ЕСТЬ ЛИ ЖИЗНЬ НА "ТАГАНКЕ"?

В среду вечером Красноармейскую трясло и лихорадило, вой автомобильных гудков был адресован традиционно опаздывавшим театралам, которые с грацией пришпоренных лошадей упорно перебегали улицу в "неположенном месте", чтобы к семи часам успеть в Оперетту и погрузиться в "атмосферу Таганки".

Спешить стоило — киевские гастроли некогда самого скандально-популярного в СССР театра открывались знаковым для 60—70-х спектаклем "Добрый человек из Сезуана" по Бертольду Брехту, с которого в апреле 1964 года и началась "Таганка".

Рассуждая с позиции" статус долгожителя афишной тумбы почетен, но и ко многому и обязывает", с удивлением констатируешь: первенец Таганки для своих сорока неплохо сохранился, но выглядит в плохом смысле слова старомодно. Нет, конечно же, гуманизма нам очень недостает в нашей современной сволочной жизни. Но скука еще смертельнее, а "Добрый человек из Сезуана" с точки зрения современной публики скучен, как хороший, нравоучительный анекдот превращенный в назидательную лекцию. Теперешний, вечно куда-то спешащий и затурканный зритель может только удивляться и завидовать 60-м с их неспешным жизненным ритмом, поражаясь многословию реплик героев спектакля. Добавьте к этому бесхитростные режиссерские приемы вроде звуковых раздражителей, сопровождающих появление на сцене новых персонажей, "театральную" эмоциональность героев, которым переизбыток сценических телодвижений и выпученные от усердия глаза явно мешают уладить половину возникших проблем.

Все это нанизано на простую, как двери, мораль. В тон спектаклю и угрюмый аскетизм декораций без малейшего намека на зрелищность, с его неприхотливостью интерьера склепа. Навязчивая мысль — неужели в 60-х могли рвать из рук билеты на ЭТО, с интересом смотреть и неделю спустя все еще с жаром обсуждать до хрипоты на кухнях?

Другое дело, если ценить спектакль "Добрый человек из Сезуана" как экспонат своего времени, в контексте которого намеренно-примитивная обстановка спектакля способна волновать, как загадочные наскальные рисунки, когда-то значившие очень многое, но теперь затертые и оттого потерявшие всякий смысл.

Несколько поколений чувствовали и воодушевлялись, сидя напротив этого выведенного от руки плаката с названием спектакля, пожелтевшего портрета самого Брехта, слушая теплые звуки разбитой бардовской гитарки и аккордеона, такие же наивные, как и идеалы советских "шестидесятников".

Магия улетучивается, как только начинаешь мысленно представлять на месте нынешних актеров Таганки ее прежних гигантов: Фараду, Смехова, Высоцкого, Хмельницкого, Губенко, Демидову, Золотухина, игравших первые спектакли. Кажется, что они куда-то вышли, и сейчас вернутся.


О ТАГАНКЕ

Борис Хмельницкий, актер
Почему Театр на Таганке был таким мощным? Потому что вокруг театра были собраны сливки общества, театр окружали выдающиеся писатели, ученые, музыканты, философы, политики, экономисты. Юрий Любимов слушал их мнения, не делая вид, что слушается их, но внутри он перерабатывал эти мысли, извлекая полезное. Не посредством плагиата, а суммированием знаний и выдачей своего авторского результата. Артисты пытались поступать таким же образом. Но потом так сложилось, что мы перестали слушать окружение театра. И Юрий Петрович тоже. Мы ведь к тому времени уже были уверены, что сами с усами. От театра отошли очень многие талантливые люди. Все вдруг перестали слушать окружающий мир и замкнулись на себе. Поэтому и играть стали хуже.

Борис Галкин, актер
Сейчас уже времени прошло много, а тогда это была стихия, особый дух, столько было невероятно втягивающей энергии, что не участвовать в этом было просто невозможно! Но наступил момент, когда я почувствовал, что в театре что-то изменилось, что-то с театром случилось. Короче, время молодых, отверженных и смелых закончилось. А без этого духа Таганки нет! После ухода я каждый год приходил на премьерные спектакли. Но ничего не смог с собой поделать и, как правило, после первого акта уходил... Настоящий театр не терпит духа карьеризма, стремления к власти. Именно такие мотивы приводят к расколу. И вот когда началась дележка власти, труппа была спровоцирована, и в чистом виде актеры как-то разучились чувствовать, где истинная творческая природа. И этот раскол начинался еще раньше. Он начинался с Анатолия Васильевича Эфроса, я уже тогда не работал в театре. Дважды видел премьерные спектакли, и не могу сказать, что был в восторге от них, но актеры, кстати сказать, играли как никогда! Но вдруг театр ополчился на Эфроса: вот, мол, Любимов — изгнанный режиссер, бедный и несчастный, мучается за границей, а Эфрос забирает театр под себя! Началась такая склока, которую даже вспоминать неприятно. Хотя, как сказать: капитан покидает корабль последним, а Юрий Петрович покинул первым. Он не был изгнанником, которого не понимают, а как раз наоборот, у него была масса людей в правительстве Москвы. Но всегда был нужен скандал! И часто за этой пустотой, за этой нервотрепкой уходило самое главное — творчество.