В ПОЛТАВЕ ЖИВЕТ ОДИН ИЗ ПОСЛЕДНИХ ОЧЕВИДЦЕВ НЮРНБЕРГСКОГО ПРОЦЕССА

Полтавчанин Иосиф Гофман — живая легенда. Ему довелось побывать на Нюрнбергском процессе. Осенью исполняется 60 лет с тех времен, как в небольшом немецком городке начался суд над высшими персонами Третьего рейха. Над теми, кто, по сути, развязал самую кровавую войну в истории человечества.

На том процессе Иосиф Гофман был телохранителем Романа Руденко — главного обвинителя фашисткой Германии от СССР. Сам же Международный трибунал заседал в единственном уцелевшем здании Нюрнберга — Дворце юстиции.

КОГДА ПОКАЗЫВАЛИ ФИЛЬМ О ЗЛОДЕЯНИЯХ, ДАЖЕ ПОДСУДИМЫЕ НЕ ВЫДЕРЖИВАЛИ

— Сразу после прибытия, я охранял члена трибунала от Советского Союза генерала юстиции Никитченко. Спустя месяц меня назначили в личную охрану к Роману Руденко, — вспоминает Иосиф Давидович. — За ним был закреплен еще один сержант. Но как оказалось позже, сержантской была лишь форма, которую носил капитан. Руденко мы сопровождали поочередно. Были как на процессе, так и на приемах у глав делегаций. Перед каждым выездом звонили в американскую военную комендатуру. Оттуда присылали "Виллис" с двумя американскими автоматчиками, которые нас и сопровождали — в Нюрнберге были фашисты, которые не успели убежать из города, поэтому в любой момент надо было быть готовыми к провокациям. О том, чтобы выйти одному в город, не могло быть и речи. Через день, с утра до обеда, охранял Руденко. В зале суда охрану обеспечивали американцы и представители служб безопасности. Я, как правило, оставался в приемной. Иногда и мне выписывали пропуск в зал, тогда я тоже слушал заседания. Когда показывали фильмы о злодеяниях фашизма, даже подсудимые не всегда выдерживали — отворачивались. Хотя эти ужасы я видел и в жизни. Неподалеку от польского города Люблин, в освобождении которого я участвовал, был расположен один из самых страшных концлагерей — Майданек. Его крематории не успевали сжигать трупы. Немцы складывали их штабелями на землю и поджигали. Мы застали десятки дымящихся костров из человеческих тел. Мои сапоги стали белыми от человеческого пепла. Рядом с крематорием был ров. Заглянув в него, я увидел тысячи погибших с пулевыми отверстиями в затылке. До сих пор перед глазами труп расстрелянного ребенка, который сжимал игрушечного мишку в руке.

АВТОГРАФ НА РЕЙСТАГЕ

Война застала Гофмана пятнадцатилетним парнем. Отца мобилизовали. Вскоре он пропал без вести.

— С мамой и братом, на одноконной повозке мы эвакуировались из Николаева, — вспоминает ветеран. — Через Донбасс попали в Астрахань, там и началась для меня война. Строили железную дорогу Астрахань-Кизляр. Работа землекопа, больше ничего делать тогда еще не умел, была не из легких. Оплата за трудовой день составляла 400 граммов хлеба. Кто не выполнит норму — оставался без этого скудного пайка.

Иосиф дослужился до бригадира землекопов, затем, в 1942 году, отправился на фронт. После подготовки попал в 271-й гвардейский стрелковый полк. А летом 1943-го его взяли в группу полковой разведки. Вскоре сержант Гофман уже командовал взводом. Командиром и до Берлина дошел, даже на рейхстаге расписался.

— Вызывает меня как-то начальник политотдела дивизии и говорит, что от дивизии на Нюрнбергский процесс, где будут судить преступников, решили направить меня, — продолжает Иосиф Давыдович. — Я растерялся сначала от такого предложения, ведь должность у меня уже была неплохая, а возьмут ли обратно, неизвестно. Посоветовался с начальством, а те в ответ: мол, мы бы на твоем месте даже в звании рядового туда поехали. Намного позже я узнал, что компетентные органы провели проверку моей родословной чуть ли не до десятого колена. Маму без конца вызывали куда-то. Выясняли, не было ли в нашем роду немцев. Ведь фамилия у нас явно не украинская.

В новенькой форме, которую нам пошили перед отправкой, я и отбыл на самое громкое судебное заседание XX века. По приезду в Нюрнберг меня проинструктировали — одна ошибка и работе конец. А еще запретили заводить контакты с другими делегациями и местным населением. Ребята рассказывали, что командир взвода наружной охраны дворца юстиции влюбился во француженку. Когда об этом стало известно, его убрали в двадцать четыре часа из Нюрнберга. Больше о нем никто ничего не слышал. Ко мне на одном из приемов подошла американка. Возможно, переводчица с английского на русский. Спросила, не скучаю ли по дому, откуда родом. Разговор длился не более пяти минут. На следующий день меня "вызвали на ковер". Интересовались, о чем беседовали. Тогда я еще раз убедился, что за мной тоже велось наблюдение.

ГЕРИНГ СИДЕЛ НА СОЮЗНИЧЕСКОМ ОДЕЯЛЕ

Иосиф Гофман вспоминает, что в зале суда на простой деревянной скамейке обвиняемый N1 чувствовал себя неуютно. Поэтому постоянно носил с собой американское одеяло. Поведение его всегда было спокойным. Точнее — безучастным. Во время первого выступления Руденко Геринг демонстративно снял наушники. Смерти через повешение он миновал. Накануне казни Геринг отравился.

— Версий о том, как попала к нему ампула с ядом, много. Ходили слухи, что ее принесла жена и во время последнего прощания передала с поцелуем. Рассказывали и другое. Будто бы одну ампулу нашли у Геринга при обыске, и осмотр уже не был таким рьяным. А вторая покоилась в тюбике с зубной пастой. Ею и воспользовалось ближайшее лицо фюрера, — говорит Иосиф Давидович.

Советская делегация жила на окраине города и была самой малочисленной. Дело в том, что американцы сначала пообещали оплатить пребывание всех делегаций. Вот англичане и французы и взяли с собой родственников. Но "халявы" не получилось. По окончанию работы трибунала Штаты выставили всем сторонам денежные счета. Однажды на приеме у главного обвинителя от США Роберта Джексона к Гофману подошел американский полковник. Предложил выпить и сфотографироваться на память.

— От фото я не отказался, а пить мог только с разрешения начальства, — улыбается наш герой. — Да и вообще, когда я говорю, что был на приеме — это очень громко сказано. Как правило, в зале старался держаться где-то в сторонке. Делал вид, что скучаю, журналы рассматриваю. На самом же деле глаз с Руденко не спускал.

Снимков из Нюрнберга я привез много. Но в 1947 году пришлось с ними попрощаться. Период такой неспокойный был. Как раз начали с "космополитами" бороться. От греха подальше уничтожил я фотографии. Оставил себе только пропуск, по которому на процесс заходил, да изданный американцами альбом о том судьбоносном заседании. Могу похвастаться еще правда одной вещицей — старенькими швейцарскими часами. Выменял их у американского сержанта Вуда. Точнее это ему взбрело в голову произвести такой обмен. Того самого Вуда, который отправлял на тот свет фашистов, приговоренных к высшей мере наказания. Свои часы он отдал мне в обмен на армейскую звездочку. Вуд работал в спортзале тюрьмы. Там были расставлены виселицы, приговоренный читал молитву, после этого Вуд надевал на голову мешок, петлю. Нажимал на рычаг, и люк под ногами осужденного открывался. Смерть, как правило, была мгновенной. Только однажды ему довелось додушить нациста собственными руками.

ЛЕВ ТОЛСТОЙ РАБОТАЛ ПЕРЕВОДЧИКОМ У ФРАНЦУЗОВ

Для переводчиков в зале было отведено специальное место. Они находились рядом с подсудимыми, за небольшой перегородкой. Если возникала какие-то проблемы, они нажимали на кнопку и загоралась красная лампочка "Стоп процессу".

Советскую группу переводчиков возглавляла княгиня Татьяна Трубецкая. Французской делегации переводил Лев Толстой — внучатый племянник великого писателя.

У свидетелей от Союза была своя присяга: "Я гражданин Советского Союза, вызванный в качестве свидетеля по данному делу, торжественно обещаю и клянусь перед лицом высокого суда говорить все, что мне известно по данному делу, ничего не прибавлять и не убавлять". Представители других стран изъяснялись короче: "Клянусь Богом всемогущим и всеведущим, что я буду говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. Да поможет мне Бог".

— Однажды, прогуливаясь в саду с Романом Андреевичем, я осмелился спросить его о судьбе Гитлера, — вспоминает Гофман. — Мол, поговаривают, что тот жив и прячется где-то в Тибете. Дословный ответ не вспомню, но приблизительно Руденко сказал так: "У советского правительства есть неопровержимые доказательства, что Гитлер отравился. Труп его опознан. И разговоры о том, что он жив, это политические спекуляции". Кстати, разговор первым я никогда не начинал. Ждал, пока заговорит Роман Андреевич.

Что касается Руденко, то это был культурный и тактичный человек. По приезде в свою резиденцию он часто просил позаботиться обо мне. Меня всегда неплохо кормили, угощали хорошим вином.

К слову, все свои воспоминания о тех временах ветеран изложил в книге "Нюрнберг предостерегает".