ЛЕВКО ЛУКЬЯНЕНКО: "ПРИ НЕМЦАХ МЫ ДОСЫТА ЕЛИ СВОЙ ХЛЕБ"

70-летний патриарх национального освободительного движения Левко Лукьяненко, приговоренный к расстрелу в 1961 году и отсидевший более четверти века концлагерях, все еще выглядит мощным -- и физически, и духовно. Что-то откровенно бунтарское в нем: и непокорная грива седых волос, и повадки, и львиное, вкрадчиво-ласковое имя (Левко -- по-русски Лев). Таких мужчин любят женщины и ненавидят власти...

-- Левко Григорьевич, вы же родились не в западной, а в восточной Украине, более лояльной к коммунистическому режиму. Что же заставило вас примкнуть к национальному движению?

-- Я действительно родился в восточной Украине, -- на Черниговщине, в 1928 году. Мой отец -- из бедной семьи, а вот мать -- из середняков (у моего деда было около 12 гектаров земли). Во время поголовной коллективизации все нажитое нами добро забрала сельская голытьба. Честные работяги смотрели на советскую власть исподлобья: она превращала их в наемный скот. За год изнурительной работы в колхозе отец зарабатывал мешок зерна. Представьте, -- мешок за год. Мама, прежде чем печь хлеб, добавляла в тесто картофель. Чтобы выжить, приходилось воровать: то немного овса, то ячменя, то соломы. Это было тяжким испытанием для людей.

Голод отступил, когда пришли немцы. Они не грабили, не запрещали петь украинские песни и дали "добро" на отстройку церквей, разрушенных большевиками. Помнится, немецкий солдат украл у одной бабки курицу. И когда она пожаловалась на него, солдата чуть не расстреляли. При немцах мы досыта ели свой хлеб, -- его уже не надо было отдавать в колхоз.

-- Выходит, когда немцы начали отступать, вы не радовались?

-- Так нельзя говорить. Как можно любить захватчиков своей земли? Сколько невинных людей погибло от рук немцев! Никогда не забуду, как пленные партизаны под дулами немецких автоматов рыли себе могилы. Но было и другое: немцы расстреливали коммунистов, запятнавших себя кровью мирных людей. Более того, помнится, когда пули прошили некоего Бондаренко, местные жители восприняли это как кару Господню, поскольку тот порубил иконы на дрова. Тогда я своим мальчишеским умом прекрасно понимал, что добра от немцев не будет. Как и от красноармейцев.

-- Почему же вы тогда не вступили в Украинскую повстанческую армию, воевавшую и с теми, и с другими?

-- В неполных 17 лет меня забрали в Советскую армию. Перед службой так хотелось удрать в лес, к народным ополченцам. Но я не знал, где они находятся. Словом, оттарабанил девять лет, получил звание старшины. Исколесил не только Украину, но и Австрию, Закавказье...

Сравнивая жизнь в Австрии и Украине, мучился вопросом: почему там живут богаче и свободнее, чем у нас? Как-то отец написал мне, что придется срубить яблони: урожая нет, а налоги все равно требуют. С тех пор я начал посылать ему часть своей старшинской получки. А когда собирался ехать в отпуск из Нахичевани, родные попросили купить носки, ведь в наших краях они считались большим дефицитом. Прогулявшись по местным магазинам, я увидел множество украинских товаров: носки -- с Прилуцкой трикотажной фабрики, сахар -- с Нежинского завода и т.д. Вот тогда и подумал: как это так, наш народ не имеет права даже на то, что сам же и делает. Да пропади пропадом такой режим!

После службы поступил в Московский юридический институт. Главная задача, которую я для себя поставил, -- пробиться поближе к коммунистической "верхушке", чтобы потом использовать свое положение для борьбы за независимость Украины. И хотя в юности не хотел вступать даже в пионеры, в студенческие годы стал парторгом.

-- То есть стали шпионом в лагере КПСС?

-- С той лишь разницей, что шпионов засылают. На третьем курсе пришел к выводу, что нужно готовиться к открытой политической борьбе. Этому способствовал и 20-й съезд КПСС, на котором Никита Хрущев осудил сталинские репрессии. После окончания учебы я решил добиться распределения не в восточную, а в западную Украину. Точнее, во Львов.

Львовский обком партии отправил меня в районный городок -- Райдехив, там я стал партийным пропагандистом. А после создания Украинского рабоче-крестьянского союза перешел в адвокаты. 7 ноября на первом партийном совещании УРКС мы утвердили свою программу-минимум -- бороться за наши права и свободы. А программу-максимум-- добиться выхода Украины из состава СССР, решили отложить до лучших времен. К сожалению, в рядах организации оказался предатель -- некий Ващук. И вскоре нас "накрыли".

-- Ворвались в дом, заломали руки, нацепили стальные "браслеты"?

-- Все было гораздо тише. Поздним вечером, примерно в 23 часа, в дверь постучали. Сопротивляться было бесполезно. Жена расплакалась. Хорошо, что детей у нас не было... Кстати, она и раньше подозревала, что я не в ладах с властями. Но я старался не вводить ее в курс дела. Женщинам, знаете ли, такие вещи доверять нельзя.

Когда меня бросили в камеру, я еще тешил себя надеждой, что ничего страшного не будет. На суде мне предъявили обвинение сразу по двум статьям УК УССР: по 51-й -- к расстрелу и конфискации имущества за измену Родине, и по 64-й -- к 15 годам лишения свободы за организованную деятельность против СССР. Моим единомышленникам дали от 10 до 15 лет.

-- Что вы чувствовали во время вынесения смертного приговора?

-- Для меня это было страшным ударом. Я стал лихорадочно думать о том, как легче умереть. Вдруг не расстреляют, а повесят? Что хуже -- быть прошитым пулей или повешенным? Когда веревка впивается в горло, человек живет еще 6 минут: 1-я -- осознанное страдание, остальные 5 -- засыпание, пена, конвульсии, -- уже за пределами сознания. А пуля-дура, -- она тело разрывает изнутри, -- это мучительно больно. Задавал себе вопрос, как лучше быть расстрелянным: в лоб или затылок? В затылок стреляют лишь те, кто считает себя неправым. Эти же аспиды -- наоборот. Хватит или нет духу смело смотреть в ствол карабина, в лицо своей смерти? Лучше бы убийца целился мне в грудь, а не в лицо, иначе может сильно изуродовать...