я просто обязан устать, поскольку я работаю и тут, и там. А она устает, даже сидя дома. Но ведь люди разные очень. Еще раз скажу, что актерское искусство это обмен веществ, и столько же, сколько ты отдаешь, если отдается правильно, то столько же ты и получаешь. Ты ничего не теряешь!

— И чем быстрее этот круговорот, тем лучше.

— Конечно. Конечно! При большой работе усталости нет — если работа получается. Если же работа мучительна, то искусство становится не просто бессмыслицей, а оно становится занятием даже каким-то гадким и аморальным! Вот тогда усталость может быть страшная.

Конечно, у меня были периоды усталости, когда трудно было шаг сделать и сперва в мозгу говорить: "Сейчас подниму левую ногу и шагну ею вперед, сейчас подниму правую ногу..." Но были и периоды легкости, когда удавалось сделать очень много без заметного утомления.

"ЮРСКОГО ХВАТАЕТ НА ЛЕНЬ"

— Сергей Юрьевич, а какова мера актерской свободы в современном театре?

— Чрезмерна! А чрезмерная свобода опасна. Если она ничем не ограничена, она очень быстро оказывается рабством. Потому что можно стать рабом собственного своеволия или рабом чужого своеволия.

— Однажды вы приехали в театр незадолго до спектакля и спешили в свою гримерную. В театре вам встретился артист старше вас, который спросил: "Юрский, а что вы так поздно приехали в театр?"

— Да, помню. (Смеется.)

— Вы ответили, мол, еще успею, грим несложный. И тогда он спросил вас: "А душу вы успеете загримировать?.."

— (Смеется.) Да-а!

— А в жизни вам приходилось гримировать душу?

— В жизни — н-нет, мало. Мало. Но, кстати, это замечание — оно мне запомнилось, и я очень рано прихожу в театр, чтобы ме-едленно надышаться сидением в гриме, так же как и ухожу из театра слишком медленно.

— Вам никогда не хотелось пожить в другом времени?

— Нет! Ни XIX век, ни более ранние века, ни начало XX меня не привлекают. Я считаю, нужно думать о сегодняшнем дне. Либо о том, чтобы изменить себя, либо о том, чтобы стать борцом с окружающим. Можно либо самому меняться, либо терпеть, но страдать по поводу того, что ты не родился в десятые годы, в двадцатые, в конце девятнадцатого века — это все мне кажется сентиментальным и недостойным траты времени.

— А на что еще хватает Сергея Юрского помимо актерского занятия?

— Больше всего — на лень. Просто лень. Я работаю много, но иногда так устаю, что желание отдыха выражается именно в лени. Ничего не делать! Лежать, просматривать газеты... Это состояние очень скверное, и лень — большой грех.

"ИНТУИЦИЯ НАМ ЧАСТО ГАДАЕТ БЛИЖАЙШЕЕ БУДУЩЕЕ"

— Еще перед нашей беседой вы сказали: "Ошибочное мнение, что красота спасет мир..."

— …Потому что если начать говорить, что красота может быть только истинной, и только истина может быть красивой, если вот так философски говорить, тогда красота спасет мир. Но чаще всего под красотой имеется в виду именно эстетическое, приятное, а не истинное. "Что приятно, то и спасет мир", — примерно так эта формула воспринимается сейчас: приятно для глаза, приятно для нюха, приятно для осязания. И постепенно эта формула — уже довольно давно — испошлилась и превратилась в другую: "Комфорт спасет мир!" Потому что именно в комфорте очень много красоты!

Но комфорт — для избранных, а значит, вся эта формула уже становится не формулой общечеловеческой или христианской, а просто "кто победил — заходите в наш массажный кабинет, а кто не победил — отойди подальше, и, охрана, встаньте, чтоб не подходили"! Как формула жизни это слабовато, правда?

— Тем не менее, средства массовой информации, всевозможные модные течения, знакомые, окружение, все это порой формирует аудиторию, которая толпой мечется то в одну, то в другую сторону: то в определенный модный стиль музыки, то в религию. Как вы относитесь к таким "массовым походам"?

— Все, что массово, — ложно. Это не моя формула, но я подписываюсь под ней. Вот туда, куда хлынула толпа, в те ворота не ходи!

— В судьбу верите?

— Да. В судьбу я верю. Думаю, что наша интуиция нам часто гадает наше ближайшее будущее и не ошибается, и это и есть проникновение в объективно заданную судьбу. Потому что множеством обстоятельств обужена наша дорога. Наш выбор не беспределен. И мы предчувствуем: "А-а, раз это невозможно... Значит, вот это...", и угадываем часто. Ну, вы чувствуете такие вещи?

— Да, иногда бывает.


О ГАСТРОЛЯХ И ГОСТИНИЦАХ
— За границей все одинаковое. Совершенно одинаковые отели — они обеспечивают очень комфортные условия, но совершенно стандартные, и человек, который очень много ездит, проснувшись, порой не может определить, на каком континенте он находится: в Европе или в Азии, или в Америке?.. Одинаковые покрывала, размеры окон, еда. Это внутри комфортного отеля. Но я вовсе не всегда жил в комфортных отелях. Я живал и в очень тяжелых условиях скверных отелей. Но они тоже все похожи друг на друга. Так же, как и похожи рынки: и в Лондоне, и в Пекине, и в Брюсселе, и в Москве — те же самые товары.