"Я БРОСИЛА СВОЙ ДОМ И С ЧЕМОДАНЧИКОМ ВЕРНУЛАСЬ В РОССИЮ"

"И вдруг я замечаю, что какая-то дама смотрит на нас, и у нее льются черные слезы — тушь потекла. Она плакала, у нее дрожали губы!"

Эмигрантка первой волны, уехавшая за границу в детстве, знаменитая певица романсов Алла Баянова почти ровесница революции, много лет провела вдали от родины во Франции и, вернувшись домой, ни разу, по ее словам, не пожалела. Она до сих пор выходит на сцену, в этом году она принимала участие в концертах, посвященных 60-летию Победы. Замеченная еще девочкой Александром Вертинским, она гастролировала в городах Германии, Александрии, Каире... Баянова, живой музей русских и цыганских романсов, французского шансона, сейчас живет на Арбате, ее часто можно увидеть в концертах, а в интернете нередко встречаются такие объявления: "Куплю пластинку Баяновой, плачу до $100".

"ОТ МОЩНОГО ГОЛОСА ОТЦА ДРОЖАЛИ ЛЮСТРЫ В РЕСТОРАНЕ"

— Я считаю, что никто не имеет права петь романс, не пропустив его через свое сердце, — поведала царица романса корреспонденту "Сегодня". — Кто-то сказал, что человек с обмелевшей душой не имеет права петь романсы. Я с этим совершенно согласна, потому что мы в каждом романсе встречаем себя, разница лишь — кто в каком романсе. Например, я себя очень часто встречаю в романсе "Искорки пожара". Хотя, по-моему, через те чувства, которые выражены в "Искорках пожара", проходит большинство людей. Этот романс я всегда пою с особым трепетом, потому что понимаю, как это страшно, когда от тебя уходит любимое существо. Со мной это, к счастью, не связано, потому что хотя у меня и было три мужа, но я сама от них уходила. А они потом возвращались! Поэтому я всегда говорю женщинам, особенно молодым: бывает всякое — поссорились, разошлись — не зови! Никогда не зови обратно. Он сам вернется!.. Тем меньше драм, тем меньше слез, чем больше достоинства и спокойствия. И не ошибаешься! А потом уже, конечно, сама соображаешь, нужно тебе это или нет, перегорело или угольки остались.

— Какая песня была у вас первой?

— А вот первая моя песня — она тоже вроде как романс. Мне было девять лет, я жила в Париже и работала с отцом. Отец мой, Николай Баянов, был оперным певцом. Он, кстати, очень много гастролировал в Одесском оперном театре. Помню, когда я уже вернулась в Россию и поехала на гастроли в Одессу, во время пения у меня поджилки тряслись от ощущения того, что на этой сцене выступал мой отец — пел Сусанина, Гремина и так далее. Судьба дала ему обаяние, красоту, остроумие. Так вот, в Париже открывался роскошный ресторан, представляющий собой духан. Он был весь в коврах, в литом серебре. Открылся на большие деньги одного очень богатого человека, и на это открытие пригласили выступить моего отца и исполнить "Кудеяра" (из "Летучей мыши"). Хозяин ресторана хотел создать контраст между "Кудеяром" и остальными номерами парижских знаменитостей. Он хотел чисто русский номер, тем более что на открытии будет русское посольство, они купили билеты за сумасшедшие деньги. Вообще, желающих туда попасть было столько, что сидели не только на диванах за столиками, но и на подушках, разбросанных по полу, и на подушках пили шампанское! Для номера "Кудеяр" нужен был и поводырь, а я знала весь репертуар "Летучей мыши". Но мама была против: "Ни за что! Ребенок должен учиться, а не по кабакам петь!" И мы с отцом еле-еле вымолили у мамы позволить мне выступить всего в один вечер. Меня одели в рубище, дали деревянную чашку, в которой была пара грошиков. Отец играл слепца, причем, надо сказать, что он совершенно удивительно накладывал себе грим, это особый талант гримера! Его фотографии, которые у меня сохранились, это доказывают.

— Очень волновались?

— Когда мы с отцом вышли, я очень волновалась — первый контакт с публикой! А тогда было принято, что русских детей, даже из высокопоставленных семей, отпускали выступить с номером, после чего матери их тут же забирали — им очень хорошо платили, они помогали своим семьям. Так как ресторан был длинным, то пространство между столиками было небольшим, и мы так между столиками и шли. В общем, я довела отца до сруба, на который он якобы с трудом опустился, сама села у его ног, положила голову ему на колени, и вот он пел балладу этому мальчику-поводырю. От мощного голоса отца буквально дрожали стекла и люстры в этом ресторане!

Сначала отец пел балладу о двенадцати разбойниках, в оркестр нам пустили лунный свет, и было очень трогательно смотреть на такого огромного богатыря в исполнении моего отца, а рядом с ним — на маленького щупленького "мальчишку". Отец положил свою руку на мое плечо, а плечико мое было в его ладони как яблоко, и мне сразу стало так тепло от этой большой любимой руки! И я запела "Вечерний звон". Это была моя первая песня, мой первый романс и мой первый триумф! После всех чарльстонов (хотя чарльстон удивительный, ритмичный, живой танец, и его танцевали знаменитые танцоры) вдруг появляется такая пара, как я и мой отец — приняты мы, конечно, были с восторгом!

Исполнив песню, я подняла своего старца, помогла ему встать. Отец был великолепным актером, с таким "трудом" вставал, опираясь на меня, что я чуть не сломалась! И тем же путем — между столиками — мы возвращаемся обратно. И я замечаю, что какая-то дама смотрит на нас, и у нее льются черные слезы — тушь потекла. Она плакала, у нее дрожали губы! А я позвякиваю тремя грошиками в кружке. И эта дама с черными слезами кладет мне в кружку цветок, а под цветком какая-то большая зеленая бумажка. Банкнота!

Что творилось! Все повскакивали и начали бросать мне деньги в эту чашку! Я была вся в деньгах — они были и за воротом, и в рукавах! А один рукав был разорванный, и деньги из него сыпались на пол! Но мы уже не наклонялись, нам деньги просто бросали снова! Таким образом, мы наконец дошли до конца зала и скрылись за занавесом. Мать на меня смотрит, я вижу, что у нее глаза смеются, а отец расхохотался и говорит ей: "Ну, что мы скажем на это дело?.. Новую шубку девчонке теперь можно купить! Настоящую, теплую шубку!" И вот "Вечерний звон" подарил мне тепло новой шубки.

— А где вы нашли такую песню?

— "Вечерний звон" я впервые услышала в исполнении хора Жарова. Они только-только приехали в Париж, причем приехали на своих лошадях! И вот столько десятков лет прошло, я никогда не забуду этот мужской хор, эти заливистые голоса... И я очень сожалею, очень переживаю, что один из наших певцов, который кажется мне очень милым и тонким человеком, взял "Вечерний звон" под свои танцы в бешеном ритме... Я считаю, что это кощунство! А вы знаете, я пою еще один "Вечерний звон" — на немецком языке. Когда мы жили в Берлине, перед тем как выехать во Францию, родители мои работали, ребенка (мне было лет семь) надо было куда-то пристроить, и меня пристроили в одну немецкую семью, где тоже были дети моего возраста. Я там провела полтора или два года: мама меня приводила утром, я гуляла вместе с детьми этой дамы-немки, она меня приучила к порядку, научила немецкой кухне, а вечером мама меня забирала. В этой немецкой семье было две девочки и один мальчик. И вот дама-немка — фрау Лисма, мать этих детей — как-то нас собрала и спела "Вечерний звон" на немецком языке. Я попала под очарование этой музыки, а потом, с годами... забыла о ней. И вдруг она всплывает у меня в памяти! Со всем текстом! Ни одного слова у меня не пропало! Как это?! Она всплыла в моей душе, и я ее услышала, как будто вот эта фрау Лисма в этот момент ее напевала. И этот немецкий вариант "Вечернего звона" я включила в свой репертуар. Я считаю эту мелодию прелестной, мне она душу успокаивает.

— Вы так и продолжали выступать вместе с отцом?

— Отец сделал великолепный мужской квартет, они все были одеты в черное, очень красиво пели. Нас пригласили в Каннах в один нерусский бар, назначили на пять часов. Я увязалась за отцом. Мать говорит: "Сиди дома!" Я ей: "Мама! Ну, пожалуйста! Я очень хочу послушать, как они будут петь! Я хочу посмотреть на рожу директора, который будет слушать!" Ну, мама меня отпустила, я пошла с ними. Но господин директор опоздал. Отец говорит: "Я что, буду этого французишку ждать?! Не-ет! Вот вы давайте сейчас мою дочь послушайте! Ей всего тринадцать лет, но вы оцените, с какой легкостью она переходит из тональности в тональность, как она чувствует каждую ноту!" — и начал хвастаться мною перед своими коллегами, совершенно не видя того, что сам директор уже стоял в это время у двери и слушал. Один коллега из квартета говорит: "Ну, пока этот директор явится, пусть она нам что-нибудь споет". И я спела романс "Хризантемы". Отец меня учил петь его нежно, тянуть, не форсируя голос, вполголоса, только тогда он дойдет до сердца чужестранцев. И вот я спела, и в это время подходит господин директор, шикарный такой, и спрашивает: "Извините, пожалуйста, ваша девочка принимает участие в вашем квартете?" Мой отец говорит: "Нет! Она учится". — "А если я вам предложу контракт более длительный и для вас очень интересный, вы согласитесь, чтобы она выступала?" Тут отец растерялся и... вспомнил про маму. — "Вы знаете, я поговорю с женой. Потому что дочь сейчас приехала только на две недели — покупаться, на солнышке полежать, — а потом я ее отправлю обратно в школу, в Париж".

— И что сказала мама на этот раз?

— Ну, пришли домой, опять начался разговор с мамой... Опять шум-гам! Мать ни за что не соглашалась. Как сейчас помню, у нее в руках был какой-то хлыстик, она им шлепнула по столу и сказала: "Нет! Я своего ребенка не продаю!" Отец говорит: "Хорошо. Но ты хотела отдать ее в консерваторию. А обучение в консерватории стоит очень дорого! Ты можешь ей это обеспечить?" Тут мать сразу сникла: "Нет, я не могу..." И вот таким образом начался мой уже профессиональный путь. Я пела до часу, до двух ночи, потом мама меня забирала, я спала до семи-восьми утра, и потом ко мне приходил учитель, преподавал французский язык, которого я еще не знала, и русский. Правописание, диктовки, география — все это он со мной проходил, и потом в конце года я сдавала экзамены в каком-нибудь из колледжей.

"Я МОГУ СЕБЕ ПОЗВОЛИТЬ СТОЛЬКО ЖИВОТНЫХ В ТАКОЙ МАЛЕНЬКОЙ КВАРТИРКЕ"

— Алла Николаевна, расскажите о вашей работе с Александром Вертинским?

— Когда я подросла, мне было уже тринадцать лет, я познакомилась с Александром Николаевичем Вертинским. Хотя надо заметить, что я была очень ветреной девчонкой, думала только о танцах, куклах, ленточках и бантиках. Но Вертинский произвел огромное впечатление на меня. Очень теплое впечатление, которое осталось в моей душе, и он стал моим кумиром навсегда! Потому что многое тогда было связано с ним, он забрал меня в Большой Московский Эрмитаж, где я и пела под его крылышком. И на мой дебют в Эрмитаже Вертинский подарил мне двадцать одну пунцовую розу. Но мне ведь было всего тринадцать лет, и я думала: "Ой, как жаль, что я такая маленькая. Почему мне не двадцать один год..."

— Из ваших рассказов можно сделать вывод, что талант петь у вас природный.

— Так как у меня почти абсолютный слух, то я всегда очень быстро схватывала песни. Например, есть такая песня "Девонька"...

— Которую, если не ошибаюсь, вам спел Жорж Ипсиланти?..

— ...Да, от него я услышала эту песню впервые. Он мне ее спел, и я подумала о том, что как бы мне хотелось иметь девочку, вот эту девоньку, чтобы она была моя и Жоржа. Ведь мы же с ним обвенчались. Там тоже была драма, потому что мои родители были против нашего союза, считали Жоржа недостойным такой красавицы, такой талантливой. Как-то мы с Жоржем поехали в Ригу и там зашли в нотный магазин. Жорж перелистал ноты, и появилась песня "О Волге грежу я". Я говорю: "Жоржик, ну неужели мы не увидим никогда Волгу?.. Оставим родителей тут, а сами поедем в Россию", на что он мне отвечает: "Если мы поедем в Россию, на следующий день нас не будет..." Поэтому я так запоздала с приездом в Россию. Но лучше поздно, чем никогда!

— Теперь вы уже на родине, не было ли у вас сомнений относительно возвращения?

— Меня часто спрашивают, как же я так рискнула вернуться в страну, которая меня не знает. Но страна меня уже знала по пластинкам. И когда я приехала и дала свой первый благотворительный концерт в Фонд??? памятника Чайковскому, то был переаншлаг. Был бешеный успех, и мне тогда подумалось: я хорошо сделала, что не побоялась неизвестности, не побоялась бросить свой дом и с маленьким чемоданчиком приехала в Россию.

— Животных у вас в доме немало, любите их?

— Они пришли сами. А когда животные приходят в дом, это благополучие, покой, счастье. Такое животное не выкинешь. А те, кто их выкидывает, — это темные души, но они за это ответят. И я благодарна России, что могу себе позволить столько животных в такой маленькой квартирке. Причем обратите внимание: запаха никакого.

— Животные у вас не поют?

— Вы знаете, я не люблю, когда мне кто-то говорит, что, вот, у него собака-певица. Потому что я уверена, что, во-первых, не похоже, что она с удовольствием поет. Если я возьму нож и проведу несколько раз по стеклу, то по всему телу пойдет гусиная кожа. Я думаю, что вот именно это ощущение, наверное, бывает у животных, когда кто-то поет, да еще если поет громко. Животные очень страдают от этого, для них это вой нестерпимый.