"КАК ТОЛЬКО НАСТУПАЕТ УВЕРЕННОСТЬ, ЧТО УМЕЕШЬ ВСЕ, ТОГДА ПРИХОДИТ КОНЕЦ АРТИСТУ —

Вячеслав Шалевич — один из самых эффектных актеров советского кино (его и Олега Стриженова очень долго называли самыми красивыми мужчинами самые красивые женщины), в годы безвременья в постсоветском кино не так уж и много снимался — вспомнили о нем сейчас: приглашают в телефильмы "(Московская сага", "Боец"). Но все-таки первый его дом и спасение как актера — театр: Шалевич работает в двух театрах: имени Рубена Симонова и им. Вахтангова.

— Вячеслав Анатольевич, ваша артистическая жизнь нынче стабильна?

— Уж сколько раз мы на эту тему задумывались, сегодня вдруг обстоятельства так обернулись, что самой стабильной оказалась работа в театре. Огромное количество невероятных киношных судеб рухнули вместе с кинематографом, и людям приходилось заниматься невероятными профессиями. Театр в этом смысле оказался счастливым явлением, поскольку самые трудные дни экономического невероятия за окном, актеры пришли в театр и стали репетировать те произведения и те роли, которые уже захотелось сделать сердцу. Потому что, слава Богу, закончились все приемы спектаклей, приходы чиновников, которые диктовали условия и решали, что именно нужно или не нужно народу. Я сам сейчас часто хожу в театры на интересные постановки и вижу, как народ рвется к этим подмосткам. И надо сказать, что театры возвращаются к хорошим артистам, хорошему языку, хорошим произведениям, к классике. Может, это из-за недостатка нашей современной пьесы, которую или перестали писать, или пишут такую чернуху, за которую театр не может и не хочет браться.

— Как вы думаете, когда автор пишет чернуху, он делает это из конъюнктурных соображений или искренне?

— Я думаю, искренне. Автор может эпатировать общество, это пожалуйста. Другое дело, чем больше разрешено, тем больше, мне кажется, для себя надо ставить вопросов: можно или нельзя. Вот я не могу себе представить, чтобы я матом ругался со сцены, мне это претит, я это категорически не приемлю. Хотя по сути иногда мат может быть. В спектакле "Соборяне" Ульянов ругался матом, мы все хохотали, а Михаил Александрович сам кривился от этого мата. Хотя его суть — в монологе, в теме, в заразительности. Это можно, это я допускаю. Но само увлечение этим мне претит. Я как-то в спорткомплексе "Олимпийский" произносил монолог, посвященный пенсионерам, который написал Ефим Смолин. Это был гражданский монолог, в конце которого было слово "говно". Но в каком контексте оно шло? Суть там такова, что старый человек, видя продающих на Арбате ордена, подошел и, вместо того чтобы продать свои ордена, вытащил железный крест и сказал продавцу: "С вашего взял". И когда торгаш полез за деньгами, тот сказал ему: "Не надо денег. У меня такого говна много!" Вот в таком контексте я это слово понимаю.

— Мы много говорим о свободе. А что вы подразумеваете под термином свобода?

— Для меня понятие свобода — это, как ни странно, ограничение. Самоограничение как таковое. Потому что есть такое понятие как культура, о которой мы много говорим, но мало ее соблюдаем. Культура человеческая, культура такта в самом себе по отношению к людям. Я не могу выйти на улицу и закричать "Долой!" оттого что мне так хочется. Мало ли что тебе хочется! Поэтому для меня свобода если достигается, то путем самоограничения. Но за этим стоит самое главное — твое человеческое достоинство. Раньше оно попиралось. Например, что-то не хотелось делать, а мне говорили "надо" или "ты должен". Теперь в этих "надо" и "должен" я определяюсь сам, и в этом есть удивительное ощущение желаемого достоинства, бескомпромиссности. Потому что мы все жили, начиная с молодого возраста, под сводом каких-то компромиссов.

Помню, меня приглашали выдавать аттестаты выпускникам театрального училища, и я поразился, когда встала директриса и вдруг сказала им: "Не позволяйте никогда в своей жизни собою управлять!" Я просто восхитился! Потому что когда мы были выпускниками, нас призывали обязательно идти в ногу, в общем строю. Появляется радость перед свободным духом человеческим, но прежде всего — духом людей огромнейшей культуры. И я учусь на примерах интеллигентных людей, хотя не люблю слово "интеллигент".

— А почему такая неприязнь к слову "интеллигент"?

— Это понятие довольно-таки сложное. Раньше действительно здорово ругали за слово интеллигент, а с другой стороны, зададимся вопросом, кто такой интеллигент. Я знаю много интеллигентных людей, не прочитавших много книжек, не являющихся интеллектуалами. Но они интеллигентны. Иногда даже у пивного ларька на улице можно встретить интеллигентнейшего человека — по повадкам, по облику, по тому, как он разговаривает, как он берет кружку, как пьет.

— В нынешнее время в театре приходится идти на компромиссы — и в чем?

— Бывает. Для меня компромисс в чем состоит? Раньше, допустим, вычеркивали некоторые реплики, неугодные, например, Буденному, делали сокращения, но лишь бы только "Конармия" Бабеля прошла, лишь бы пропустили постановку. Такой был компромисс. А сегодня компромисс другой. Играет рядом с тобой партнер, который не дотягивает роль, и ты не имеешь право по-человечески ему сказать, что он не годен. Естественно, ты должен как-то подтягивать его, но и мириться с ним. Такой творческий компромисс я могу себе представить. Ведь в такой ситуации и я могу оказаться, когда и меня вынуждены будут терпеть.

У нас был один режиссер, который говорил: "Ну, эту роль сыграл бы Астангов, эту — Лукьянов, эту — Раневская, Бирман" и так далее. Но ведь нет уже этих артистов, и у нас в театре подходящих под эти роли нет. Он говорил, что пригласит других. Ему сказали: "Нельзя приглашать других. Если уж вы пришли в наш театр, то будьте любезны иметь дело с тем составом артистов, который вам предоставляется здесь". Нет актера, который сможет сыграть Гамлета — не надо ставить Гамлета. Еле-еле доказали ему это.

— Самооценка у артиста должна присутствовать?

— В каждом артисте самооценка есть с самого начала. Артист беспомощен, когда он берется за роль. Я не очень люблю артистов, которые говорят, что они все умеют. Я видел величайшие примеры гениев сцены, с которыми меня столкнула судьба, — они были как дети в начале читки той или иной роли, они всегда сомневались.

— Насколько в вас присутствует чувство собственного несовершенства?

— Раньше этого не было. Есть такое понятие "актерская режиссура": когда рядом с тобой несовершенный режиссер, тогда актеры берутся за режиссуру. Такой период был в театре, я в это время даже пошел на высшие режиссерские курсы, окончил их, поставил несколько спектаклей, но когда пришли замечательные режиссеры, я понял, что рядом с ними я дилетант. Как только наступает уверенность, что умеешь все, тогда, мне кажется, наступает конец натуры, конец артиста. Он становится быком, мэтром, у него другая интонация в разговоре с людьми. Это все всегда видно и очень бесит. Поэтому я сторонник того, чтобы жить искренне — настолько, насколько позволяет момент.

— Вячеслав Анатольевич, актеры часто говорят, что многие краски в ту или иную роль привносятся из повседневной жизни. А театр помогает каким-нибудь образом повседневной жизни?

— Да-а! Конечно! Обязательно! Я помню свое детство, мы — послевоенное поколение детей — были полуголодные, плохо одетые, но когда я смотрел на театр, на прекрасные костюмы артистов, декорации, свет, для меня это была далекая планка. А когда я пришел в театр, я понял, что все не так просто и легко, но в конечном итоге я понимал, играя роль, что в жизни я не такой, как на сцене. Я привносил в роль свои качества, и этим как-то обогащался даже, открывая в себе что-то, может быть, даже не свойственное мне в жизни. Сам театр, драматургическая линия роли, безусловно, насыщают артиста. Театр и жизнь всегда взаимодействуют.

— Есть ли отличие между нынешним молодым поколением и вашим поколением, когда вы начинали свою деятельность, и радуют ли вас эти отличия?

— Честно говоря, внутренне я не имею право осуждать, но меня очень беспокоит такое качество как бесцеремонность. Хотя это уходящая вещь. Но бесцеремонность бесцеремонности рознь. Если это искренне делается, если молодой человек, будучи по натуре максималистом, просто еще недооценивает свою роль, но очень жаждет высказать свои мысли в какой угодно форме, я всегда его защищаю перед старшими. Я пришел в театр будучи таким же максималистом, таким же бесцеремонным, наверное. И когда я, молодой артист, выступал на худсовете, многие возмущались: "Как он разговаривает?! Что это за форма разговора?!" И я помню, как Михаил Ульянов и Юлия Борисова ответили на это: "Ребята, при чем здесь форма? Форма формой, но ведь послушайте, он же все говорит по существу!" Поэтому чтобы отличить бесцеремонность от "существа" — надо иметь какой-то дар. Взорваться очень легко, легко послать туда же, куда послали тебя. Если у тебя авторитета и голоса больше, ты можешь задавить молодого. Я всегда отличаю бесцеремонность от бестактности. Причем, как ни странно, бесцеремонность и максимализм бывают тактичными. Максимализм не такая уж плохая черта — если она не переходит в хамство. И слава Богу, что есть максималисты! Я не люблю, когда к режиссеру приходит артист и говорит, мол, вы мне дайте роль, расскажите, покажите — я сыграю. Необходимо не только брать то, что дают, но и предлагать свои идеи.

— Вы слышали какие-нибудь легенды о себе?

— Да, но я их не принимаю, это не со мной случилось. Особенно легенды, связанные с розыгрышами в театре, которых было достаточно много, и я даже страдал от этого, меня наказывали. Был спектакль "История одной семьи", я играл в нем эпизод. У меня была роль гестаповца, и я решил что-то придумать для этого образа. Налепил на веки фольгу, и на сцене при свете прожекторов эта фольга блестела, и никто не мог понять, что у меня там такое. И зубы тоже облепил фольгой. Стоял с закрытым ртом и говорил только одно слово "Хайль!" В это время весь пласт моих блестящих зубов был напоказ! В зале хохот! За кулисами я быстро и незаметно всю эту фольгу снимал, за мной бежали несколько старейших артистов, спрашивая, что я там натворил. Был спектакль "Чем люди живы", где мы все время импровизировали и доимпровизировались до того, что спектакль шел на двадцать минут дольше. Стоял хохот. Плотников играл профессора, и однажды, когда я что-то сымпровизировал, он от себя — хотя якобы от роли — сказал: "Если еще раз такое повторится, я повернусь и уйду!" Тут уж я перепугался, получился перебор.

За нашими импровизациями, бывало, следили люди из райкома. Однажды Николай Гриценко вышел на сцену и сказал: "Чем отличается пионер от котлеты? Тем, что котлету надо жарить, а пионер всегда готов!.." Тут уж не только райком, но и мы сказали, что это ни в какие ворота не лезет. Умение импровизировать — тоже своего рода качество артиста. Есть люди, которым это противопоказано.

Но вообще у нас розыгрышей навалом. Без них скучно.


ИЗ ФИЛЬМОГРАФИИ
"Капитанская дочка", "Барьер неизвестности", "Молчат только статуи", "Теперь пусть уходит", "Хоккеисты", "Эскадра уходит на запад", "Три тополя на Плющихе", "Красная площадь", "Иркутская история", "Райские яблочки", "Семнадцать мгновений весны", "Это было в Коканде", "На исходе лета", "Особое подразделение", "Любовь немолодого человека", "Прощение", "Американский дедушка", "Мастер и Маргарита" (у Юрия Кары), "Женщин обижать не рекомендуется".


ЦИТАТНИК
Вячеслав Шалевич, актер
Наша профессия живая, мы много ездим, много видим. Однажды в одном городе ко мне на улице подбегает роскошная женщина и с полной непосредственностью восклицает: "Ой! Здравствуйте! Вы — мой самый любимый артист! Я думала, что вы умерли!.." Нормально! Меня спрашивали, не обиделся ли я. Почему же я должен обижаться, ведь это было так чудесно!
Мы до сих пор не можем оперделиться с понятием "товарищ". У нас не пройдет "господин". Когда я слышу, например, "господин Немцов", мне кажется, что человек, обращающийся к Немцову, хочет внутренне его "достать". Или как во время выступлений в зонах особого режима нельзя было обращаться к заключенным, говоря им "товарищи". Я помню, как один ленинградский конферансье, выступая в зоне, спросил: "Друзья, кто из вас из Ленинграда?" Сидит такой мордатый тип и отвечает: "Ну, я!" Конферансье: "А когда домой?" Тот отвечает: "Завтра". Конферансье решил проявить юмор, наладить контакт, и говорит: "О-о! Так ты же раньше меня будешь в родном городе!" На что тот отвечает: "Я и сюда раньше тебя попал!.." На этом весь контакт закончился.