"ЛЕВИТАН" ПРИМЕРЗ К ТАНКУ

Угадайте с трех раз, какой самый большой праздник был у советского солдата? Правильно, приказ министра обороны об увольнении "рекрутов" из рядов Вооруженных Сил.

К обнародованию приказа готовились долго и тщательно, соблюдая массу "табу" и даже.. постясь. "Дембель стал на день короче, всем дедам — спокойной ночи..." — задушевно декламирует после отбоя "колыбельную" старший наряда по батальону, а двадцатилетние "дедушки", картинно кряхтя, достают портняжные дерматиновые метры и отрезают от них по одному сантиметру. Это значит, до приказа о "вольной" (а его публиковали в газетах 30 или 31 марта) осталось на сутки меньше.

В "правильных" частях за 100 дней до приказа деды начинали поститься: ежеутреннюю 20-граммовую пайку сливочного масла отдавали молодым, отслужившим по несколько месяцев; в их ненасытные утробы уходили и вареные вкрутую яйца, коими страна потчевала защитников исключительно по воскресеньям. И это было справедливо, ибо на плечи молодняка ложилась самая грязная и тяжелая работа. При этом гнобить салабонов дедам было уже "западло" — в роль жандармов и палачей вживались "черпаки", отслужившие год с хвостиком. Ну а будущие дембеля готовили "приданое", отнюдь не ограничивающееся сакраментальным альбомом. Парадную форму ушивали в талию; в солдатской сапожной мастерской каблуки ботинок наращивали втрое против уставного; покупка офицерских петлиц и фуражки с бархатным околышем — самое простое, а вот на выпиливание из латунных гильз литер "СА" на погоны и фигурной заколки к галстуку уходило несколько недель. К погонам и шевронам утюгом припаивали по 3—4 слоя картона, проложенного полиэтиленом, и выгибали их на бутылке.

Наконец — преддверие приказа. Но, видно, начальству надоели ритуальные драки "забуревших" танкистов с артиллеристами: нас подняли по тревоге отправили в ссылку на полигон...

...Танки ворвались в слепленный из кизяка и соломы кишлак. Заспанная продавщица Любка вытащила из своей мазанки тонкогорло тенькающий ящик водки — на мгновение в лицо пахнуло кислым теплом убогого жилья.

— Гуляем! — рявкнул Воха, и наткнулся на угрюмые взгляды мужиков. Какое гуляем, если текст приказа появится только в завтрашней окружной газете, а где мы ее раздобудем? Но матерились мы напрасно, наутро из части примчался гонец (10 "кэмэ" пешком, в 30-градусный мороз, по заваленной снегом казахстанской степи) и вынул из-под комбинезона пропотевшую газету с вожделенными строками. Короткая записка старшины гласила, что это — подарок. Чуть было не кинулись целовать молодого, но обычай велел иное. Подняв под небольшим углом башенное орудие, мы велели гонцу проползти до самого края и, сидя на дульном тормозе-компенсаторе, озвучить текст приказа. Чтецу требовалась "всего лишь" особая, размеренная торжественность интонации, присущая голосу Левитана, помните: "От советского информбюро..." Оратор пыжился, как мог, но то и дело кто-нибудь из нас его прерывал. Изуверское желание помучить беднягу тут не при чем — просто вновь и вновь звучавшие суконные, бездушные слова дембельского приказа были нам слаще арф и флейт. Боец проникся важностью миссии, но минут через 15 так задубел на ледяном ветру, что вместо слов выбивал зубами морзянку. "Хорош, слезай", — сжалились мы, да не тут-то было: его влажный комбез намертво примерз к пушке. Пришлось построить пирамиду из ящиков для снарядов, ломиком поддеть "Левитана" и бережно спустить на снег. И тут, опять же по традиции, последовало "царское" угощение — салабона до икоты напоили водкой и "до не могу" накормили тушенкой и сгущенкой.

Вечером, пьяные вдребадан, мы сгрудились вокруг раскаленной "буржуйки" и хором орали песни. Нет, не строевые — для дембеля это зазорно; со мной — украинские, с Курбаном — таджикские, с Мамукой — грузинские. И неважно, что мы не знали чужих слов и перевирали мелодию, ведь пели не голосом — душой. А за брезентом палатки, в завьюженной степи, дембелям подвывали — может, волки, а может, полудикие собаки чабанов.