"ЗДЕСЬ Я — КОРОЛЬ!"

Театр одного актера "КРИК" — единственный в Украине, в котором один человек и режиссер, и сценарист, и сценограф, и художник, и музыкальный редактор, и костюмер и даже гример. Этого человек зовут Михаил Мельник.

Каждый его спектакль — это "крик" о чей-то непростой судьбе, страданиях, боли. И одновременно это откровение о любви.

— Михаил Васильевич, почему вы решили работать в одиночку? Не можете найти единомышленников? Или это вызов догмам театрально-коллективного творчества?

— Я глубоко убежден, что каждый человек приходит в этот мир со своей миссией. Одному дано нести конфетку в кармане, а другому тянуть огромную телегу, кому-то путешествовать, а кому-то строить свою мельницу, и быть в ней хозяином. Хозяином, который отвечает за качество своей, если грубо говорить, продукции. Я всегда чувствовал, что мне недостаточно быть просто актером или просто режиссером. Есть люди, которые привыкли работать в коллективе. Таких очень много. Но я другой. Мое несчастье, моя карма — быть одному. Здесь я — король. Я несу ответственность за все, то что происходит в театре. И если это успех, то он не чувствуется из-за огромного количества работы, а если неудача, то ужасно больно. Но это моя удача или моя боль, это мой смех или мои слезы. Это моя жизнь...

Возможно и хотел бы иначе, но не могу. Я испытываю страшное противоречие. Дело в том, что отдавая практически 100%, а может быть 200% или 500%, силы и любви людям, которые сидят в зале, я обделяю своих детей. Это мой большой грех... Во мне миллион струн, которые болят каждая по своему. Вот с кем-то на улице не так поздоровался. Не успел сказать ребенку "Ти моя квiточка" — просто поцеловал и ушел. Поспешил, а она убежала. И мне это болит целый день. А работа... Я никогда это не вылечу. Я считал, что с годами стану черствей и легче будет выжить. Ведь выжить легче, если у тебя семь шкур, но, с другой стороны, это вход в никуда, в тупик. Чем больше надеваешь на себя одежек, тем больше отгораживаешься от людей, а от этого мир становится холодней, черствей, злей и в конечном итоге просто съедает себя.

— Кем вы себя ощущаете: трудоголиком или баловнем судьбы?

— Иногда я думаю: за что мне столько любви? Что я, собственно, сделал такого? А потом начинаю вспоминать сколько было страданий, сколько бессоных ночей провел я в мучениях, в поиске того, что будет интересно не только мне, но и тем, кто будет в зале. Чтобы начать что-то с нуля надо 10 здоровьев иметь, 10 жил. Далеко не каждому человеку дано тянуть на себе театр, и не просто тянуть, а сделать его востребованным. Моя любовь к зрителю вызывает обратную реакцию. И тогда не думаешь, что тратишь силы не на семью, а на творчество ...

— Получается, что нет ничего в жизни, чтобы вы любили больше чем театр?

— Да нет. Я иногда ненавижу театр. И не хочу, чтобы мои дети этим занимались. И вообще это не театр. Мой театр — не театр! Просто не найдено такое слово. "Крик" — это не церковь, не агитплощадка, это мой дом. Огромный дом с огромным количеством гостей. Это остров, на который приплывает каждый по-своему. Кто-то вплавь, кто-то на корабле, кто-то на самодельной лодочке из бумаги. Он доплыл не зная как будет возвращаться. Как же я этого человечечка брошу? Я должен успокоить, поласкать его изнутри, сказать как он прекрасен.

— Как вы определяете получился спектакль или нет?

— Особых неудач у меня не было, не было спектаклей, на которые бы не ходили. Если я снимаю спектакль из репертуара, значит считаю, что он уже не настолько актуален.

— А что по этому поводу говорят театральные критики?

— Мне не повезло на театральных критиков. Интересно когда следят за моей мыслью, отмечают какие-то концептуальные вещи, а не просто пересказывают сюжет. Для меня очень важно, чтобы люди понимали, что в "Парфюмере" — это не креветки, а свечи, живые свечи — люди. Важно, что одна свечечка сломана как человечек. Вот он идет по жизни и носик повесил...А одна простояла ровненькая. Так и человечек — горел-горел, на него дули-дули, а он все равно выстоял. Мне интересны вот такие вещи. Говорили, спектакль о запахах, а Мельник придумал целлофан. Что такое целлофан? А если прищурить глазки? И подумать? Целлофан — это прекрасный мир. Человек шел и не обращал на него внимания — плевался. Тьфу — и пошел. Он и не думал, что если эти плевочки составить вместе и на солнце высушить, мы увидим целлофановый мир.

— Вы покажете это в новом спектакле?

— Я думаю о новом спектакле. Он о людях, которые лишают себя жизни, уверенные, что на этом конец, ноль и больше ничего. А если не конец? А если начало? Мои спектакли предупреждают — я не смею быть судьей. Все мои спектакли трагические, но благодаря тому, что человек пережил катарсис в театре, он другими глазами смотрит на небо, на человека, который рядом с ним. Вчера он его раздражал, а сегодня стал любимым.

— Можно ли сказать, что ваши зрители стали крикозависимые?

— Возможно. Мне многие говорят полушутя: " вы же нам жизнь испортили, мы не можем теперь смотреть другой театр. Мы начинаем сравнивать и выходим из зала". Это тоже плохо, наверно. А может и хорошо. Я не знаю. Не мне судить.

— Вы счастливый человек?

— Я бываю счастлив, когда чувствую запах весны. Был счастлив, когда услышал пение жаворонка во время метели. Я всегда оживал от жаворонка, потому что я тоже "жаворонок". Вернее, делю себя с "совой" — работаю ведь допоздна. Я могу быть счастлив от одного запаха сожженого огорода, потому что это связано с моим детством. Оно у меня было "богатое" — я слишком много увидел: пьяниц, на которых у меня аллергия, подлецов, прекрасных людей. У меня был благороднейший отец, инвалид, которого я не поменял бы ни на какого здорового, потому что он мне дал больше, чем многие другие родители с академическими познаниями дают своим детям. Я вырос среди природы, где он жил — раскапывал обрубками рук огород, рассказывая мне сказки и истории из своей жизни. Вот тот мир, который поставил меня на ножки.

— Ваши зрители знают, что такое одиночество?

— В моем театре собираются люди, которым знакомо это чувство. И они здесь не стесняются плакать, потому что человеку нужно место, где бы он мог поплакать. Слезы помогают человеку выжить. Слезы очищают, возрождают душу. Разве не это цель артиста? Заставить человека открыть свою душу, как бы "проветрить" ее...

— Михаил Васильевич, если бы была возможность собрать актерскую группу из знаменитостей всего мира. Кого бы вы хотели там увидеть?

— Никиту Михалкова. Конечно же, Мела Гибсона. А из женщин? Аду Роговцеву. Почему Ада? Мы легко с ней сошлись. Бывает, познакомишься с человеком, провозишься с ним целый год, и ничего. Не клеится. А с ней легко. Это мой космос.

— Среди зрителей "Крика" нет детей, а как ваши ребята относятся к творчеству отца?

— Моя шестилетняя дочь посмотрела Лолиту. Она не понимает еще о чем Лолита, но ей нравятся эффекты — шарики, падающие с неба. Это не эффект ради эффекта, это иллюзии падающие с неба. Ей понравилось, и она запомнила это. Сын пересмотрел все. Ему 13. Сложный возраст. Но я видел, что на "Моллис" он страдал. Подошел после спектакля, заплакал и обнял меня. Я не уточнял, кого ему было жалко. Его душа плакала. Это хорошо. Любое движение души это хорошо. Это моя цель — заставить душу жить, двигаться, чувствовать, сопереживать, думать... Нет красивей ничего, чем глаза человека думающего, размышляющего, плачущего, улыбающегося. Но не "ржущего". В "рыготании" есть грубость, нарушение гармонии. Я думаю, что люди в раю не "рыготали", они смеялись легким, тихим детским смехом...


Михаил Мельник
Мой театр — моя империя, мой взгляд на жизнь через искусство. Он может быть жестким, неожиданным или необычайно добрым. Это все то, что меня наполняет. Это все то, чем я живу, как вижу этот мир. Иначе быть не может, потому что театр авторский...