ТРИДЦАТЬ ТРИ НЕСЧАСТЬЯ, ИЛИ ЗАКОН КАРМЫ

Две недели, пока я жил в его маленьком гурзуфском домике, он жаловался на судьбу и твердил о законе кармы. Дескать, не жизнь -- а 73 года кармического проклятия за грехи каких-то далеких предков. Я же пытался его устыдить. В самом деле -- грех жаловаться: живет человек в крымском раю, ест на Новый год помидоры из собственного огорода, на крыше -- плодоносит виноград, во дворике -- уютный столик, где вечерами можно посидеть, помечтать... Что еще нужно человеку для счастья? Но он настаивал на своем.

Ионас (назову его так, ибо открывать настоящее имя он не захотел) родился в тот самый год, когда в его родной Литве к власти пришел диктаторский режим Плехявичюса. То время -- он был тогда мальцом -- врезалось в память как самые лучшие годы жизни.

-- Вам трудно себе это представить, но жилось тогда очень хорошо. Литва за годы правления Плехявичюса накопила столько золота, что и до сих пор на эти средства поддерживает свою валюту. У нас же уникальные природные условия -- Ниманус, по-вашему Неман, разливается весной, как никакая река в Европе, сено косят три раза в год. Мы вывозили бекон в Скандинавию, янтарь -- во Францию. А рыбы было просто не счесть: треть Литвы покрыта озерами. Помню, мама к обеду наказывала нам наловить рыбы. Мы шли с садочком к озеру, и через пару часов он был полон. И порядок тоже был. Плехявичюс за три месяца выселил из страны всех коммунистов, а евреям в Вильнюсе разрешил гостить не более трех дней. Хороший был порядок... Американские философы-прагматисты тогда к нам приезжали. Вы знаете об этом? Нет? Корреспондент, а не знаете... Дошел до них слух, что в Литве нет воровства. И они не поверили, решили приехать. И привезли с собой золотые монеты. Ночью разбрасывали на улице. А наутро находили их на полках, где хранятся пропавшие вещи. Находили все до одной! Американцы вернулись домой и даже брошюру специальную издали: "В Литве нет воровства". И действительно не было. Потому что закон был такой: за воровство -- смертная казнь.

С началом войны пасторальная идиллия закончилась. Ионаса ни в какую из армий, слава Богу, не взяли. Но уже в сорок пятом, когда пришли советские войска, в боевых действиях поучаствовать ему все же пришлось.

-- Пришли с пистолетом и сказали: кто призывного возраста -- берите лошадь и идите подвозить снаряды. Я взял отцовскую лошадь, телегу... Но моя военная эпопея закончилась быстро: через неделю я попал под обстрел. Спрятался в яму, меня засыпало взрывом. Слава Богу, товарищи, что были со мной, видели, как я в яму прыгал. И вытащили. Победу встретил в больнице. И только оклемался, выздоровел, как мне сказали, что от инфаркта умер мой отец...

Вряд ли День Победы был для Ионаса по-настоящему победным. Скорее, наоборот: большое хозяйство у его семьи отобрали. Ионас подался в город -- сначала в учительскую семинарию, потом на механический факультет. "Я был очень способный, просто жутко способный. Представляете, все пять лет учебы ходил на лекции без конспекта. Ничего не записывал. Только запоминал. И все экзамены сдавал на "отлично". Врачи говорили, что это свойство памяти, устройство мозга, что ли. И предупреждали: "Учти, парень, в старости тебе это аукнется. Нельзя так эксплуатировать память. Склероз обеспечен. И головные боли". Но я об этом тогда не думал. Полагался на свою память. И она меня, надо сказать, не подводила".

-- И пел я хорошо. У нас в Литве вообще все поют. Я, кстати, когда сюда приехал, тоже в институте виноделия хотел хор организовать. Пришел к директору, он поддержал идею и назначил меня ответственным. Даже сотрудники загорелись желанием, записалось много человек -- почти на весь хор хватило бы. Но вот назначил я первую репетицию -- никого. Вторую -- тоже никого. И тогда сказал директору: нет у вас дисциплины, а хора без дисциплины быть не может... В Литве по-другому. Там поют все. А я пел так хорошо, что профессор один приезжал из столицы специально, чтобы меня послушать. Предлагал мне идти в консерваторию. Согласись я тогда -- может, стал бы великим певцом. Но я увлекся другим -- какой дурак!

Это, признаться, единственное самокритичное высказывание, которое мне удалось услышать от Ионаса. О своем увлечении он действительно сожалеет -- пошел преподавать на кафедру автомобилестроения и там же стал инструктором гоночного кружка. Увлекся машинами. Каким-то неведомым образом кружок получал не просто гоночные автомобили, а машины лучших марок Европы. Так он стал гонщиком, и довольно известным. Говорит, что был четвертым в Европе. Была возможность съездить в Чехословакию, и даже дальше, за "занавес". "Я и тогда знал, что занятие это небезопасное. Был у меня друг, тоже литовец, так ему ноги отрезало, попал в аварию, машина перевернулась... Но ему в какой-то степени повезло -- фирма какая-то американская, для рекламы, сделала протезы -- высший класс. А у меня другая была проблема: вы же знаете, гонки -- это сквозняки, пыль, и ты постоянно взмокший, невзирая на погоду. А она может быть очень разной: и снег, и дождь, и гололед. Там-то я и заработал астму".

Уже тридцать с лишним лет Ионас не показывается врачам. Говорит, что они его "залечили": может, запустили болезнь, может, что-нибудь неправильно сделали, но две операции, которые он перенес, не избавили его от астмы. Консилиум был лаконичен: Ионасу прочили не больше двух-трех месяцев жизни. И это в сорок лет -- женатый мужчина, красавец, любимец публики, спортсмен! Единственное, чем помогли ему эскулапы -- посоветовали переехать в Крым. Тамошний климат, мол, врачует. Это был его единственный шанс.

Жена с ним ехать отказалась. ("Не повезло мне с женами... И с детьми тоже", -- это все, что Ионас счел нужным сказать о своей личной жизни). Она была литовкой, а литовцам, говорит Ионас, очень трудно покидать родной край. Согласилась русская. Но, так сказать, "своя русская" -- из рода староверов, в свое время бежавших от гнева православных иерархов в Литву, на окраину империи. Она была студенткой, которой Ионас преподавал теоретическую механику.

С новой женой он переехал в Крым. И уже через полгода почувствовал себя прилично. Тут он тоже нашел работу: как физик, специализирующийся на процессе сепарации, подыскал место в винодельческой лаборатории. "Я защитил кандидатскую. Защитил бы и докторскую, если бы не КГБ. Нет, никаким диссидентом я не был. Хотя смотря что под этим понимать. Если на то пошло, то вся Литва была диссидентами. Просто я очень интересовался философией, выписывал массу литературы из-за рубежа. Есть ведь литовская диаспора и в Штатах, и в Канаде. И мне присылали оттуда книги, журналы: не только на литовском, но и на немецком, английском, датском языках. Один сотрудник КГБ меня как-то упрекнул: "Что ты выписываешь всю эту литературу, да еще на разных языках? Нам приходится на твою переписку отдельного человека выделять. Да еще переводчиков привлекать!" Наверное, о том, что КГБ на меня косо смотрит, в институте знали. Поэтому диссертацию я так и не защитил.

Шли годы, философия Ионаса становилась все мрачнее. Сказались два инфаркта. Разошлись дороги и со второй женой. Благополучное житие винодела-теоретика сменилось прозябанием пенсионера. Но главная печаль -- разлука с Родиной. За тридцать с лишним лет жизни в Крыму он не обрусел -- напротив, до сих пор с трудом подбирает русские слова и иногда путает падежи. В его небольшой квартирке -- аж пять литовских гербов, почти вся библиотека -- на литовском языке. На прежней квартире у него была собака -- овчарка. Очень умный пес, говорит Ионас, никого в дом не пускал, но если приезжал литовец -- радостно его приветствовал.

С соседями он ладит редко. Убежден, что они завидуют его действительно уникальному огороду: на двух сотках земли -- помидоры, баклажаны, картошка, цветы, а вся крыша в винограде.

Под Новый год его сбила машина. Какая-то иномарка. Причем сбила на тротуаре. Горе-водители скрылись. А Ионас пролежал дома четыре месяца, со сломанными ребрами и ногой. Лечился сам, по рецепту брата -- йодом.

Философия стала совсем мрачной. Гегель, Маркузе и Кант (кстати, его он тоже считает литовским философом, несмотря на то, что корни великого Иммануила в лучшем случае следует искать в Латвии) уживаются в ней с рассказами о "всемирном еврейском заговоре", "дьявольском ордене" и скором конце света.


Один древнеримский философ предлагал философией утешаться. Ионас же просто ищет в ней подтверждение и оправдание своей сложной и грустной жизни. Текущей, как он сам считает, по неумолимому закону кармы.

...Единственная радость старика -- дискотека вечером. "Это очень помогает от астмы. Когда танцуешь, дыхание становится легче. На день хватает. А если по утрам еще и дыхательной гимнастикой заниматься -- ни астма, ни другие "дыхательные" болезни не возьмут. Вообще, у всех народов танцуют до старости. Это мы забыли все. Да и на девочек хороших насмотришься. По ночам даже снятся".